заявил в предисловии автор. Он утверждал, что стихи на разговорном языке начал писать еще до знакомства с творчеством предшественников, пионеров новой поэзии. Шао Сюньмэй говорит о двух причинах вдруг возникшей у него потребности писать новые стихи: "...с одной стороны, пользуясь старыми формами, я не мог переводить иностранных поэтов; с другой стороны, к поэзии на байхуа меня привела старая проза на разговорном языке, которую я постоянно читал". Шао Сюньмэй преувеличивал свою роль в создании новой поэзии, но отрицать относительную самостоятельность начала его творческого пути было бы несправедливо. "Незнакомство с поэзией других, — не без остроумия замечает Шао Сюньмэй, — спасло меня от дурных влияний". И тут же признается в своей приверженности западной поэзии.
Источник: "Сорок поэтов", 1978
* * *
Поэт, член литературной группы "Новолуние". По словам самого Шао Сюньмэя, он стремился освободиться от "моралистического рабства традиционной китайской поэзии", писал о "чувственно-прекрасном".
Подражал Суинберну, привнося в свою поэзию декадентские мотивы.
Талантливый стихотворец, оставивший в китайской поэзии немало запоминающихся строк, Шао Сюньмэй уходил в своем творчестве от сложностей жизни, не находя реальных путей для деятельного участия в ее переустройстве.
Источник: "В поисках звезды заветной", 1988
* * *
(Фрагмент)
Эмили Хан (кит. 項美麗, 14.01.1905-18.02.1997) — американская журналистка и писательница. Журнал "Нью-Йоркер" назвал ее "забытым американским литературным сокровищем". Она оставила по себе 52 книги и свыше 180 рассказов и статей. Ее произведения сыграли важную роль в "открытии" Дальнего востока Западу.
<...>
Зарабатывая на жизнь написанием статей для журнала "Нью-Йоркер", она жила в съемной квартире на шанхайской улице красных фонарей, где и познакомилась с поэтом Шао Сюньмэем; между ними завязался роман. Он организовал для нее "пропуск" в высшие круги общества, давший ей возможность написать биографию сестер Сун, одна из которых была замужем за Чан Кайши, а также биографию самого Чан Кайши.
Источник: Academic Dictionaries and Encyclopedias
* * *
(Фрагмент)
Однако, самый необычный роман у Микки [прозвище Эмили Хан] случился с китайским поэтом Шао Сюньмэем. Идеальный образчик китайского денди из высших кругов общества, он происходил из состоятельной семьи, разбогатевшей благодаря режиму Чан Кайши, обучался в Кембридже и Париже. Таким образом, ему были одинаково привычны и модный костюм западного образца, и традиционные китайские одежды. За приверженность гедонизму и декадансу Шао Сюньмэя часто сравнивали с французским поэтом Верленом. Шао был владельцем журнала Shanghai Manhua ("Шанхайские зарисовки"), на обложке которого часто появлялись обнаженные тела, чтобы привлечь читателя к печатавшимся в журнале материалам интеллектуального и политического характера. Роман между китайцем и западной женщиной был в те времена делом немыслимым — общество все еще пребывало в плену колониалистских идей. Все же, Эмили Хан понравился поэт, стиль жизни которого отвечал ее собственным представлениям о свободе. Шао Сюньмэнь даже научил Микки курить опий; эта привычка превратилась в зависимость, от которой Эмили впоследствии избавлялась с большими усилиями.
Источник: Shanghai Culture Tours
* * *
(Фрагмент)
В феврале 1936 г. начинающий художник Лу Шаофэй (魯少飛) нарисовал скетч для первого номера нового журнала "Шесть искусств", посвященного вопросам культуры, под названием "Портрет литературного сборища" (Wentan chahua tu, 文壇茶話圖). Рисунок изображал воображаемую встречу представителей китайской литературной элиты: в одной комнате художник собрал авторов самых новаторских работ с начала движения за новую культуру. На первый взгляд, можно подумать, что это просто сборище людей, жаждущих потешить свое эго — дело обычное среди китайских мастеров пера. На самом деле, верно как раз обратное: Лу создал едкую пародию на корифеев китайской литературы, позволяя заглянуть за кулисы и разглядеть царящую там зависть, неприкрытую злобу и яростные идеологические столкновения тех дней.
Художник не без озорства рассадил участников в определенном порядке, так что рядом оказались заклятые враги, и тем самым довел страсти до точки кипения. Запутанные отношения между ними задокументированы и хорошо изучены, но человек, сидящий во главе стола — его Лу наделил функцией поддерживать хрупкое равновесие, — сегодня практически неизвестен. У него действительно был талант перешагивать через невидимые границы между различными литературными фракциями; он одинаково хорошо общался с драматургами левого крыла и с далекими от политики юмористами. На заднем сиденье лимузина, принадлежавшего бывшему знаковому представителю шанхайских франкофилов, успел посидеть такой заметный литератор, как Лу Синь, а его литературные способности высоко ценил поэт-романтик Сюй Чжимо. Этим необыкновенным человеком был Шао Сюньмэй.
К 1936-му его звезда уже почти закатилась. Последний сборник его стихов будет опубликован в конце года, и не вызовет никакого интереса в читающих кругах, а его многочисленные издательские проекты окажутся столь неуспешными, что ему придется печатать низкопробную литературу, дабы избавиться от долгов. Если кто-то в эти дни и упоминает его имя, то исключительно в связи с его личной жизнью, полной скандальных романов и интрижек. Шао только недавно исполнилось тридцать, а он уже подошел вплотную к тому, чтобы стать призраком прошлого. Чем же он заслужил свое место на созданном фантазией Лу литературном вечере? Была ли то дань благодарности человеку, который помог художнику в начале карьеры?
Если в 1936 г. помещение Шао в самый центр литературной сцены кажется неубедительным, то каких-то десять-пятнадцать лет назад дела обстояли совершенно иначе. Молодой автор удостоился сенсации, опубликовав свой первый, проникнутый декадентским духом, сборник стихов. Его слава, однако, зиждилась не только на бодлерианстве. Вне всякого сомнения, его успех в обществе зависел в большей степени от его стиля жизни и личных качеств, чем от таланта к стихосложению. Аристократ, миллионер, коллекционер, дамский угодник, светский лев, денди и делец — эти многочисленные аспекты личности Шао красноречиво говорят о подоплеках его литературной известности в республиканском Шанхае. Прекрасная эпоха Шао совпала по времени с золотым веком первой китайской метрополии. Он был порождением этого города, отражением его чаяний, и заодно жертвой его непостоянства.
Тем не менее, невероятный взлет и падение Шао были только одной частью его необыкновенной жизни. Я согласен с тем, что он — лучший образчик шанхайского стиля своего поколения — как и его родной город, он был склонен к крайним проявлениям эмоций. Для кого-то он был символом наступившего периода интеллектуального и культурного расцвета, который поставит Шанхай на одну ступень с другими величайшими цивилизациями в мировой истории, а для тех, кого ужасала стремительная и беспорядочная трансформация — воплощением претенциозности и перегибов. Судьба Шао как представителя всего, что являл собой Шанхай, связана нерасторжимыми узами как с современным ему городом, так и с неоднозначной ролью, которую тот сыграл в истории. Даже отчасти реабилитированный в 90-е, Шао остается персонажем карикатурным. Его положение в новой культурной
