Письмо от имени Льва к Хишаму составили быстро. В нем, в частности, говорилось: «...Нет ничего лучше, думаю я, как иметь мир и находиться в дружбе, ибо сохранять мирные общения — весьма похвально и Богу любезно; посему и мир, заключенный с тобой, я желаю сохранить честным и верным до конца. И чтобы подтвердить мои заверения в дружбе и желании мира, я передаю тебе послание, которое мне пишет один из христиан, служащий у тебя великим логофетом. Я сам, по свойству своего характера, не выношу предательства друзей и измены тех, которые мне служат, а посему считаю долгом чести уведомить тебя о сем поступке. А ты уж поступай с предателем как знаешь». Расписавшись в письме пурпурными чернилами, василевс распорядился:
— Ты, патриций Васир, сам лично отвезешь письмо в Дамаск к халифу.
1
Иоанн, получив срочный приказ халифа явиться во дворец, был немало этому удивлен. Не прошло еще и двух часов, как он вернулся от халифа, куда ходил с докладом о сборе налогов. Хишам был доволен отчетом и разговаривал с ним очень приветливо. Когда Иоанн увидел, что у порога дома его поджидает личная охрана халифа, то сразу же почувствовал недоброе. Сопровождаемый во дворец молчаливо-суровой стражей, состоящей из африканских мавров, он с тревогой гадал, что мог означать этот неурочный вызов, больше всего похожий на арест. Но того, что его ожидало в покоях халифа, он не мог предвидеть даже в худших своих предположениях. Таким Хишама ему еще не доводилось видеть никогда. Халиф сидел в окружении своих ближайших советников. Лицо его было необычно бледным, а глаза излучали холодную ярость. Вот именно, не бешеную горячность, которой порой страдал его покойный брат халиф Йазид, а холодный блеск безжалостных глаз тигра перед его смертельным прыжком на свою жертву. «Что же могло произойти, — в смятении думал Иоанн, — что такого сдержанного человека, каким был халиф Хишам, привело в такую ярость?» Иоанн почтительно склонился пред Хишамом.
— Ты звал меня, владыка? Вот я здесь.
— Скажи мне, Иоанн, сын Сергия Мансура, — каким-то глухим голосом проговорил Хишам, — какое зло я тебе сделал или, быть может, какую-то обиду тебе причинил наш царствующий род Омейядов?
После этих слов холодок страха стал заползать в душу Иоанна. Но, подавив в себе всякое душевное смятение, Иоанн с достоинством отвечал:
— Ни твой славный род Омейядов, ни тем более ты, мой повелитель, не сделали мне никакого зла.
— Тогда почему ты желаешь мне зла и коварно предаешь меня ромеям?
— О государь, позволь узнать мне, кто так бесстыдно на меня клевещет? — пылко воскликнул Иоанн, и краска негодования залила его лицо.
— Твое письмо к ромейскому царю свидетельствует о твоих бесстыдных и позорных делах! Подай ему письмо, — обратился халиф к одному из своих советников, — пусть читает то, что сам еще совсем недавно писал моему врагу.
Иоанну подали пергамент, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть искусный подлог. Быстро пробежав глазами письмо, Иоанн распрямился и, глядя халифу прямо в глаза, спокойно произнес:
— Тебя вводят в заблуждение, мой господин, буквы в этом письме действительно походят на письмо моей руки, но не моя рука писала это, мне не приходила даже мысль в голову вступать в сговор с царем ромеев, потому как не в моем обычае лукавое коварство.
— Ты лжешь, Мансур, — уже не сдерживая гнева, выкрикнул Хишам, — тут даже указана годовая сумма подушного налога с христиан. Кто же, кроме логофета, знает это?
— Я ничего не могу сказать тебе, мой господин, в свое оправдание. Для меня ясно теперь одно: диавол, враг рода человеческого, настроил обличаемых мной еретиков на этот злобный умысел. Мой государь, заклинаю тебя, не спеши поверить этой искусной клевете на твоего верного слугу. Видит Бог, я не виноват, надо все тщательно расследовать.
Халиф медленно покачал головой в знак отрицания, и Иоанн прочел в его глазах неумолимый приговор.
— Это преступление не требует расследования. Письмо обличает тебя в твоем преступном деянии. Тебе, Иоанн, сын Сергия Мансура, сегодня на площади отрубят правую руку. Ту руку, которой ты изменил своему долгу верности твоему государю и отринул от своей души признательность нашему царственному дому Омейядов, всегда бывшему благосклонным к семье Мансура. Увести изменника в тюрьму, — распорядился Хишам.
