В другом месте Гельмольд дополняет это известие описанием общественного значения племенной святыни у вагров, Перуновой рощи: "Она была для всей земли (Старогардской) общим святилищем, в честь которого назначен был жрец, определены были праздники и совершались разные обряды жертвоприношений. Туда на другой день праздников сходился народ той страны со жрецом и князем для суда".
Общественное значение племенной святыни особенно ярко выдается у поморян. В Щетине, как нам известно, были четыре кутины, общественные здания, которые очевидец в житии Оттона Бамбергского описывает следующим образом: "Одна из этих кутин, главная (та, которая служила храмом Святовита-Триглава), построена была с удивительным искусством: внутри и снаружи на стенах находились выпуклые изображения людей, птиц и зверей, представленных так верно и так естественно, что они, казалось, дышали и жили, и, что особенная редкость, - краски наружных изображений ни от каких дождей и снегов не могли потускнеть или стереться, таково было искусство живописцев. В этом храме, по старинному обычаю, который велся от предков, хранили захваченные на войне богатства и оружие врагов, и из всей добычи, в морском ли походе, или в сухопутном бою приобретенной, законом определенную десятину, а также в нем берегли золотые и серебряные кубки и сосуды, которые в праздники выносились из святилища, и тогда из них делали гадательные возлияния, ели и пили знатные и могущественные люди (страны). Равным образом большие рога диких быков (т. е. зубров), позолоченные и выложенные дорогими каменьями, служившие для питья, и рога, устроенные для музыкальных звуков, мечи, ножи и многочисленная утварь, драгоценная, редкая и на вид прекрасная, все это там хранилось в честь богов... Три другие кутины менее уважались и были менее украшены: внутри были только поставлены кругом скамьи и стояли столы, потому что там бывали совещания и собрания Щетинцев, и туда они приходили, пить ли, или серьезно толковать о своих делах, в положенные дни и часы".
Но и эти кутины, которые служили для общественных собраний, имели в Щетине значение священное. Вероятно, они находились под покровительством божества, обитавшего в главном храме, вблизи которого они и были построены. При каждой из них, так же, как при главной кутине Триглава, состоял особый жрец, и в этом-то вполне выказывается религиозный характер общественных щетинских изб. Приняв христианскую веру и истребляя памятники язычества, щетинцы сочли долгом разрушить и эти общественные избы заодно с храмом своего идола. Подобно ранам, щетинцы, по свидетельству древнего писателя, при всяком деле обращались к своему святилищу и спрашивали воли Триглава; по указаниям, которые давал им Триглав в разных гаданиях, они предпринимали либо откладывали поход или морское плаванье; и здесь также, мы видим, язычники-славяне сделали из божества как бы своего земного главу и властителя. Вообще, поклонение поморян было такое же, какое у других балтийских ветвей. В честь богов совершались празднества, и тогда в город стекался народ изо всей окрестности, изо всей жупы, и предавался шумному веселью, пирам, общественным играм, песням и пляскам. В Волыне праздник бывал всегда в начале лета, и он привлекал огромное стечение народа; иногда и жрец, по особому какому-либо случаю, назначал праздник и созывал народ. Богов чтили обильными жертвами, состоявшими не только из животных, но даже из денег; были, кажется, по крайней мере, в Щетине, установлены какие-то постоянные приношения богам. Но человеческих жертв поморяне не знали: у ран, лютичей и вагров пролитие христианской крови в честь богов объясняется ненавистью против насильственно налагаемого на них немцами исповедания; до Поморья же немецкое завоевание не доходило, и здесь не было для язычников повода к такой злобе и жестокости; из чего, между прочим, видно, что человеческие жертвы вообще у балтийских славян не составляли коренного учреждения, а появились от исторических причин101.
Нельзя не заметить, что у поморян, при тех же богах и обрядах, языческая вера не имела такого ожесточения, как у западных ветвей. В противоположность бодричам, лютичам и стодорянам, которые столько раз предпринимали ужаснейшие гонения на христиан и мучили их неслыханными казнями, особенно священников, в противоположность ранам, которые ежегодно обагряли христианской кровью святилище своего бога, поморяне являли, относительно христиан, даже когда христиане оскорбляли их верования, удивительную кротость и терпимость.
Вспомним уже приведенный случай с тем католическим епископом, который, не зная ни слова по-славянски, пришел к поморянам в Волын, чтобы обратить народ в христианство, и прямо принялся рубить знаменитый столб, величайшую святыню языческого города: сами жрецы вытащили его из толпы, которая на него бросилась, и выпроводили с миром из земли своей. Это неслыханный в язычниках пример добродушия: как высоко ставит оно воинственных поморян над их соседями пруссами, изображаемыми, однако, в летописях народом самым тихим и мирным, над пруссами, которые великого проповедника Войтеха, не причинившего им ни малейшего оскорбления и уже покидавшего их землю, предали мученической смерти за то, что он, в неведении, прилег отдохнуть на Ромовском поле, посвященном богам!
