Пришла Вася в правление. Прямо в кабинет к директору. А кабинет пуст. Директор на заседании. Кончается, минут через десять будет.
Ждет Вася, газеты московские просматривает. Сама себе улыбается. Вот и она Володе за все «отплатит». За то, что с «той» расстался, за то, что Васей больше всех дорожит…
Почту принесли. На стол директору положили. Нет ли писем и для Васи? Перебирает деловые конверты. И вдруг сердце – стук! стук! – да и остановилось на миг. Узенький цветной конверт… Почерк тонкий, бисерный… Не иначе как от «нее»… От Нины Константиновны.
Значит, не кончено? Значит, по-прежнему обман?
Кажется Васе, что летит она куда-то долго-долго… Конца нет…
Должно быть, пошатнулась, потому что пепельницу на столе задела, уронила…
Глядит Вася на узенький цветной конверт, и кажется, что в конверте судьба ее таится.
Раз!.. Конверт опущен в Васин карман. Теперь правда от нее не скроется. Теперь обману конец…
Вошел Владимир, с правленцем.
– А, Вася, и ты тут? Дело есть или так навестить зашла?
– Пива нет больше… Заказать на заводе надо.
– Ишь какая. Хозяйкой становишься!.. Не узнать Васю-буяна, – смеется Владимир, будто доволен.
– Смейся, смейся!.. Разорву постылые сети, чем оплел ты меня… Раскрою обман твой до дна.
– Ты что же, Вася? Только и всего побыла? Уходишь?
Вася молча кивает головою. Все внутри дрожит, кипит, вот-вот наружу прорвется.
Нет у Васи терпенья до дому дойти, письмо читать. В городской сад завернула. На скамейку села. Рвет конверт цветной. Не терпится.
«Мой Воля-солнечный! Мой властелин, мой мучитель любимый!.. От тебя опять ни слова. Третий день ни строчки. Неужели забыл, разлюбил свою Пинку-капризницу? Свою обезьянку египетскую? Не верю! Не верю!.. И все-таки мне страшно. Ты с ней, а я ведь одна! Твой руководитель умеет влиять на тебя, она будет убеждать тебя, что любовь наша «грех против коммунизма, что надо по-вашему, по-коммунистическому, «поститься», отрекаться от всего, что дает радость, жить только для «субботников»… Я боюсь ее. Я знаю ее власть над тобою… Боже мой, боже мой! Да ведь я же не отнимаю тебя у нее! Я так мало требую. Она твоя всеми признанная жена. Ты с ней всегда, всегда… Я же прошу у тебя только немного часов для нашей любви! Только твоей жалости ко мне. Кроме тебя, у меня никого, никого нет на свете!..
Ночью я просыпаюсь со страхом: а вдруг он разлюбит, он бросит меня? Что тогда будет со мною? Я боюсь думать. Ты же знаешь, Никанор Платонович, как паук, сторожит меня… Пусть он играет в «папашу» мы же с тобою знаем, чего он выжидает!.. О, как бы ему хотелось, чтобы ты бросил меня!.. Чтобы я осталась одна, совсем одна, беззащитная, беспомощная… Вот когда наступит его праздник!.. Бывают дни, когда я ненавижу его, когда я готова на улицу идти, только бы не чувствовать, что я ему «обязана»…
Воля, Воля! Любимый мой, безумно милый, неужели это никогда не кончится? Неужели ты не спасешь свою Пинку? Не пожалеешь ее? Не защитишь?…
Я плачу, Воля… Тебе не жаль «обезьянки»? Ты не думаешь о ней? Ты злой! Ты нехороший!.. Ты сейчас ласкаешь другую… Ты любишь ее! Я знаю, что ты ее любишь! А мне это больно! больно! больно!
Я хочу тебя… Горячего, ненасытного… Неужели ты не тоскуешь по моим губам?… По нашим душным объятиям?…
Мои атласные руки хотят обвиться вокруг тебя… Мои груди, «чаши неги» томятся по твоей ласке…
Воля! Я не могу больше страдать! Не могу жить в разлуке. Зачем ты меня отправил в Москву? Для чего?
Но пусть это будет в последний раз. Когда ты переедешь в новый район, найди мне домик за городом. Чтобы никто не знал, что я там… «Таинственный домик», куда ты будешь приезжать ко мне, когда стемнеет… И где я научу тебя, что любовь такая, как наша, она лучше, важнее всего, всего в мире!..
Когда ты приедешь в Москву? Неужели она поедет с тобою и в Москву? Ах, хоть бы одну неделю отдохнуть вдвоем! Одну неделю иметь «нашей»…
Никанор Платонович говорит, что в новом районе тебе отведут прелестный особняк… Столовая в готическом стиле. Но не хватает столовой лампы. Я уже присмотрела дивную люстру, немножко дорого, но зато действительно художественно. Тебе понравится, я знаю.
Ну, довольно, разболталась. Такое большое письмо, что тебе некуда будет его «спрятать»!.. Вот шучу, а самой плакать хочется… Неужели ты не чувствуешь, как мне больно?… За что, за что жизнь не дает нам счастья?…
Но не бойся, мой властелин, я не буду больше роптать. После всего, что я перестрадала, я теперь «ученая». Делай так, как тебе лучше. Я со всем примирюсь. Только одного не отнимай твоей горячей ласки, твоей любви-жалости к твоей бедной, тоскующей, капризной Пинке.
