Я уставился в окно за ее плечом.
— Я хотел детей…
— Мама не знала об этом, так что тебе не стоит винить ее. Она всегда говорила, как сильно хотела меня. Говорила, что когда люди… ну, знаешь… делают это, — ее щеки порозовели, — их мысли о детях и будущем должны быть схожими. Думаю, она считала, что ты знаешь обо всем благодаря письмам и просто не хочешь быть папой.
— Это не так.
— Я была серьезной, когда говорила, что она не была о тебе плохого мнения. Я достаточно умная, чтобы понять это, ведь часть меня от тебя; если бы она думала плохо о тебе, то это относилось бы и ко мне.
Во мне бушевали все возможные чувства в одно и то же время, включая любовь. Я испытывал любовь к этому милому ребенку, сидевшему напротив, и защищавшему и меня и свою мать одинаково самоотверженно и с пониманием.
— Ты очень умная. — Горло сдавило. — Ты похожа на свою маму. Такая же проницательная и сообразительная. — Я взял себя в руки. — А твое детство… каким оно было?
— Хорошим. То есть папа любил меня, и мама давала мне все самое лучшее. У меня было все, в чем я нуждалась. — Эш глотнула кофе.
— Какая у тебя фамилия?
— Портер.
Я ощутил ком в горле.
— Ну конечно.
— Просто так было проще. Хотя ты указан в моем свидетельстве о рождении.
— Указан?
— Ага. Папа пытался удочерить меня раз пять точно. Именно поэтому в конце его жизни мама так усердно пыталась связаться с тобой, тебе нужно было отказаться от родительских прав в его пользу, чтобы он мог официально удочерить меня. Мне было все равно, потому что он всегда был моим папой. В отличие от меня, для него этот клочок бумаги имел большое значение.
— Мне так жаль, Эш. Я не знал. Я даже не могу объяснить, как я сожалею.
Ее глаза слегка увлажнились, но она не позволила себе заплакать. Я был близок к нервному срыву, я чувствовал злость ко всем, включая Дэна. Он уже был мертв, так что я не мог убить его, но где-то глубоко, невзирая на шок, я начал осознавать, что должен быть ему благодарен. В конце концов, он вырастил мою дочь тем человеком, к которому я проникся симпатией сразу же.
Эш откусила от булочки, улыбнулась и, жуя, посмотрела в окно. Создавалось впечатление, словно я смотрю на Грейс в прошлом, но с моим цветом глаз и с едва различимой ямочкой на подбородке, как у меня.
— У тебя есть искривленные пальцы?
— Вообще-то, есть. У меня искривленный указательный палец на ноге. Спасибо за это, кстати. — Мы оба рассмеялись, но затем снова затихли.
— Каким он был?
— Кто?
— Твой отец.
Она посмотрела мне прямо в глаза, смело, как ее мама.
— Теперь ты мой папа… если хочешь.
Вот и все. Я начал плакать. Я не шмыгал, но слезы струились по моему лицу, а горло было настолько сдавленным, что я рисковал перестать дышать. Я потянулся через стол, взял ее за руку и закрыл глаза. Я понял, что хочу, чтобы Эш была в моей жизни. Боль от пропущенного детства этой девочки убивала меня.
— Да, я хочу этого, — прошептал я.
Она тоже начала плакать. Мы оба рыдали, раздавленные реальностью, которую нам предстояло принять. Никто не мог изменить прошлое или вернуть нам упущенное время, не существовало слов, способных сделать ситуацию лучше. Нам нужно было принять настоящее таким, каким оно было.
Мы встали и обнялись на долгие минуты, и меня удивило, что происходящее не казалось мне диким, Эш не казалась мне незнакомкой.
В кафе находилось несколько посетителей, но все в конце концов стали игнорировать нас и вернулись к своим разговорам, пока я обнимал свою дочь. Обожаю это в нью-йоркцах. Мне было паршиво из-за того, как вышло с детством Эш, но я продолжал злиться на Грейс и Элизабет.
По дороге к дому Эш спросила:
— Что будет с тобой и мамой?
— Это сложно, Эш. Я не знаю, что будет.
— Она любит тебя.
— Я знаю.
Когда мы добрались до дома, она вытащила телефон из кармана.
— Какой у тебя номер? Я напишу тебе, чтобы у тебя был мой номер. Ты сможешь позвонить мне, чтобы мы сходили куда-нибудь.
Я дал ей свой номер.
— Знаешь, я не хочу «ходить куда-нибудь». Я хочу быть частью твоей жизни. Поначалу будет странно, но я так хочу… если ты согласна.
Она расплылась в улыбке и стукнула меня по руке.
— Ладушки, тогда увидимся позже… эм… как мне тебя звать?
— Зови как хочешь.
Эш рассмеялась.
— Ладно, увидимся, Джордж.
Я покачал головой.
— Глупышка. — Я потрепал ее волосы и заметил, что Грейс наблюдала за нами в окно. Она выглядела ужасно и явно рыдала без остановки. Она грустно улыбалась. Я отвел взгляд в сторону.
