Сказав это, Евстафьев натурально испугался. Так всегда: вначале он выпалит то, что не надо, а потом переживает за свои слова.
– Вы говорите о художниках, которые не вернулись из Харбина? – спокойно отреагировал на слова собеседника Болохов. – Я что-то слышал об этом, но информация в наших газетах была настолько скупой, что я так ничего и не понял.
– Зато, говорят, весь мир об этом до сих пор трубит, – усмехнулся Евстафьев.
– А откуда вам это известно? – сделал удивленное лицо Александр.
Петр Сергеевич как-то задиристо дернул бровью.
– А вы что, думаете, у нас связи с внешним миром нет?.. Есть, дорогой мой, есть она, эта связь. Вот люди приходят оттуда, – он указывает взглядом в сторону границы, – и все нам рассказывают.
– Вот как? – снова удивился Болохов. – Ну так коль есть шанс удрать – что же вы сидите здесь? Или ждете, что за вами на карете приедут? – провоцировал он собеседника. – Нет, уважаемый, давно известно, что под лежачий камень вода не течет. И вообще…
Он не договорил, потому что увидел в глазах Евстафьева слезы отчаяния.
– Не надо… Прошу вас… – Произнес Петр Сергеевич. И вдруг: – Ну не могу я покинуть Россию, понимаете? Не могу… Хоть убейте… Да, здесь не скоро что-то изменится, а что там? Это же другая земля… Другой воздух… Другая в конце концов жизнь! Непонятная мне, нелюбимая… Тогда зачем мне все это? Чтобы страдать? Но я и здесь достаточно настрадался. Но здесь хотя бы наша, русская земля… Нет, дорогой мой, никуда я отсюда не уеду. Так здесь и умру.
Болохов вздохнул.
– Да, вы, наверное, правы… От себя ведь не убежишь. Хотя… – Он сделал небольшую паузу – будто бы собирался сказать что-то важное. – Я бы на вашем месте все равно попытал счастье на той стороне…
– Но ведь оттуда нет возврата! – в отчаянии воскликнул Петр Сергеевич. – Нет, понимаете?.. Конечно, было бы хорошо, если бы я мог в любой момент вернуться. А коль этого шанса нет… – От волнения ноздри его начали подергиваться, а глаза перебегать от одного предмета на другой. Чтобы успокоиться, он сделал глубокий вдох, а потом с шумом освободил свои легкие от воздуха. – Вы сами-то вот не бежите из России, – неожиданно заявил он. – Впрочем, вы же революционер, и вы попали в свою стихию…
Болохов покачал головой.
– Да какой я, к черту, революционер! – произнес он. – Теми листовками, о которых вы упоминали, вся моя революционная деятельность и закончилась.
– Правда? – удивился Евстафьев. – А я думал, революция – это ваша страсть.
– Вы ошиблись…
– Так что же вы тогда делали все эти годы? – поинтересовался Петр Сергеевич, подливая чай в болоховскую кружку.
– Я что делал? – переспрашивает Александр. – Как и многие – выживал…
– Это как? – поднимая двумя руками блюдечко и отхлебывая из него чай, хитро смотрел на гостя Евстафьев. – Насколько я знаю, для этого было лишь два пути – или за красных, или за белых… Третьего было не дано.
Это его заявление ничуть не смутило Болохова.
– Каюсь, но я нашел для себя этот третий путь… Впрочем, если бы не матушкина болезнь, все бы, наверно, пошло по-другому… А так перед самым Октябрьским переворотом я увез ее на лечение в Финляндию, где мы и прожили с ней несколько лет. Когда закончилась война, мы вернулись в Питер, – складно врал Александр.
– Значит, вы даже пороху не нюхали? – немало удивился Евстафьев.
– Я – да, а вы?..
Тот вдруг поморщился.
– Знаете, милейший, давайте-ка не будем о прошлом… Что было, то было, а что есть, то есть, – сказал он, видимо, не желая посвящать Болохова в святая святых своей биографии. – Прошлое ушло в историю, и нам надо жить настоящим.
– Это правильно, – согласился с ним Александр, решив, что у того есть какая-то своя тайна, которую он не хочет раскрывать. Нет, воевать за белых, как и за красных, он не мог, потому как, сам говорил, что ненавидит насилие, – видимо, отсиделся в какой-нибудь глуши, пережидая события, в чем и стыдится признаться. – Хотя лично у меня это настоящее довольно-таки неопределенное…
– Это еще почему? – удивился Евстафьев. – Вы же вон в партийной газете работаете – что вам еще надо?
Болохов покачал головой.
– Да ведь это не мое призвание… Редакции нужен был человек, который хоть немного смыслит в искусстве, – вот меня и пригласили, – объяснил он. – А я хотел в академию вернуться…
– Ну и что же – возвращайтесь… – подливая в блюдечко кипяток, заявил хозяин дома.