Надобно повторить не раз уже представившееся нам заключение: что балтийские славяне, когда только не были ожесточены внешними обстоятельствами, верно хранили коренное свойство славянского племени, добродушную кротость. Припомним еще то, что в этом же городе Волыне свободно проживали греки, т. е. христиане православного исповедания, и только саксы, т. е. католики (угнетавшие балтийских славян) должны были скрывать свою веру.
LXXX
Общие последствия религиозного развития балтийских славян: их упорство в язычестве
Недостаток известий не позволяет судить об общественном значении племенных святилищ на Ране (в Коренице), в Волыне, у стодорян (в Гавельберге и Сгорельце), у разных бодрицких ветвей и т. д. Но при свидетельстве Титмара, что "сколько у Балтийских славян областей, столько и храмов", при рассказе Гельмольда о Перуновой роще как о святыне и с тем вместе судилище и общественном средоточии Старогардской земли; наконец, при показаниях Сефрида о священном значении общественных щетинских изб, о жрецах, к ним приставленных, при любопытном его известии, что жители Хотькова или Гостькова соглашались принять христианскую веру при условии, чтобы им оставили их прекрасный, вновь выстроенный языческий храм "для украшения города", т. е., очевидно, как здание общественное, а уже не богослужебное (иначе это требование было бы слишком бессмысленно), при всем этом не может быть сомнения, что племенные боги имели в языческой религии балтийских славян такую же связь с гражданским обществом, такую же вещественно понятую над ним власть, как их всенародное божество Святовит.
Вот к чему, стало быть, привели балтийских славян исторические обстоятельства, преждевременная деятельность и скороспелое развитие, вызванные в них ранними и постоянными столкновениями с чужими народами: общественная связь народной и государственной жизни была отстранена от них неодолимыми преградами, а ее место заняла религия; религия, обращенная в общественное учреждение, в общественную власть, составила на Балтийском поморье внутреннюю связь отдельных племен и общее единство славянского народа.
Слияние религии с земным обществом, низведение ее на степень гражданского учреждения, есть одно из величайших зол, какие только могут постигнуть народ: оно не может не убить живой мысли о божестве, живой деятельности духа. Такова была участь балтийских славян, несмотря на то, что у них общественное значение религии произошло не от холодных мер законодательства (как напр. в древнем Риме), а от особенного, искаженного, но тем не менее живого развития религиозной жизни в грубой среде языческих понятий. В своей связи с установленным общественным порядком, религия балтийских славян была постоянной помехой всякому в нем нововведению и составляла, может быть, одно из сильнейших препятствий к водворению государственного строя: об этот неизменный союз языческих верований со старым племенным бытом разбились все попытки единства, и жертвой его пал сам Годескалк Прибыславович, величайший из людей славянского Поморья.
Но гибельнее всего были отношения, в которые развитие язычества и все вообще обстоятельства поставили балтийских славян к христианству. Определяя характер славянского язычества, мы уже могли заметить, до какой степени все славянские народы были доступны евангельскому слову, и как одни только балтийские племена составляли в этом печальное исключение. Пагубное слияние религии с общественным устройством было виной того, что к балтийским славянам христианская вера приходила с враждой не только к идолам и языческим суевериям, но и ко всему установленному их гражданскому порядку. Так смотрел на дело и сам народ, и замечательно в этом отношении указание жития св. Оттона. Напомним себе, что на Поморье был в каждом городе княжий двор, неприкосновенный приют для всякого, кто, скрывшись в нем, прибегал к княжескому суду, и эту неприкосновенность хранил древний священный закон; но в отношении к проповедникам христианства закон был недействителен: когда Оттон Бамбергский с товарищами укрылись на княжьем дворе в Волыне от насилия народа, то народ и в княжьем дворе преследовал их, стал забрасывать камнями, ворвался на сам двор и под угрозой смерти заставил выйти оттуда; и вот что при этом говорили волынцы: "напрасно надеялись вы найти убежище на княжьем дворе, когда именно, повелением богов, изъяты из этого права такие люди, как вы, ниспровергающие нашу страну и наши древние законы". Эти слова многозначительны: народ волынский верит, что боги его изъяли христианских проповедников из общего права не только как нарушителей своей святыни, но главным образом как противников общественного строя земли, - так крепко срослась здесь жизнь религиозная с жизнью общественной! Недаром, стало быть, щетинцы, принимая христианство, вместе с капищем своего языческого бога разрушили дома своих общественных совещаний и неудивительно, что на славянском Поморье введение христианской веры тотчас так глубоко изменяло все общественные отношения, весь гражданский строй.
