реализован ни разу в его жизни. Сейчас мечтам тоже не суждено было сбыться. Дмитрий
сказал: «Пойду провожу парня до метро, чтобы не гопонули». Полина тут же
откликнулась: «Это правильно, таких гопота всегда тормозит». Леша вздохнул: «Хватит,
Полин, успокойся... — и переключился на Олега: — Давай, Олег, удачи тебе, — он поднял
кулак в ободряющем жесте, но не посчитал нужным вставать с дивана, чтобы пожать
руку. — Дим, не в службу, купи на обратном пути еще сигарет» — «Да я сам хотел», —
ответил Дмитрий. Он уже надевал куртку. «Пошли», — он похлопал Олега по плечу. Олег
почувствовал, что вот-вот заплачет.
В подъезде с завыванием задувало из-под двери, тянуло холодом. Олег
приготовился выйти во вьюгу и темень. Однако тянуло, видимо, от перепада температуры,
а день еще был в разгаре. Часы показывали три.
Обочины, крыши машин и деревья покрывал колючий рассыпчатый снег, местами
ровный, ничем не потревоженный уже несколько дней, местами испещренный следами
людей и собак, усеянный сигаретными окурками. Всюду — сероватый, покрытый тонким
налетом сажи, видимо, от электростанций. Во льду на асфальте можно было разглядеть
вмороженные крупицы коричневой соли.
86
Дмитрий повел Олега самым коротким путем — через дворы. Тот молчал, и
Дмитрий чувствовал, что не нужно его трогать. Он планировал оставить Олегу свой
телефон, когда доведет до метро, и извиниться за Полину. Ему было очень жалко парня,
но он отлично понимал Полину. Для всех стало облегчением, что Олег решил уйти.
На полпути к метро, в пустынном дворе, им наперерез пошли два парня,
выскользнувшие из-под навеса подъезда. Он подумал весело: «Ну, добро пожаловать!». К
нему редко подходили на районе. Если подходили, то обычно узнавали, извинялись и
пытались угостить сигаретами. Последний раз ему приходилось драться с незнакомыми на
улице лет пять назад. Никто старше семнадцати, кроме клинических дебилов, гоп-стопом
не занимался и к старшим не лез. Остальные были не местными и никогда не подходили
прессовать — затаивались за углом или подбегали сзади и тюкали по голове обпилком
трубы. Били профессионально, человек отключался, и его обчищали. Поэтому все
нормальные люди на районе часто оглядывались и при попытке любой парочки мужчин
войти с ними в лифт, били сразу, с ноги.
Когда парни были еще далеко, Дмитрий воспринял их дерганье головами как
закоренелую привычку «быть на стреме». Лишь когда они подошли совсем близко, он
понял в чем дело. Но перед этим он узнал их. Это были те самые хмырьки в тулупчиках и
ушанках. У них и теперь было по сигарете в зубах. И головами они поматывали, чтобы
стряхивать пепел. Дмитрий не мог припомнить способа оригинальнее.
Ситуация напрягла его. Он терпеть не мог странностей в поведении. Да и
«совпадений» не любил, потому что знал, что совпадений не бывает, и за любым
кажущимся совпадением скрывается чей-то умысел. Двое в тулупчиках явно следили за
ним, возможно, не первый день. Это не предвещало хорошего. Но пугало его другое —
отсутствие мотива к такой слежке. «Ладно, — подумал Дмитрий. — Который первый
подойдет, заряжу ему в жбан, а дальше посмотрим».
Дмитрий, сколько себя помнил, ленился соблюдать все шаги правильной потасовки
школьного стиля. Он пропускал «бычку» и бил сразу. Если бычили на него, он отвечал
ударом в нос, просто для того, чтобы сразу, без предисловий, понять, что к чему. Если он
завалит, хорошо, если его завалят, тоже ничего страшного. По крайней мере, суета
кончится, и все разойдутся. Если приходилось бычить первым, он просто предупреждал,
что врежет. Если это не действовало, он бил. Такой подход избавлял от необходимости
придумывать слова и выслушивать, как человек изворачивается и все переиначивает.
Сейчас, вопреки обыденности, Дмитрию хотелось разговаривать: с приближением двоих
волнами накатывал неправильный, незнакомый страх.
Для разрядки Дмитрий сообщил Олегу: «Вон, гопота к нам идет». При этих словах
Олег замер как вкопанный. Пришлось тоже остановиться.
То, что произошло далее, парализовало Дмитрия несуразностью. Двое шли на него,
не предпринимая попыток к нападению и защите. Он успел ударить обоих. Упав от
ударов, они молча встали и снова пошли на него, глядя мимо, ему за спину. Не сразу
Дмитрий понял, что они глядели на Олега, спрятавшегося за ним.
