Взводъ конницы какъ разъ проѣзжалъ рысцой. Луисъ подбѣжалъ къ офицеру, поднимая вверхъ стаканъ вина, но командующій отрядомъ проѣхалъ дальше, не обративъ вниманія на предложенное ему угощеніе, a за нимъ послѣдовали его солдаты, которые чуть не раздавили сеньорито.
Его энтузіазмъ не охладѣлъ однако отъ этого недостатка вниманія.
– Оле, храбрая конница, – сказалъ онъ, бросая свою шляпу къ заднимъ ногамъ лошадей.
И поднявъ ее, надѣлъ себѣ на голову, и съ величественнымъ жестомъ, прижавъ одну руку къ груди, крикнулъ:
– Да здравствуетъ войско!
Ферминъ не хотѣлъ выпуститъ его изъ рукъ, и, вооружившись терпѣніемъ, сталъ сопровождать его въ его экскурсіяхъ по улицамъ. Сеньорито останавливался передъ группами солдатъ, приказывая двумъ своимъ головорѣзамъ выходть впередъ со всѣмъ запасомъ бутылокъ и стакановъ.
– Оле, храбрецы! Да здравствуетъ кавалерія… a также и пѣхота… и артиллерія, хотя ея здѣсь нѣтъ! Стаканъ вина, лейтенантъ!
Офицеры, раздраженные этой нелѣпой экспедиціей, безславной и не представлявшей никакой опасности, отталкивали своимъ жестомъ пьяницу! Впередъ! Никто не пьетъ здѣсь.
– А такъ какъ вы не можете пить, – настаивалъ сеньорито съ упорствомъ опьянѣнія, я выпью, вмѣсто васъ, за здоровье храбрыхъ людей!.. Смерть разбойникамъ!
Кучка жандармовъ привлекла его вниманіе въ небольшомъ переулкѣ. Унтеръ-офицеръ, командовавшій отрядомъ, старикъ съ торчащими вверхъ, съ просѣдью усами, тоже не принялъ угощеніе Дюпона.
– Оле, храбрые люди! Благословенна будь маменька каждаго изъ васъ! Да здравствуетъ жандармерія! Вы не откажетесь вѣдь выпить со мной по стакану вина? Чиво, подавай живѣй этимъ кабальеросамъ.
Ветеранъ вновь сталъ отказываться. Уставъ, военныя правила… Но твердый свой отказъ онъ сопровождалъ благосклонной улыбкой. Съ нимъ говорилъ Дюпонъ, одинъ изъ наиболѣе богатыхъ людей въ городѣ. Унтеръ-офицеръ зналъ его, и, несмотря на то, что нѣсколько минутъ передъ тѣмъ встрѣчалъ ударами прикладовъ всѣхъ проходивщихъ по улицѣ въ одеждѣ рабочихъ, онъ терпѣливо выслушивалъ тостъ сеньорито.
– Проходите, донъ-Луисъ, – говорилъ онъ тономъ просьбы. – Ступайте-ка домой: эта ночь не ночь веселія.
– Хорошо, я ухожу, почтенный ветеранъ. Но передъ тѣмъ выпью бокалъ, и еще одинъ, и еще столько счетомъ, сколько васъ въ отрядѣ. Я буду питъ, такъ какъ вы не можете этого сдѣлать изъ-за глупаго устава, и пустъ оно пойдетъ вамъ на пользу… За здоровье всѣхъ васъ! Чокнись, Ферминъ; чокнись и ты, Чиво. Повторите всѣ за мной: да здравствуютъ треуголки!..
Онъ усталъ, наконецъ, переходить отъ отряда къ отряду, гдѣ никто не принималъ предлагаемое имъ угощеніе и рѣшилъ считать свою экспедицію оконченной. Совѣсть его была спокойна: онъ оказалъ почетъ всѣмъ героямъ, которые съ его храброй поддержкой спасли городъ. Теперь назадъ въ ресторанъ Монтаньесъ провести тамъ ночь до утра.