2
Потрясенный и подавленный, сидел Иоанн на каменном полу темницы. Тюрьма располагалась здесь же, в подвале дворца халифа. К нему вдруг пришло какое-то тупое безразличие. С сырого потолка на него капала вода и, попадая на лицо, струилась по нему, как слеза. Иоанн не плакал и не обращал внимания на эту воду Он просто пытался понять: что же произошло? Когда наконец осознание всего случившегося стало проясняться, у него вырвался стон. Это был стон души:
— Господи, мой Господи! Дай мне силы все это снести без ропота и со смирением.
Потом он поглядел на свою руку, которую вскоре должны будут отсечь. Пошевелил пальцами. Пришла совершенно бестолковая мысль: «Вскоре я не смогу уже шевелить ими, надо бы сейчас, пока могу». Он стал разгибать и сгибать пальцы, нервно посмеиваясь. «Неужели у меня повредился рассудок?» Эта новая мысль ужаснула Иоанна еще больше, чем предстоящая казнь. «Господи, просвети мои душевные чувства и попали мои греховные помыслы. Владыка Господи Иисусе Христе, Боже мой, только Ты один имеешь власть оставлять человеку грехи, прости мои грехи вольные и невольные и укрепи меня на страдания ради имени Твоего святого. Не разлучи меня от любви Своей святой и не отыми от меня надежды и веры на благую волю Твою. Пусть предстоящие мои страдания будут мне во очищение, и освящение, и в приобщение будущей жизни в Твоем Царстве. Ты есть Бог милостивый, и щедрый, и человеколюбивый, и Тебе славу воссылаю, со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь». После молитвы Иоанн почувствовал прилив сил и готовность идти на страдания за Христа.
Пока Иоанн сидел в темнице, в его доме было великое смятение. Престарелому управляющему домом Софронию доложили, что хозяина увели под охраной стражи во дворец. Обеспокоенный судьбой своего господина, старый слуга поспешил туда узнать, что случилось. Возле дворца он повстречал раба из пленных ромеев, который служил во дворце халифа, и тот ему все рассказал. Сраженный горем Софроний побежал снова домой. Трясущимися от волнения руками он достал из тайника мешочек с золотыми монетами и поспешил во дворец. Там, отдав одну монету повстречавшемуся стражнику, он узнал у него, где находится палач халифа. Придя к палачу, он слезно просил его совершить казнь таким образом, чтобы господину не было больно, и передал палачу мешочек с золотом. Палач, взвесив на ладони золото, ухмыльнулся:
— С чего ты, старик, решил, что можно отсечь руку не причинив боли? Но за твою плату я так аккуратно отсеку твоему господину кисть руки, что не поврежу костных суставов, и она будет легче и быстрее заживать. Да и боли будет меньше.
3
Из-за того, что халиф спешил совершить казнь над Иоанном, народ заранее не успели оповестить. И на площади перед дворцом халифа были лишь случайные прохожие, так как день был не базарный. Халиф с придворными расположился на балконе, выходящем на площадь. На спешно сооруженный помост взгромоздили большой чурбан для рубки мяса. Иоанна вывели из дворцовой тюрьмы на площадь и поставили на помосте лицом к халифу. Рядом уже стоял палач с остро отточенной секирой в руках. Глашатай зачитал приговор и вопросительно посмотрел на балкон. Халиф махнул рукой, и палач, поставив Иоанна на колени перед чурбаном, резким движением разорвал рукав его шелковой туники, обнажив правую руку. Затем он перетянул жгутом руку Иоанна выше локтя и положил ее на чурбан, ладонью вверх.
— Не шевели рукой, — тихим голосом предупредил он Иоанна, — а не то я могу повредить кость.
Иоанн очень удивился этому предупреждению, сказанному таким будничным и мирным голосом, как будто это не палач, который собирается отрубить руку, а портной, примеряющий для пошива одежду. Секира молнией сверкнула на солнце, народ гулко охнул, и Иоанн, еще ничего не почувствовавший, с ужасом увидел, как палач взял кисть его руки и высоко поднял, показывая халифу и народу. Сознание Иоанна захлестнула нарастающая боль. Палач между тем быстро накинул веревочную петлю на большой палец отрубленной руки и повесил ее на высокий шест, укрепленный тут же, на помосте. Здесь рука должна будет висеть в течение многих недель на устрашение всем помышляющим совершить преступление против халифа. Хишам встал, чтобы покинуть балкон. Увидев это, Иоанн протянул к нему окровавленный обрубок руки и возопил:
— Милостивый халиф, верни мне отрубленную руку ради всего, что для тебя свято!
Халиф остановился и вполоборота поглядел на своего бывшего министра, а затем повернулся и пошел прочь, не слушая отчаянные мольбы осужденного. Иоанн встал с колен, у него закружилась голова, и он рухнул с помоста вниз. Софроний и другие слуги уже были возле помоста и успели бережно подхватить падающее тело господина.
