В этом была вся Рамут. В том и состояла её спокойная, неподдельная прелесть и мудрость, которая столь властно и нежно приводила Севергу на грань тихого, молчаливого преклонения. А дочь со всей своей страстной, жадной лаской повисла на её шее, стиснув в объятиях, и тут же раздался треск ткани: лопнул шов под мышкой. Покрой кафтана оказался слишком тесен для этого щедрого наотмашь выражения чувств. Рамут расхохоталась, сверкая белыми ровными зубками.
– Да ну его в пень, этот лоск! К драмаукам такой наряд, который мне даже толком не даёт обнять тебя!
– Боюсь, драмауки его тоже носить не станут, – со смешком ответила навья.
– Твоя правда! – И Рамут потянулась к ней лицом.
Северга крепко поцеловала её – опять без улыбки и с пронзительным взглядом, но по-другому у неё не получалось. Чувство, которое было больше, чем что-либо на свете, стирало всякий намёк на легкомысленность, требуя глубокого и серьёзного поклонения.
Праздник оделся звенящим покрывалом музыки. В этих местах жили ещё старинные танцы, на смену которым в городах уже пришли новые – более стремительные, летящие, суетливые. Здесь, на лоне природы, земля и небо сами подсказывали эти плавно-величавые движения; когда множество пар танцевали одновременно, двигаясь в такт, зрелище было завораживающим. В одних танцах женщины приглашали мужчин, в других – наоборот. В одной из плясок женщина могла выбрать нескольких мужчин и танцевать, окружённая ими, как серединка цветка. Танец так и назывался – «блёрм» (цветок). Темань, до мозга костей современная, внезапно обнаружила хорошее знание старинных движений; в блёрме она окружила себя отборными красавцами. Северга в этом деле была не сильна, но поддалась чарам лёгкого хмелька и настойчивой руке жены. Отяжелевшая от выпитого Бенеда отсиживалась за столом, как ни тянул, как ни уговаривал её юный Верглаф.
– Иди, мой сладкий, пляши, коль охота... Мне это ваше кривлянье уже не к лицу, – отмахнулась целительница. И тут же пригрозила, сверкнув глазами: – Да смотри мне!.. Увижу, что кому-то глазки строишь – отведаешь моего кнута!
Одна пляска перетекала в другую, и навья как-то потеряла из виду дочь. Рамут подпирала спиной дерево, на все приглашения отвечая отказом; то ли она загрустила, то ли устала – Северга не могла издали понять. А между тем заиграли свадебный танец – для Бенеды с Верглафом, но виновники торжества не пришли насчёт него к согласию. Бенеда была увлечена дружеской беседой с кувшином и чарочкой, а молодожён стоял около супруги, безуспешно теребя её за плечо.
– Госпожа... Ну, пошли! Наш же танец!
И дотеребился: подвыпившая костоправка сграбастала его к себе на колени и принялась целовать взасос. Получалось глупо: музыка играла, но танцевать было некому.
– Дорогая, я оставлю тебя ненадолго, – сказала Северга Темани.
И ноги, и сердце сами влекли её к Рамут, пригорюнившейся под деревом. С каждым шагом в груди становилось всё жарче, а под конец всё нутро дрожало струной. На несколько мгновений Северга замерла перед Рамут в безупречном воинском приветствии.
– Разреши пригласить тебя.
Изумление распахнуло глаза дочери.
– Но это же танец молодожёнов, матушка...
– А молодожёны заняты кое-чем другим и танцевать не собираются, – усмехнулась навья, бросив взгляд в сторону стола. – Не пропадать же музыке! Пойдём, детка.
И Рамут отделилась от дерева, вложив руку в ладонь Северги. Они вышли на середину пустой лужайки, приковав к себе множество пар глаз, и заскользили в одном долгом полёте. Когда их соединённые в танце руки размыкались, нить взгляда удерживала их вместе и притягивала обратно друг к другу. И вдруг по какому-то волшебству скромно и негромко звучащее любительское исполнение разлилось величественным громом оркестра, а под ногами вместо травы раскинулось льдисто-зеркальное сияние гладкого пола огромного дворцового зала. Крылья музыки распахнулись и понесли их, сцепленных взглядом и незримой, но неразрывной нитью между сердцами; ноги ступали по облакам, по звёздам, по радужным мостам, и весь мир замер, чтобы не мешать, не спугнуть, не потревожить это единение. Мир нёс этот танец на руках, существуя только для него... Не осталось никого и ничего – только полёт среди звёзд и связующая нить взглядов и сердец. Только рука в руке, только бережное касание ладони, только жаркий восторг стеснённого в груди дыхания и шаги по чёрному бархату вечности. Каждый шаг высекался в веках и в памяти бессмертным следом, складываясь в письмена – в три самых главных, самых нужных и нежных слова.
Они вернулись на землю – на сельскую свадьбу, и блистательный зал снова стал лужайкой среди цветущих деревьев. Грудь Рамут вздымалась, глаза сияли отблеском звёздной вечности, в которой они только что побывали, а все вокруг смотрели на них, разинув рты.