— Как насчет того, чтобы я звала тебя папа… раз ты мой папа.
— Мне подойдет. Хочешь позавтракать завтра? — Мне не хотелось надолго с ней разлучаться.
— Не могу, иду за покупками с друзьями.
— Ладно, а что насчет послезавтра?
— Школа, а потом шахматный клуб.
— Шахматный клуб? — Я изогнул брови.
— Ага, цель моей жизни — выиграть маму. Она хороша.
— Тогда ладно. — Я вдруг задался вопросом, а есть ли мне место в ее жизни.
— Ужин во вторник? — спросила Эш.
— Идеально, — ответил я. — Надень свою пижаму. Я знаю замечательное место.
— Ты странный.
— Ты тоже.
— Круто.
Я отправился домой, с грустью надеясь, что Грейс сможет перестать плакать.
Я правда не знал, что собираюсь делать, разве что узнавать Эш, пока буду в Нью-Йорке, и быть отцом, хотя и не подозревал, что это под собой подразумевает.
В понедельник я пошел в библиотеку и прочел все книги о бытности родителем, какие попадались мне в руки.
Тем вечером я написал Грейс.
Я: Я пытаюсь тут во все вникнуть.
ГРЕЙС: Я понимаю.
Я: Я собираюсь поужинать с Эш во вторник.
ГРЕЙС: Хорошо.
Я: Я хочу видеть ее регулярно.
ГРЕЙС: Само собой.
Я: У нее есть деньги на университет?
ГРЕЙС: Есть.
Я: Могу я давать тебе деньги?
ГРЕЙС: В этом нет необходимости.
Я: Я хочу.
ГРЕЙС: Тогда ладно. Ты можешь положить их на ее счет для университета. Я пришлю тебе его.
Отчасти мне хотелось сказать больше, но я не был готов общаться с ней о чем-то, кроме совместной опеки.
На следующий день я забил на работу, но заставил себя отправиться на ланч со Скоттом. Когда он заговорил о Сингапуре, я рассказал ему про Эш. Он ничего не ответил, потому что был просто шокирован. Скотт сказал, чтобы я отдохнул до конца недели. До этого момента я и не понимал, как мне это было нужно.
Возвращаясь домой, на скамейке у лифта я обнаружил Монику. У нее на коленях была семейная колыбель. В ее глазах было сострадание, но ее ноздри были раздуты, а челюсти сжаты.
— Моника, ничего не говори.
— Я собираюсь заколоть ее каблуком в глаз. — Я посмотрел на ее двенадцатисантиметровые шпильки. Да, такими бы у нее получилось. — Мне так жаль, Мэтт. Александр в Токио, иначе он приехал бы. Я приехала вместо него.
— Спасибо, Моника. Вижу, ты нанесла Элизабет визит. Ты же на самом деле не навредила ей?
— Конечно, нет, но поделилась с ней мыслями. Я не позволю ей легко отделаться. — Она направила на меня свой длинный указательный палец. — Эта женщина приволокла в самое сердце этой семьи дерьмо.
— Я знаю. — Я уже привык к такой реальности, но с уверенностью мог сказать, что Моника еще пыталась с ней бороться, ну или искала способы исправить ее. — Ничего не изменить. С этого момента я просто хочу быть частью жизни моей дочери. — Я кивнул в сторону двери. — Пройдешься со мной?
Моника закинула на плечо огромную сумку от «Гуччи» и подобрала колыбель.
— Мы можем заглянуть к Грейс?
— Ты хочешь отдать ее Грейс?
— Конечно. В знак извинений за то, что совершила Элизабет.
— Не знаю, дома ли она, но мы можем сходить и узнать. Давай понесу. — Я забрал колыбель из ее рук, посмотрел на узорчатые деревянные ножки, затершееся лаковое покрытие и задумался, как бы в ней смотрелась мирно спящая малышка Эш.
Пока за моей спиной раздавалось цоканье каблуков Моники по тротуару, я смеялся над фантазией о том, как она снимает свои туфли и бросается ими в Элизабет.
— Что ты сказала ей?
— Ох, что она воровка и обманщица. Она украла у тебя что-то куда более ценное, чем вообще сможет понять. Естественно, она отрицает это и ведет себя так, будто ничего не знала. Я сказала ей, что не поверю ни единому ее слову. Она худший человек на свете, Мэтт. Обманывающая саму себя, помешанная на себе сука.
— Как думаешь, может, она правда не знала?
Мы добрались до угла и подождали разрешающего сигнала светофора. Моника вздохнула и из сумки вытащила конверт.
— Что-то она знала, но конверты от Грейс не открывала. Она просто выбрасывала их, все, кроме одного. — Моника протянула мне запечатанный конверт. — Если она получала по письму каждый год и скрывала от тебя это так долго, то должна была знать, что Грейс пыталась рассказать тебе что-то. Не знаю, стала бы она скрывать от тебя подобный секрет, если бы знала, но отрицание благодаря игнорированию не оправдание.