– Так не берут!.. Там сейчас не профессора, а комиссары заправляют, а тем не таланты нужны, а подходящие биографии. Короче, берут только тех, кто за советскую власть воевал или является выходцем из пролетарских низов, – на этот раз выговорил чистую правду Александр. – Так что прощай, любимое дело…
Евстафьев был поражен.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – поставив блюдечко на стол, возмущенно произнес он. – Но ведь это черт знает что!.. Н-да… Этак у нас скоро ни художников не станет, ни писателей, ни хороших актеров… Я ведь думаю, это не только в нашей родной академии ввели такие правила, чтобы людей оценивать не по таланту, а по их происхождению…
– В общем-то, да… – согласно кивнул головой Александр. – Вот я и говорю, что в этой стране для меня будущего нет.
Такое смелое заявление, кажется, испугало его. Евстафьев это увидел.
– Да вы не бойтесь, нас никто не слышит, – успокоил он. – Ну а я… – он усмехнулся. – Я не тот человек, который пишет доносы на людей. Так что успокойтесь, мой друг… – Какое-то время они сидели молча. Наконец Евстафьев вышел из задумчивости и поднял на гостя глаза. – И вы бы смогли оставить Россию? – неожиданно спросил он. – Только честно…
– Ну, конечно, смог бы!.. – не моргнув глазом, произнес Болохов. – Но не потому, что я не люблю свою родину… Какая бы ни была, но она моя… Просто я хочу закончить образование и стать профессиональным художником. Иначе… – он тяжело вздохнул. – Иначе – зачем мне такая жизнь?..
Петр Сергеевич долго и внимательно смотрел на приезжего. Будто бы что-то решал в уме.
– Бежать за кордон – не проблема, – наконец проговорил он. – Я думаю, найдутся люди, которые за небольшое вознаграждение готовы в этом помочь. Главное, было бы желание…
– Так есть оно, это желание! – воскликнул Болохов, показывая всем своим видом, что слова Евстафьева его очень волнуют. – Есть!.. Правда, я не знаю, сколько это все будет стоить… Но у меня есть немного денег…
Как же он сейчас был благодарен судьбе за то, что она свела его с этим человеком. Одно дело, если границу ему помогут перейти чекисты, другое – те, у кого хорошая репутация в эмигрантских кругах. Ведь его обязательно спросят, кто ему устроил побег. Если он будет темнить, говорить о каких-то там безымянных контрабандистах, то ему могут и не поверить. А ведь до Харбина еще нужно будет добраться. Не исключено, что прежде он попадет в руки китайской разведки, где его могут принять за шпиона, а это чревато для нынешнего неспокойного времени. Этим-то известно, что границу просто так не перейдешь – нужны люди, знающие все ходы-выходы. А этих людей китайские спецслужбы знали наперечет, потому что все они, так или иначе, работали на них. Без этого тем было бы гораздо труднее заниматься своим незаконным промыслом. Так что обмануть китайцев можно будет в том случае, если у Болохова на руках будет письмо от уважаемых в Харбине людей, а побег ему устроит ни кто-нибудь, а агенты китайской разведки или кто там они еще?..
За разговором они и не заметили, как наступила ночь.
– Что ж, коли решили, давайте, попытайте счастья, – прощаясь, сказал Болохову Евстафьев. – А я тут поговорю кое с кем и потом сообщу вам результат. Только как мне вас найти? – спросил он.
Болохов хотел сказать, что он сам его найдет, однако решил, что такой ответ может насторожить художника. Дескать, темнит что-то парень, не на чекистов ли работает?
– Вообще-то я остановился у знакомых, – соврал он. – Но вы меня найдете у Леши Мальчикова. Завтра же я к нему и перееду… А вам, Петр Сергеевич, спасибо за все. Жаль только, что вы не показали мне все ваши работы… Из тех, что хранятся в вашем, как вы выразились, «чулане», – добавил он. – Кстати, а где сейчас находится картина «Молодожены»? Мне бы так хотелось взглянуть на нее, – выразил он свое искреннее желание.
– Бог даст, еще увидите, – уставшим голосом произнес художник. – А хотите, я вас и со Смотровыми познакомлю… Ваня-то с художеством покончил – сейчас администратором дорпрофсожевского вагон-театра работает. Слышал, они третьего дня в город вернулись. А так постоянно в пути. Весь Дальний Восток с Забайкальем объездили. Кстати, их теперь уже трое: в двадцать шестом у них родился сын. Виталиком назвали. Когда я их рисовал, Елена беременной была. Да это и на картине видно. Когда-то скажет парню: смотри, мол, это твой первый портрет.
