Это огромная сумма по любым меркам. И это только начало. Я словно стоял на краю обрыва, глядя, как рушится все, ради чего я работал. Положение могло спасти только восстановление моей визы. Но я уже оставил эту надежду.
К моему удивлению, правительство Великобритании эту надежду сохраняло. В середине июня 2006 года мне опять позвонил Саймон Смит, глава департамента по России британского МИДа.
— Билл, у нас есть интересная зацепка в деле с вашей визой, — сообщил он. — Но прежде чем приступить, мы хотели бы убедиться, что вы все еще заинтересованы в возвращении в Россию.
— Конечно, заинтересован, Саймон! — с энтузиазмом произнес я. — Но я думал, что вы не будете ничего предпринимать после балагана в прессе.
— Пресса, разумеется, не укрепила ваши позиции, но мы не сдаемся, — ободряюще заметил он.
— Каков ваш план?
— Вам, вероятно, известно, что пятнадцатого июля Россия принимает в Санкт-Петербурге глав государств «Большой восьмерки». Мы планируем включить ваш вопрос в повестку премьер-министра для обсуждения напрямую с Путиным.
— Это... это было бы замечательно, Саймон!
— Не обнадеживайтесь особенно, Билл. Гарантий нет, но мы работаем над этим.
Разговор был окончен, и я задумчиво уставился в окно. Разве мог я не обнадеживаться? Восстановление визы вернуло бы мой бизнес так же легко, как отказ во въезде его разрушил.
В ожидании даты встречи «Большой восьмерки» я превратился в комок нервов. Положительный исход вмешательства премьер-министра Тони Блэра мог стать для меня судьбоносным. Однако шли дни, недели, и меня начали одолевать сомнения. До Смита дозвониться мне не удавалось. Я старался сохранять хладнокровие, но никак не мог понять, почему прежде он оказывал мне поддержку и вдруг пропал.
Когда ожидание стало невыносимым, я позвонил сэру Родерику Лайну, бывшему послу Великобритании в России, консультировавшему «Эйч-эс-би-си», чтобы узнать его мнение на этот счет. Тот удивился, что Смит вообще предложил включить мой вопрос в повестку премьер-министра, и посоветовал мне не возлагать на это больших надежд. Опыт подсказывал ему, что в ходе встреч на высшем уровне всегда возникают непредвиденные вопросы, которые перечеркивают тщательно спланированные повестки.
Я попытался последовать его совету. Тем временем за шесть дней до встречи «восьмерки» мы с Еленой зашли пообедать в ресторан «Ришу» в районе Сент-Джонс-Вуд. В ожидании заказа Елена взяла свежий номер газеты «Обзервер» и пролистала несколько страниц. Вдруг глаза ее вспыхнули:
— Билл, взгляни на этот заголовок! «Блэр обсудит дело управляющего фондом на встрече с Путиным»!
Я выхватил газету у нее из рук и принялся читать статью. Она полностью подтверждала то, что говорил мне Смит. Самое главное заключалось в следующем фрагменте: «На саммите „Большой восьмерки“, который состоится в Санкт-Петербурге в следующие выходные, премьер-министр обратится к российскому президенту с просьбой снять все ограничения в отношении Браудера».
— Невероятно... — удивленно произнесла Елена, глядя на меня.
Заметка в «Обзервере» удивила и моих клиентов: некоторые из них решили повременить с решением о выходе из фонда до окончания саммита.
Я пребывал в отличном расположении духа, пока за три дня до саммита меня не подозвал Вадим.
— Билл, посмотри на это, — указал он в монитор на заголовок информационного агентства «Блумберг».
Я наклонился и пробежал взглядом статью о боевиках группировки «Хезболла» в Ливане, которые обстреляли территорию Израиля из противотанковых ракет. Трое израильских солдат погибло, пятерых похитили и увезли в Ливан.
— А мы-то тут при чем? — недоуменно спросил я.
— Похоже, на Ближнем Востоке начинается война. Это может отвлечь внимание Блэра от обсуждения твоей визы на саммите.
И действительно, на следующий день Израиль нанес ответные авиаудары по целям в Ливане, в том числе по аэропорту Бейрута, в результате которых погибло сорок четыре мирных жителя. Россия, Франция, Великобритания и Италия незамедлительно подвергли критике действия Израиля за «непропорциональное» применение силы, а США публично осудили действия боевиков «Хезболлы». Вадим был прав: саммит «Большой восьмерки» вполне мог стать саммитом по урегулированию мира на Ближнем Востоке, и тогда о ранее подготовленной программе Блэра можно забыть.