Москва, Остоженка, 18, кварт. 7, а не 17, как ты написал в прошлый раз, из-за чего письмо чуть не пропало.
Твоя от ножек до жарких губешек, только твоя «сладкая девочка»
Нина».Сбоку приписка:
«Знаешь, какая радость: я нашла в Москве пудру Л'Ориган-Коти».
Долго читает Вася письмо Нины. Внимательно. Слово за слово. Не просто глазами, сердцем читает. Кончила.
Письмо на колени положила. Сама на засохшую, пыльную траву глядит, как в ней пчелка жужжит, будто сердится, деловито среди травинок порыщет и с досадой отскочит, и опять в траву… Весной, когда сирень цвела, тоже были пчелки… Те были другие. Веселые. А эта злая, будто летом обманута.
Васе кажется, что она думает о пчелке, не о письме. На сердце тупо. Будто совсем не больно. Будто все равно. А змейка уже заработала. Рада стараться! «Руки атласные»… «Губешки жаркие»… Хвостом своим проклятым, как кнутом, по сердцу бьет. Больно, больно! Перестань, змея-злодейка, сердце терзать. Разве есть в сердце уголок, что твоим ядом не заполнен?
Медленно, аккуратно сложила Вася письмо. Опять в конверт всунула. Встала.
Идет к выходу. Мимо павильона с музыкой. Сегодня здесь тихо, безлюдно. Музыки нет. Теперь Вася знает, кого Владимир любит. Теперь Вася знает, что та «своя», не Вася…
Вышла Вася на тарахтящую улицу из калитки городского, запыленного сада, и кажется ей, что в саду осталась могила.
С похорон идет Вася домой. С похорон умершего счастья.
Вернулся Владимир домой раньше обычного. Улыбчивый, веселый. Радостную новость привез: долгожданный приказ из центра пришел – назначение в новый район. Надо срочно ехать в Москву.
– В Москву? Что же… Поезжай. Но и я тоже еду, только не в Москву. К себе в губернию.
Говорит Вася будто спокойно, а у самой все бурлит, все кипит. В кармане узенький цветной конверт письмо Нины Константиновны.
Не замечает Владимир осунувшегося лица Васи, не видит злых искр, что сыплются из карих глаз. Невдомек ему, зачем Вася вещи свои в спальне разбирает, укладывается.
– Своих навестить собралась? Прекрасно. В Москве встретимся. Или в район прямо поедешь?
Теплилась надежда в Васином сердце, последняя: запротестует. Не отпустит. Теперь и ее не стало…
– В район я к тебе не поеду. На работу зовут. Там и останусь. Не на время. Совсем. Довольно в этой клетке задыхаться. Довольно в директоршу играла. Бери себе в жены тех, кто такой жизнью дорожит…
Будто прорвало Васю. Так и сыпет, торопится, себя перебивает. И обманывать-то себя больше не даст, и рада-то, что любви конец… И томилась-то она без дела, промеж синдикатчиков-буржуев, ради Владимира только терпела, и больно-то ей, что не нужна она больше Владимиру… Нет больше товарищества, нет больше любви между ними… Одна жена в доме за хозяйку, да чтобы прикрышкой служила: живу, мол, браком с коммунисткой, а другая жена для утех, для любви в «таинственном домике». Ловко придумано! Не рассчитали одного Владимир да Нина: она-то, Вася, согласна ли на этакую постылую жизнь?
Глаза у Васи злые, зеленые. Говорит, задыхается.
Владимир досадливо головой на Васю качает.
– Вася! Ты ли это? Не узнаю тебя… Если я что и скрываю от тебя, так только чтобы тебя же щадить.
– Спасибо!.. Не нужна мне твоя жалость. Я крепкая. Думаешь, что только любви твоей, что света в окошке? Да мне твоя любовь вот где сидит!.. Одни муки дает. Уйти бы от тебя поскорее, вырваться… Знать не хочу, что ты делаешь. Милуй, люби кого хочешь… Лги, обманывай. Стань раз директором. Коммунизм предай, все едино теперь… А у самой сердце от боли рвется.
– Вася, Вася! А наша дружба? А твое обещание все понять?
– Наша дружба? Где она? Где дружба-то? Не верю тебе, Владимир. Веру мою убил ты… Пришел бы, сказал бы: Вася, беда, горе такое приключилось, другую полюбил. Что же, ты думаешь, я бы удерживать стала? Попрекать? Счастью твоему, что ли, поперек пошла бы? Забыл ты, Владимир, что не просто жена я тебе, а друг, товарищ. Вот где обида-то моя! Вот чего не прощу тебе вовек…
А у самой слезы по худым щекам так и текут. Рукавом обтирает, от Владимира отворачивается.
– Была вера к тебе как к товарищу. Растоптал ты ее, Владимир, не пожалел… А раз веры друг к дружке нет, как жить-то вместе?… Жизни нашей, счастью, видно, конец настал…