Остолбеневший, он не мог ударить снова. Они натолкнулись на него и
остановились. Один, который пониже, уперся подбородком ему в ключицу, другой просто
зацепился плечом и встал, таким образом, щека к щеке с Дмитрием. Он сказал громко,
прямо у него над ухом:
— Олежек, привет. Мы тебя запомним.
— И ты нас запомни, — добавил второй.
— Мы за тобой еще вернемся, когда подрастешь, — сказал первый.
Шок прошел, уступив место гневу. Дмитрий просто ненавидел, когда люди вели
себя не так, как им предписывает роль.
Дмитрий оттолкнул низкого, а крикуна ударил лбом в переносицу. К его
изумлению, тот не упал и даже не схватился за лицо. Более того, не появилось крови.
Закричав от ужаса и непонимания, Дмитрий повалил парня на землю, стал бить головой о
87
заледеневший асфальт, потом схватил одной рукой за волосы и несколько раз с силой
ударил кулаком в зубы. Он перестал бить, когда удары начали отдаваться болью по всей
руке. Поверженный спокойно лежал, глядя в небо, иногда моргая. Краем глаза Дмитрий
заметил, что второй стоит все на том же месте, а Олег убегает. «Какой же он мерзкий,
безнадежный трус, этот Олег», — промелькнула мысль.
Воспользовавшись тем, что его перестали бить, противник поднял голову,
посмотрел вслед Олегу и сказал, вторя мыслям Дмитрия:
— О! Убежал! Уморительный трусишка!
В исступлении, Дмитрий зажал его голову под мышкой и стал поднимать, пока не
услышал хруст в шее. «Черт, я убил его. Как плохо-то!», — закричал голос внутри. От
ужаса Дмитрий не мог расцепить руки. Поверженный вдруг стал вставать. Для Дмитрия
ощущение было таким, как будто он сидит посреди замерзшей реки в начало ледохода.
Лед под ним трескается, льдины поднимаются и разъезжаются. Река не враждебна к нему,
и, тем более, не подразумевается борьба. Река просто делает то, что должна, а он мешкает
у нее на пути.
Поднимаясь, противник оторвал Дмитрия от земли. Он раздвинул плечи, суставы
Дмитрия хрустнули, и боль заставила расцепить руки. Упав на землю, Дмитрий увидел,
как противник — со свободно болтающейся головой — пошел в сторону ближнего дома.
Второй — так и не принявший участия в драке — пошел следом, беспрестанно
оглядываясь на Дмитрия. Нет, он не оглядывался: его глаза оставались закрыты!
Дойдя до стены дома, двое распластались, широко расставив руки и ноги и
прижавшись к ней щеками. В такой позе они, по-крабьи, поползли вдоль стены, добрались
до торца, завернули за угол и пропали из виду. Движение вдоль дома продолжалось долго,
потому что они огибали все выступы подъездов со всей аккуратностью, не отрываясь от
стены. При этом голова одного из них продолжала скакать на плечах из стороны в
сторону.
Крабий марш был настолько нереален, что всему вдруг нашлось объяснение. У
Дмитрия отлегло от сердца. Дело просто было в том, что гашиш оказался очень ядреным и
коварным. Вначале показалось, что он совсем не дал, зато теперь накрыл всерьез. О
галлюцинациях от гашиша Дмитрий никогда не слышал, но ведь галлюцинация имела
место, равно как имело место и курение гашиша, значит, вывод был единственно верен и
неопровержим. Дмитрий не стал копаться в вопросе дальше и поспешил назад рассказать
друзьям о том, как круто его схватило.
Олег, тем временем, уже добежал до станции метро Новогиреево. Придя домой, он
долго полоскался под душем, чтобы смыть с себя «грязь той мерзкой квартирки» и
прокуренного воздуха.
На следующий день Дмитрия разбудил ранний звонок. Звонил Володя.
Всхлипывая, он сказал: «Дим, приезжай на Первомайскую, если тебе не все равно, — и он
сорвался на рыдания: — Петр Николаевич умер». — «Сейчас приеду», — сказал Дмитрий.
Он пришел в ужас: его предчувствие сбылось.
Дмитрий побрился, в спешке оделся, прыгнул в свою «Десятку» и примчался через
пятнадцать минут. Перед домом на Первомайской была толкотня. Стояли микроавтобусы
милиции, МЧС и службы газа. Скорая как раз отъезжала. Трое мужчин в противогазах и
оранжевых комбинезонах посмотрели ей вслед, потом развернулись и пошли обратно, в
