Искореняя между поморянами все несообразное с христианством, Оттон Бамбергский запрещал им "хоронить мертвых в лесах и на полях и складывать сучья у могил": о сожжении нет и помина. Мы даже, может быть, усомнились бы в справедливости показания Бонифация, если бы за него не говорило непреложное свидетельство урн с пеплом и обожженными костями, в большом числе выкапываемых по всей стране, где жили некогда балтийские славяне; разбросанные среди множества языческих гробниц и курганов с несожженными трупами87, урны эти доказывают вместе с тем, что сожжение или погребение умерших не было на Балтийском поморье местным обычаем того или другого края, что одно последовало за другим, как особые фазисы в жизни этого края88. Быть может, что балтийские славяне ранее и предавали своих покойников огню, пока они обожали огонь в его непосредственном стихийном образе, и что этот обычай потом постепенно забывался, когда они, в своем развитии, удалились от древнего поклонения стихии. В таком случае мы отнесли бы и торжество антропоморфизма в их религии над старыми общеславянскими началами опять-таки к VIII или IX в., к тому именно времени, когда балтийские славяне выступают на поприще исторической деятельности. Но мы не смеем доверять таким шатким предположениям и не останавливаемся на этой мысли. Какие бы, впрочем, ни были причины, побудившие балтийских славян заменить сожжение трупов погребением, и что бы ни значил у них этот переход, все же он составляет одно из любопытных явлений их внутренней истории.
LXXIII.
Отношение у балтийских славян стихийного поклонения к антропоморфической мифологии.-Многосложность и разнообразие их языческой религии
Мы сказали, что у балтийских славян не осталось никаких следов поклонения огню, но что они поклонялись еще в разных местах морю, источникам, камням, и, в особенности, священным рощам и деревьям. По всем краям славянского Поморья жила, таким образом, память о первоначальном обожествлении природы; но оно было низведено на степень частного поверья некоторых племен и местностей: даже вагры, которые остались ему более преданы, нежели все другие балтийские славяне, с древних времен посылали ежегодно в Аркону дань кумиру Святовита, признавая его высшим между богами, уже в Х в. имели в одном из городов своих литой из меди идол какого-то бога89, а по известиям от XII в., имели в Плуне особый храм с истуканом Подаги. Старые верования славянские не были, мы видим, отвергнуты славянами балтийскими, но, сохраняя их, как древнюю основу своей религии, они к ним прибавили, надстроили, так сказать, над ними, свою собственную мифологическую систему, систему, окруженную целым сонмом частных богов и божков, племенных и семейных.
Трудно себе вообразить, до какой степени развилась у балтийских славян языческая вера, до какой степени умножилась ее святыня: в Арконе главный храм верховного бога Святовита; в Радигоще другой знаменитый храм Святовита и Радигоста; храмы во всех городах Поморья, в больших по нескольку: в Щетине, в Волыне, в Волегоще, в Гостькове; три храма племенных богов в Коренице; знаменитейший, по выражению Гельмольда, храм в земле кичан, храм в Плуне, в Малахове, в Ростоке90, в Сгорельце, и это только те, которые поименно приводятся летописцами: а сколько раз говорят они вообще о капищах идолов, об истуканах, о языческих обрядах, без точного их обозначения, при этом еще рассеянные во множестве по всему Поморью от Старогарда до Щетина священные рощи и леса, священные деревья, священные источники, жилища божеств, и наконец, кроме стольких кумиров, общенародных и племенных, по всей земле балтийских славян маленькие идолы, которые почитались частной святыней отдельных семей или домов. Значение последних, хотя подробности о них неизвестны, весьма важное: они свидетельствуют, как глубоко проникла новая система человекообразной мифологии к балтийским славянам, даже в домашний быт. Вот что говорится в житии Оттона:
"Когда Юлинцы (волынцы) очистились словом веры и купелью крещения, и стоявшие на виду идолы, большие и малые, были сожигаемы, то некоторые безумцы утаивали маленькие статуи божков, украшенные золотом и серебром, и прятали их у себя"91.
Противопоставляя эти маленькие идолы, которые можно было утаить, идолам большим и малым, стоявшим на виду, Эббон ясно дает понять, что первые были боги домашние. Их-то, очевидно, Гельмольд понимал под римским названием пенатов (которые им действительно соответствовали): он и отличает, у балтийских славян, троякого рода предметы поклонения: этих пенатов, т. е. домашних богов, священные рощи, т. е. местные святыни стихийных божеств, и идолы, изображения богов нравственных, очеловеченных. Пенатами и идолами, говорит он, переполнены были все города славянские; священными рощами и пенатами, повторяет он в другом месте теми же словами, переполнены были у славян земли и города, а кроме того они поклонялись еще главным божествам, каковы Перун, бог Старогардской страны, Жива, богиня полабцев, Радигост, бог земли бодричей; над всеми возвышался верховный бог Святовит, а над Святовитом, в бесконечном покое, царствовал Небесный Творец всего мира.
