У той дамы был брат от другой матери, он состоял закононаставником в столице. Дама, которая с самого начала рассказала мне о девочке, познакомилась с ним, потом пригласила к себе и побеседовала.
- Почему же? - сказал он. - Я думаю, что это очень хорошее дело. Прежде всего, то, что она живет, не обременяя свою мать заботами, делает ее жизнь весьма неустойчивой, так что теперь все стали думать, что лучше всего будет, если она примет постриг. Теперь она уже несколько месяцев живет в соответствующем месте и готовится изменить свой облик - стать монахиней.
На следующий же день этот человек поехал в горы. Он и сестра были рождены разными матерями и никогда не были особенно близки, так что женщина удивилась, что брат проделал к ней такой дальний путь.
- Ты по какому-нибудь делу? - спросила она, и тогда он рассказал ей о причине, что привела его к ней. Сначала женщина ничего не отвечала, глубоко задумавшись и заливаясь горькими слезами. Потом успокоилась и ответила:
- Я ведь уже решила остаток своей жизни провести в уединении, но теперь подумала, что слишком жестоко было бы удерживать подле себя ребенка. Прямо не знаю, как быть. Пусть уж все будет так, как ты решишь.
На следующий день человек тот вернулся в столицу и сказал мне:
- Так-то и так-то.
Я была довольна сверх ожидания. Видимо, между мною и девочкой была связь в прежней жизни. Глубоко тронутый моими чувствами законоучитель посоветовал мне:
- Тогда Вам нужно немедленно написать туда письмо.
- Конечно! - отвечала я и написала: «Хотя я много лет не давала о себе знать, я получала о Вас сведения разными способами и хочу надеяться, что для Вас не будет неясности, кто я такая. Может быть, моя просьба покажется Вам странной, но, когда я поведала о своей неизбывной печали своему другу-священнослужителю, он изволил рассказать о ней Вам, и я с радостью узнала, что Вы весьма благосклонно отнеслись к моей просьбе. Моя просьба могла бы показаться Вам бесцеремонной, но мне передали о Вашем намерении посвятить дочь в монахини, и я сочла, что Вы могли бы отпустить ее ко мне».
Ответ был на следующий день. «С радостью», - писала та женщина, давая мне свое разрешение. В письме был описан и разговор с братом. Но прежде очень печально рассказывалось о материнских думах и чувствах. Написав обо всем, в конце письма женщина добавляла: «Я пишу, словно в тумане, кисть моя временами останавливается, и письмо мое, возможно, будет трудно разобрать». «Вот уж действительно», - думала я, читая написанное.
После этого я написала второе письмо и условилась обо всем. Тот священнослужитель с товарищами поехал за девочкой и привез ее в столицу. Мне было грустно думать, что она уезжает из храма совсем одна. Разве это легко? Потом мне пришло на ум, что мать и дочь, может быть, думают, будто в моем доме отец будет больше, чем прежде, заботиться о девочке... Тут они ошибаются: здесь будет примерно то же самое. Однако как бы там ни было, соглашение достигнуто, и передумывать уже не годится.
- Ныне девятнадцатое число - благоприятный день, - установили прорицатели, и мы назначили на этот день встречу девочки. Тайно, в сопровождении четверых верховых на конях и множества низших слуг, выехала со двора повозка с плетеным верхом, очень чистая. В повозке впереди сидел таю, а позади него - та дама, которая впервые рассказала мне об этой девочке.
***
Сегодня пришло редкое теперь сообщение - письмо от Канэиэ: «Похоже, он приедет. Плохо, что получается такое совпадение, - сказала я сыну, - поезжай-ка побыстрее. Некоторое время мы не покажем ему, что девочка здесь. Пускай все идет своим чередом». Так я было решила, но без толку: Канэиэ прибыл первым, и не успела я придумать, что ему сказать, как вернулся сын.
- Куда это ездил таю? – спросил отец, и мальчику пришлось и так и сяк изворачиваться, отвечая ему.
Несколько дней я была озабочена тем, как Канэиэ отнесется к моему поступку, и наконец открылась ему:
- Мне теперь часто тоскливо, и я взяла ребенка, брошенного его отцом.
- Надо посмотреть. Чей же это ребенок? А может быть, я стал слишком старым теперь, и ты ищешь себе молодого, а меня думаешь гнать прочь?!
Мне это показалось очень забавным:
- Тогда, может быть, тебе показать его... Может, и ты станешь считать этого ребенка своим? - спросила я, и он воскликнул:
- Очень хорошо! Так и сделаем. Давай-давай!
Я уже давно сильно волновалась, и после этих его слов позвала девочку.