В субботу начался саммит, я не знал, что там будет происходить, и за выходные не смог дозвониться ни до кого в британском правительстве. Проходило одно заседание за другим, но все новостные сообщения были посвящены событиям в Израиле и Ливане, — ни слова о моей визе.
Программа саммита завершалась, и по ее итогам Путин давал пресс-конференцию. Зал был заполнен до отказа. Сотни журналистов со всех концов мира надеялись задать Путину вопрос.
После двадцати минут безобидных вопросов микрофон передали Кэтрин Белтон из англоязычной московской газеты «Москоу Таймс» — невысокой миловидной британке тридцати трех лет. С явным волнением она обратилась к Путину:
— Недавно Биллу Браудеру было отказано во въезде в Россию. Многие инвесторы и западные дипломаты озабочены этим и не понимают, почему это произошло. Не могли бы вы пояснить, почему ему без объяснения причин было отказано во въезде?
Закончив говорить, она села, положила блокнот на колени и приготовилась слушать ответ.
В зале наступила тишина. Было заметно, что вопрос застал Путина врасплох. Несколько секунд спустя он произнес:
— Повторите, пожалуйста, кому было отказано во въезде в Россию?
Кэтрин опять поднялась с места:
— Биллу Браудеру. Это глава инвестиционного фонда Hermitage — крупнейшего инвестора на российском фондовом рынке. Я полагаю, премьер-министр Великобритании мог сегодня обсуждать с вами этот вопрос.
Путин нахмурился и с едкостью в голосе ответил:
— Откровенно скажу, я просто не знаю причин, по которым конкретному человеку отказано во въезде в Российскую Федерацию. Могу себе представить, что этот человек нарушал законы нашей страны.
И всё. Услышав это, я понял, что Блэр мой вопрос не поднимал и мою визу восстанавливать не будут. Более важным было то, что в переводе с языка Путина его слова означают одно: «Мы никогда не произносим вслух имена своих врагов, это касается и Билла Браудера. И сейчас я дам указание правоохранительным органам завести против него как можно больше уголовных дел».
Если вам показалось, что в такой трактовке есть помешательство или преувеличение, смею вас заверить, что это не так. Мое «помешательство», если угодно, не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло дальше.
22.
Обыски
Из ответа Путина на вопрос журналистки мои инвесторы получили ответ и на свои собственные вопросы: от России теперь ничего хорошего не жди. Следующей датой, когда они могли забрать свои средства из фонда, было двадцать пятое августа. На этот раз двести пятнадцать участников изъяли в общей сложности более тридцати процентов активов фонда. В моем бизнесе это называется «бегство инвесторов», и когда оно начинается, его уже почти невозможно остановить, как при бегстве вкладчиков из банка. Фонд Hermitage будет вынужден прекратить существование, если я, как фокусник, не смогу вытащить кролика из магического цилиндра.
За свою карьеру я выдержал множество взлетов и падений. Акции на рынке часто падают или поднимаются в цене без видимой причины, и это научило меня стоически воспринимать плохие новости и сохранять спокойствие. В 1998 году фонд рухнул на девяносто процентов, но я не утратил присутствия духа и был со временем вознагражден за выдержку: рыночная стоимость нашего портфеля полностью восстановилась.
Но на этот раз все было иначе.
Вся моя профессиональная жизнь была связана с инвестициями в Россию, и я не собирался заниматься чем-то другим. Но дверь в Россию передо мной захлопнули, и пришлось задуматься о будущем — чем еще я могу заняться. Какие есть варианты? Я не хотел возвращаться в Америку и конкурировать с тысячами таких же бизнесменов. Не мог представить себя и в какой-то новой стране, скажем, в Китае — на выстраивание бизнеса с нуля могло уйти лет десять.
И я определенно не собирался уходить на покой. Мне было сорок два года, я был полон сил. Все варианты казались мне неудачными, и чем больше я об этом думал, тем безнадежнее виделась ситуация.
Моих коллег возможный конец фонда Hermitage огорчал еще больше. У нас было интересное дело, мы работали с энтузиазмом и смогли повлиять на улучшение инвестиционного климата в России — никто не хотел уходить из сыгранной команды профессионалов и устраиваться на обычную работу в инвестиционные банки или брокерские фирмы.
Я взвесил наши сильные стороны и выделил главное: мы умеем находить недооцененные активы и накопили огромный опыт в защите инвестиций от жуликоватых менеджеров. По идее, это должно пригодиться и на других развивающихся рынках.