LXXIV
Общественное и политическое значение религии у балтийских славян.-Образование теократии.-Жрецы.-Религиозное развитие ран и святыня Арконская
Таким образом, балтийские славяне, осужденные обстоятельствами свершить свою историческую жизнь в язычестве, показали себя в своем кругу развития верными коренному свойству славянского племени: и у них вера составляла средоточие всей мысли, всех стремлений. Но сколь плодотворна была для других славянских народов, приобщившихся к христианству, эта глубокая преданность вере, столь пагубное действие имела она на языческое племя балтийских славян.
Народ выражает наибольшую преданность свою вере тем, что себя всего, всю жизнь свою ей подчиняет; но когда вера - внешняя, то и это подчинение является внешним: низведенное на землю, человекообразное божество признается за высшую мирскую власть, вера становится верховным гражданским учреждением. Действительная власть достается тогда жрецам, как вестникам и толкователям воли богов, и их ближайшим служителям; образуется правление теократическое, самое неподвижное и мертвое, самое враждебное живому пониманию божества, живой мысли, живому развитию; так образовалось оно у всех тех языческих народов, которые наиболее преданы были религиозному созерцанию, так оно явилось и у балтийских славян.
Другие славянские племена, как сказано, не имели особых жрецов. Конечно, там существовали волхвы и кудесники, люди, умевшие по гаданиям излагать волю богов, но они не пользовались, сколько видно, ни исключительным правом богослужения, ни общественной властью. У балтийских славян, напротив, являются жрецы с резко определенным значением и с великой властью в обществе92. Даже у вагров, стихийное поклонение, воздававшееся Перуну в Старогардском лесу, отличалось тем от стихийного поклонения прочих славян, что его совершал жрец, и этот жрец стоял во главе гражданского общества, как бы наряду с князем вагрского племени. Составляли ли жрецы у балтийских славян совершенно замкнутую касту, назначали ли они сами себе преемников, или достоинство их было доступно всякому по народному выбору, неизвестно, но то достоверно, - и это самое важное, существенное обстоятельство, - что жрецы здесь имели значение особого, строго отделенного от народа, сословия. Мы указали уже на соответствие этого явления с другим, также отличающим быт балтийских славян от коренного славянского быта, с развитием аристократии. У балтийских славян жрецы владели исключительным правом приносить богам жертвы и исполнять другие обряды языческого богослужения; они совершали в святилищах всенародные моления и те гадания, которыми узнавалась воля богов и которые руководствовали народными предприятиями93; они могли назначить общественные празднества для служения богам94; они пророчествовали и говорили народу от имени богов, объясняли ему их значение и природу; они, хранители храмов и святынь, одни могли вступать во внутреннее святилище кумира и садиться внутри храмовой ограды, одни прикасались к некоторым предметам особенного благоговения; они пользовались особенным почетом95 и богатством, распоряжались и доходами с поместий, принадлежавших храмам, и обильными приношениями жертвователей96, наконец, они отличались от народа и внешними знаками, например, белой одеждой, как в Волегоще, бородой и длинными волосами, как на Ране, где народ ходил бритым и коротко остриженным.
В богослужебном сословии существовала у балтийских славян иерархия: были храмовые прислужники, быть может, ученики, готовившиеся к жречеству, были жрецы высшие и низшие: так, Саксон Грамматик говорит, что в Арконе находился верховный жрец Святовита, и что ему были подчинены, в разных местах, другие храмы этого бога и жрецы, к ним приставленные; так и житие Оттона отличает в Щетине одного верховного жреца от других, низших, и, кажется, что верховный жрец был тот, который смотрел за кутиной главного кумира Триглава и за конем его97. Число жрецов было, по-видимому, соразмерно с числом храмов и особых кумиров. Житие Оттона говорит о четырех кутинах или священных зданиях в Щетине и о четырех жрецах, при них находившихся; напротив, в Арконе, где был всего один храм и один идол Святовита мы видим и одного только жреца, но жреца, власть которого превышала все то, до чего доходила теократия в других странах; подобным образом один был жрец при старогардской роще, посвященной тоже исключительно одному богу, но зато в Радигоще, где в одном храме соединено было несколько божеств, находилось несколько жрецов. Не ведет ли все это к заключению, что балтийские славяне для каждого божества, которому поклонялись в известном месте, назначали особого жреца?