Когда Ферминъ очутился въ отдѣльной комнатѣ ресторана, передъ батареей новыхъ бутылокъ, онъ счелъ, что настало время приступить къ дѣлу.
– Мнѣ надо переговорить съ тобой о чемъ-то очель важномъ, Луисъ. Кажется, я уже сообщалъ тебѣ объ этомъ.
– Я помню… тебѣ нужно было поговорить… Говори, сколько хочѣшь.
Онъ былѣ такъ пьянъ, что глаза его закрывались и онъ гнусавилъ, какъ старикъ.
Ферминъ посмотрѣлъ на Чиво, который по обыкновенію усѣлся рядомъ со своимъ покровителемъ.
– Я долженъ переговорить съ тобой, Луисъ, но дѣло это оченъ щекотливое… Безъ свидѣтелей.
– Ты намекаешь на Чиво? – воскликнулъ Дюпонъ, открывая глаза. – Чиво, это я, все, что меня касается, извѣстно ему. Еслибъ явился сюда мой двоюродный братъ Пабло говорить со мной о своихъ дѣлахъ, Чиво бы оставался здѣсь и все бы слушалъ. Говори безъ опасенія, другъ! Чиво – колодецъ для всего, что мое.
Монтенегро покорился необходимости стерпѣть присутствіе этого вихляя, не желая отложить ради своей совѣстливости столь нужное ему объясненіе.
Онъ заговорилъ съ Луисомъ съ нѣкоторой робостью, прикрывая свою мы ль, хорошенько взвѣшивая слова, чтобы только они двое огли бы ихъ понять, а Чиво оставался бы въ невѣдѣініи.
Если онpl, cmъ его рскалъ повсюду, донъ-Луисъ можетъ легко представить себѣ почему онъ это дѣлалъ… Ему все извѣстно. Случившееся въ послѣднюю ночь сбора винограда въ Марчамалѣ, навѣрное не исчезло изъ памяти Луиса. И вотъ, Ферминъ явился къ нему, чтобы предложитъ сеньорито исправить сдѣланное имъ зло. Всегда считалъ онъ его своимъ другомъ и надѣется, что тотъ и выкажетъ себя имъ, потому что если этого не случится…
Утомленіе, нервное возбужденіе ночи, полной волненій, не позволили Фермину долгаго притворства, и угроза явилась на его устахъ въ то же время, какъ она сверкнула въ глазахъ его.
Стаканы вина, выпитые имъ, сжимали ему желудокъ, вино превратидюсь въ ядъ изъ-за того отвращенія, съ которымъ онъ его взялъ изъ этихъ рукъ.
Дюпонъ, слушая Монтенегро, притворялся болѣе пьянымъ, чѣмъ онъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, чтобы такимъ образомъ скрыть свое смущеніе.
Угроза Фермина вынудила Чиво прервать молчаніе. Головорѣзъ считалъ моментъ благопріятнымъ для льстиваго вмѣшательства.
– Здѣсь никто не смѣетъ угрожать, знаете ли вы это, цыпленокъ?… Гдѣ Чиво, тамъ никто не дерзаетъ сказать что-либо его сеньорито.
Юноша вскочилъ и, устремивъ на хвастуна грозный взглядъ сказалъ повелительно:
– Молчать!.. Держите свой языкъ въ карманѣ или гдѣ хотите. Вы здѣсь никто, а чтобы говорить со мной, вамъ надо просить у меня позволенія.
Фанфаронъ стоялъ въ нерѣшительности, точно раздавленный высокомѣріемъ юноши, и прежде чѣмъ онъ пришелъ въ себя отъ нападенія на него, Ферминъ добавилъ, обращаясь въ Луису:
– И ты-то считаешь себя храбрымъ?… Считаешь себя храбрымъ, а ходишь повсюду съ провожатымъ, какъ дѣти ходятъ въ школу! Считаешь себя храбрымъ, и даже, чтобы поговорить наединѣ съ пріятелемъ, не разстаешься съ нимъ! Тебѣ слѣдовало бы носить коротенькіе панталоны.