Она оказалась против тех лет, о которых я слышала, - сущий младенец. Ее подозвали поближе, и она остановилась, когда ей сказали: «Стой!». Ростом девочка оказалась не больше четырех сяку[13], волосы ее ниспадали вниз, по краю они казались подрезанными и были всего на четыре сун короче ее собственного роста. Она была очень миловидна, с очень славной головкой и весьма изысканной фигуркой.
Канэиэ, увидев ее, обратился ко мне:
- Очаровательна. Прелестный ребенок. Чья же она? Ну, скажи, скажи!
Видя, что стыдиться тут не приходится, я решила признаться ему во всем:
- Значит, ты нашел, что она прелестна? Тогда слушай, - начала я, а он все больше подгонял меня.
- Как ты нетерпелив, - продолжала я, - уж не твой ли это ребенок?!
Он был поражен:
- Как это, как? Откуда?!
- Да вот так.
- Совершенно удивительно! Я слышал, что теперь та женщина оскудела, но не знал, где она живет. Я не видел дочь до сих пор, - пока она не стала вот такой! - и Канэиэ разрыдался.
Девочка не знала, что и подумать, она лежала ничком и плакала. Люди, которые видели это, глубоко тронутые, как в старинных повествованиях, плакали все до одного.
Канэиэ много раз вытирал слезы рукавами своего одинарного одеяния и приговаривал:
- Вот неожиданность! Я уже стал раздумывать, приезжать или не приезжать сюда, а здесь вдруг такое дело. А, поедем со мной! - принялся он шутить, и до поздней ночи все то плакали, то смеялись, едва уснули.
Наутро, собираясь уезжать, он позвал девочку, посмотрел на нее и снова нашел ее прелестной.
- Теперь я ее заберу! Как только подадут экипаж, сразу садись! - смеялся Канэиэ, и с тем уехал. Позже, когда он присылал письма, он обязательно спрашивал: «Как там маленький человечек?». Писал часто...
***
Ночью двадцать пятого числа, когда сумерки уже сгустились, послышались громкие голоса. Случился пожар. Услышав шум совсем близко, я поняла, что горит у неприятной для меня женщины. Я слышала, что двадцать пятого и двадцать шестого числа у Канэиэ обычное религиозное воздержание, но от него была записка: «Просовываю ее из-под дверей», - очень подробная. Я подумала: «Удивительно, что дожила до этого только теперь».
***
Двадцать седьмого мое направление было для него запретным. Двадцать восьмого числа около часа Барана раздались крики:
- Дорогу, дорогу!
Увидев, как открылись центральные ворота и в них въехал экипаж, я подняла шторы, нижние занавески заткнула слева и справа. Видно было, как множество передовых закрепляло оглобли. Когда экипаж приблизили к месту, где они закрепляются, Канэиэ сошел на землю и появился из-под алых слив, которые как раз были в самом цвету. Он был похож на них.
- Как интересно! - воскликнул он, поднимаясь в помещения.
Когда Канэиэ проверил следующий день, оказалось, что будет запретным южное направление.
- Почему тогда ты не рассказала мне обо всем? - спросил он.
- А как бы ты поступил, если бы узнал правду?
- Пожалуй, уехал бы.
- Теперь надо хорошенько знать, что у тебя на душе. - После этого мы оба замолчали.
Я размышляла над тем, что девочку нужно учить каллиграфии и стихосложению, но здесь, как мне думалось, достаточно будет моих наставлений.
- Плохо, если она не оправдает ожиданий. Теперь пусть вместе с другими девочками пройдет церемонию первого надевания шлейфа, - наставлял меня Канэиэ, пока не смерклось. Уезжая от меня, он на прощание громко произнес:
- Теперь я еду к экс-императору! Это направление подходит.
***
В последнее время вид у неба улучшился, мало-помалу прояснилось. Не слишком теплый и не слишком холодный ветер навевал аромат сливы, соблазнял на песни камышевку. На разные лады орали петухи. Воробьи, свивающие гнезда на крышах домов, сновали туда и обратно под черепицей. Освободившись из зимнего плена, показала лицо трава в садике.
***
В первый день дополнительной второй луны моросил дождь. После этого небо было ясным.
Я думала, что третьего числа мое направление было открытым для Канэиэ, но ничего о нем не услышала. В таких же, как и ранее, грустных размышлениях провела я весь день до вечера четвертого числа, а во сне сторожила звуки, и вдруг среди ночи раздался большой шум из-за пожара. Слышно было, что горит поблизости, но я, обеспокоенная своими мыслями, не могла подняться. И тут ко мне с разных сторон стали приходить люди, прежде этого не делавшие. Пришлось встать, выйти наружу и отвечать на их вопросы:
