на них наплевать, - закончил он лаконически.
Не ожидая особого приглашения и выбрав удобный момент, я с Щегловым незаметно вскочили в вагон и очутились в обществе наших четвероногих друзей. В первый момент нашего неожиданного вторжения, лошади были, как будто недовольны: одни из них бросив еду, шарахнулись в сторону, натянули недоуздки, высоко задрали головы, и раздув ноздри испуганно косились на нас, другие -- лишь насторожив уши, с большим любопытством, осматривали нас. Такое их состояние продолжалось не долго. Убедившись вскоре, что наше появление не дало им ничего нового, они спокойно начали продолжать прерванное занятие -- заботливо собирать остатки сена и не спеша, монотонно его пережевывать.
Что касается нас, то мы нисколько не были шокированы таким новым обществом, Наоборот, предпочитали быть среди этих безобидных животных, не способных умышленно принести нам вред, нежели между людьми, уже потерявшими разум и совесть и ставшими во сто крат хуже самого лютого зверя.
Что же касается нашей военной контрабанды, то в примитивной теплушке тайники устроить было просто невозможно - все было на виду. Единственное, что мы отодрали несколько досок от пола вагона и опять наживили их, чтобы в случае неприятностей быстро скинуть наш опасный груз.
Мы проезжали грозный Донецкий бассейн, то есть одно из наиболее беспокойных мест еще в мирное старое время. Само собою разумеется, что ядовитые большевистские посевы дали здесь наиболее пышные всходы. Почти на всех станциях существовали стихийные военно-революционные комитеты, яростно насаждавшие большевизм и вершившие при помощи красной гвардии (состоявшей из преимущественно вооруженных рабочих и шахтеров) самые дикие и безумные расправы.
Все было ОЧЕНЬ плохо. Стены станционных сооружений пестрели всевозможными, разных форм и цветов, грозными приказами, воззваниями и прокламациями. В одних из них требовалась немедленная смерть без всякого суда всем офицерам и контрреволюционерам, пробирающимся на Дон, в других рекомендовалось добровольно записываться в технические части, крайне необходимые в борьбе против угнетателей народа, в третьих -- сообщалось о формировании разных вооруженных бандитских отрядов, наконец, были и такие, которыми оповещалось мирное население о предстоящих грабежах (контрибуциях для нужд красной гвардии).
Я не буду перечислять все эти большевистские распоряжения. Они хорошо известны многим. Скажу только, что каждая станция, с прилегающим к ней селом, местечком и городом, представлялись мне тогда совершенно самостоятельной единицей, управляемой каким-либо случайно возникшим органом дикой военно-революционной власти.
На улицах царил революционный беспредел. Безрассудная жестокость новых властелинов определялась ни чем иным, как степенью озлобленности и ненависти их к закону, праву, порядку и вообще ко всему культурному.
Всюду власть находилась в руках моральных калек, людей беспринципных, обиженных судьбой, иногда матушкой-природой, недоучек, неврастеников, больных, дегенератов, часто с преступным прошлым и долголетним стажем колоний-поселений в Сибири. Их деспотизм и упоение заполученной властью не знали предела.
По их минутному капризу расстреливались сотни ни в чем неповинных людей. Казалось, что эти мизерные самодержцы умышленно жестоко мстят русской интеллигенции за свою прежнюю обездоленность и долгое пребывание на задворках, скромных ролях мелких людишек.
Эти маньяки и садисты, «тяжело раненные на всю голову», всячески поощряемые свыше под видом углубления идей большевизма, творили дикий произвол, насилие и изощряясь один перед другим в бессмысленных жестокостях, купались в потоках человеческой крови и с садистским чувством наслаждаясь мучениями своих несчастных жертв. Ходили тут большевики такие важные, словно цапли по болоту.
Неограниченная власть над жизнью и смертью простого обывателя пьянила и туманила им головы. Они лихорадочно спешили насытиться ею, быть может, чувствуя неустойчивость и временность своего положения.
Все культурное, интеллигентное, все, что было выше грубого их невежества, сделалось предметом яростной травли и беспощадной мести со стороны этих деспотов.
Крикливые приказы новых красных владык обычно были безграмотными и даже противоречивыми. Но одно было неоспоримо, что все они дышали слепой злобой и яростью, против всего государственного и в своей основе разжигали наиболее низменные и пошлые стороны человеческой натуры. Это было ничем неприкрытое, голое, мерзкое и отвратительное натравливание подонков общества и черни на интеллигенцию и особенно на офицерство.
Под вечер 17-го января мы достигли станции Волновахи. Через щели вагона рассматривая станцию, мы поразились ее грозным видом. По краям перрона видны были многочисленные пулеметы, направленные на наш поезд, а между ними, выстроенные в две шеренги, стояли до зубов вооруженные рабочие, преимущественно прыщавые 16-18 летние подростки и лишь кое-где, в качестве начальства, суетилось несколько пьяных матросов. Двигались они как беременные ослы. Как шлюхи на пикнике! Настоящие «Бета-тестеры» «коммунистической наркоты», как неожиданно по-айтишному называли у нас торчков, на которых проверяют новую дурь!
Частная публика очевидно на станцию не пропускалась, на что указывало наличие нескольких постов, окружавших станционные постройки. Позиции-то, конечно, у "товарищей" те еще были. Устроены тяп-ляп на скорую руку. Красногвардейцы в этом плане мало чем отличались от обезьяны с гранатой. Но нам бы хватило.
Всматриваясь в развертывающуюся передо мной картину военно-революционного "боевого порядка" я не мог не подметить по некоторым явно излишним характерным деталям, множество театрального, рассчитанного по-видимому исключительно на игру казачьего воображения.
Действительно, думал я, появись сейчас один взвод хорошей старой