– Благодарю за танец, детка. – Северга коснулась губами пальцев дочери.
– У меня что-то в горле пересохло, – возбуждённо сверкая взором и задыхаясь, засмеялась Рамут.
– Ну, пойдём, промочим его.
Они подошли к главному столу. Бенеда воззрилась на них подёрнутым пеленой хмеля взглядом, в котором искорками отражались проблески изумления.
– Ну вы, дорогуши мои, и отжарили! – протянула она. – Взяли и украли у нас свадебный танец!
– А по-моему, тёть Беня, кто-то был очень сильно занят, – усмехнулась Северга, ища на столе что-нибудь не хмельное для утоления жажды Рамут. – И танец оказался бесхозным – попросту брошенным.
– Чешуя драмаука мне в... ухо, – икнула Бенеда, блестя стекленеющим взглядом. – Дали вы жару, однако! Показали всем, как надо плясать!
Темань, по ищущим движениям Северги прочтя её намерения, сама налила чашку ягодного морса и протянула девушке. Её взор был задумчиво-заторможен, словно на её глазах произошло какое-то потрясшее её до глубины души действо. Рамут жадными глотками выпила всё до капли и улыбнулась влажными губами.
– Не-ет, родные мои, нет уж, никто ничего не бросал бесхозного! – вдруг зашевелилась Бенеда, поднимаясь со своего места. Чтобы не упасть, ей приходилось держаться за край стола. – А ну-ка, дружочек, – поманила она молодого мужа пальцем, – пошли, попляшем... Я, может, тоже так хочу!
Впрочем, плясунья из неё была уже никакая, и старшие мужья увели новобрачную с праздника под белы рученьки – спать. Бенеда шатко шагала, повинуясь их заботливым рукам, но на миг приостановилась, мутно щурясь и прицеливаясь, а потом не очень уверенно ткнула пальцем в Верглафа (видимо, он двоился у неё в глазах):
– Ты!.. Не расслабляйся, малыш. Если ты думаешь, что брачная ночь... ик!.. отменяется, то тут ты крупно неправ. Всё будет. Отдохну вот только чуточку...
Свадьба гуляла и гудела до позднего вечера. Распорядителем застолья остался Дуннгар; когда сытые и пьяные гости начали понемногу расползаться, он привлёк молодожёна к уборке стола.
– Эй, малец... Давай, не сиди сложа руки, будто в гостях. В нашей семье так заведено: кто не работает, тот не ест! Шевели задницей, собирай тарелки в корзины. Мыть на речку пойдём, дома этакую гору посуды нам не осилить.
Рамут, не привыкшая сидеть без дела, тоже принялась помогать с уборкой, но Дуннгар её отстранил:
– А ты отдыхай, душенька. Вон, с матушкой лучше поговори, не видались уж сколько вы с нею...
Темань, по-прежнему с потрясённо-задумчивым взором, растянула губы в улыбке и сказала:
– Я, пожалуй, пойду спать.
Она ушла в дом, и Северга с Рамут остались вдвоём – слушать отголоски и впитывать в вечернем сумраке послевкусие танца. Им в этом помогал снегопад лепестков, темнеющий небосвод и полный тонкой и пронзительной свежести воздух. В глазах Рамут разливалось смутное томление множества невысказанных слов, но они были слишком остры, слишком громки и тревожны для этого вечера, поэтому она сжимала губы, но взгляд пел и плакал – тоской?.. нежностью?.. Одной весне было известно.
– Ты всё-таки надела мой подарок. – Северга тронула серёжку в ухе дочери, и она качнулась, блеснув синей искрой. – Я рада видеть его на тебе.
Пальцы Рамут коснулись щеки навьи.
– Ты как будто усталая, матушка.
– Есть немного, детка. Ничего, отдохну. – Северга поймала её руку, сжала.
– Ты вся израненная... Я чувствую твою боль. Было много боли. И много крови ты потеряла. – Ресницы Рамут затрепетали, смыкаясь, лицо озарил внутренний свет мучительного сострадания.
– Снова угадала. – Навья боялась раскрыться душой сильнее, чтобы дочь не утонула в кровавом потоке. – Почти всю. Хмарью только и спаслась.
– Ты пахнешь смертью... Много, много смертей вокруг тебя, – простонала девушка, сдвигая брови.
– Потери моей сотни – семьдесят один воин. Всё, детка, не надо больше. Не погружайся в это. – Северга коснулась плеч Рамут, и та прильнула к её груди, мелко дрожа. – Я с тобой. Я жива... каким-то чудом. Твоим, наверно.
– Я каждый день посылала тебе силы, – прошептала Рамут, зябко и устало ёжась. – И несла все потери вместе с тобой. Когда из тебя вылилось много крови, у меня она хлынула горлом и носом. Никто не мог ничего понять, потому что ран не было.