Дюпонъ забылъ свое опьянѣніе, стряхнулъ его съ себя, чтобы вьыпрямиться передъ пріятелемъ во всемъ величіи своей доблеести, Ферминъ ранилъ его въ наиболѣе чувствительное мѣсто!..
– Ты знаешь, Ферминильо, что я храбрѣе тебя, и что вось Хересъ меня боится. Сейчасъ увидишь, нуждаюсь ли я въ провожатыхъ. Ты, Чиво, проваливай.
Храбрецъ сопротивлялся, фыркнувъ что-то съ высокомѣріемъ безнаказанности.
– Проваливай! – повторилъ сеньорито, словно собираясь дать ему ударъ ногой.
Чиво вышелъ и двое друзей вновь усѣлись. Луисъ уже не казался пьянымъ: напротивъ, онъ дѣлалъ усилія казаться совершенно трезвымъ, открывая безмѣрно глаза, точно онъ намѣревался уничтожить взглядомъ Монтенегро.
– Когда пожелаешь, – сказалъ онъ глухимъ голосомъ, чтобы внушить больше страху, – мы пойдемъ убивать друъ друга. He здѣсь, потому что Монтаньесъ мнѣ пріятель, и я не хочу компрометировать его.
Ферминъ пожалъ плечами, въ знакъ пренебреженія къ этой террористической комедіи. Они поговорятъ и объ этомъ, но уже послѣ, смотря по тому какой будетъ результатъ ихъ разговора.
– Теперь къ сути, Луисъ. Ты знаешь какое ты сдѣлалъ зло! А какъ ты думаешь исправить его?
Синьорито потерялъ опять свое спокойствіе, видя, что Ферминъ безъ обиняковъ касается непріятнаго вопроса. Развѣ вся вина его? Виноватъ проклятый кузенъ, вино, случай… то, что онъ чрезмѣрно добрый; потому что, еслибъ онъ не жилъ бы въ Марчамалѣ, оберегая интересы своего двоюроднаго брата, (будь онъ проклятъ, если тотъ блатодаренъ ему за это) ничего не случилось бы. Но что тутъ говорить: зло сдѣлано. Онъ кабальеро, рѣчь идетъ о семьѣ друзей, и онъ не думаетъ отвиливать. Чего желаетъ Фермрнъ? Его состояніе и личность – все въ распоряженіи Фермина. По его мнѣнію самое разумное было бы, чтобы они вдвоемъ, съ общаго согласія, опредѣлили бы извѣстную сумму: всенепремѣнно онъ, такъ или иначе, достанетъ ее, чтобы отдать дѣвушкѣ въ видѣ приданаго, и было бы удивительно, еслибъ, послѣ того, она не нашла бы себѣ хорошаго мужа.
Почему Ферминъ дѣлаетъ недовольное лицо? Развѣ онъ сказалъ что-нибудъ нелѣпое? Если ему не нравится это рѣшеніе вопроса, у него на готовѣ есть другое. Марія де-ла-Лусъ можетъ идти жить съ нимъ. Онъ устроитъ ей большой домъ въ городѣ и она будетъ жить какъ королева. Дѣвушка нравится ему и высказанное ею презрѣйіе къ нему послѣ той ночи очень его огорчило. Онъ приложитъ всѣ усилія, чтобы сдѣлать ее счастливою. Многіе богатые въ Хересѣ живутъ такимъ образомъ со своими любовницами, которыхъ всѣ уважаютъ, словно законныхъ женъ, и если они и не женятся на нихъ, тo лишь только потому, что тѣ низкаго сословія. И это предложеніе не устраиваетъ его? Пусть же саммъ Ферминъ придумаетъ что-нибудь и они сразу покончатъ дѣло.
