LXXXII
Неблагоприятные отношения средневековой римско-католической церкви к балтийским славянам
Если церковное государство, появившееся на Западе, имело такие последствия для тех западных славян, к которым дошло живое слово Кирилловой проповеди, то насколько эти последствия должны были быть бедственнее для балтийских славян, которым христианство предлагалось прямо от Германии, со всей исключительностью, какую придал церкви союз с воинственным и гордым немецким народом и его "священной" империей.
Нигде эта исключительность, столь противная существу христианской веры, не достигала такой крайности, как в отношениях Германии к балтийским славянам. Другие, прилегавшие к "священной" империи страны (не говоря, разумеется, о тех землях, которые участвовали в обособлении западного мира и имели с Германией равные права церковного гражданства), отчасти избежали этих крайних последствий совоплощения церкви с Германским государством, или через принятие христианства из другого источника (как Чехия и Польша), или же вследствие племенного родства с Германией, или отдаленности, отвращавшей столкновения с ней, или политического могущества, делавшего ее притязания менее опасными (например Дания, Швеция, Норвегия, Венгрия, Польша). Балтийским же славянам неоткуда было принять христианство, кроме как из Германии; природные враги немецкого народа, они давали ему максимальный повод употребить христианство против них как орудие завоевания и рабства, а своим действительным упорством в язычестве (причины которого нам известны) представляли предлог прикрывать жестокость насильственного обращения и даже истребления - личиной христианской ревности; наконец, своей разрозненностью и внутренней слабостью лишали себя возможности вести равную борьбу с силами Германской империи.
Таким образом, именно на балтийских славянах проявились во всей своей наготе плоды богохульного слияния Божией церкви с мирским государством, произведенного западным миром, и той бесчеловечной исключительности, которую он вследствие этого придал у себя христианской вере.
Разумеется, что славянам-язычникам при таком светском характере христианской веры, как ее понимали и налагали на них немцы, невозможно было отличить ее существенной истины и кротости от случайной жестокости и лжи, которую к ней примешивали людские страсти; да и ослепление было такое, что немцы сами, в отношении к славянам, этого различия тоже как будто не сознавали. Когда приехал к щетинцам проповедник Оттон Бамбергский, вестники отправились от него к старшинам города и стали их уговаривать креститься, подкрепляя свои слова обещаниями и угрозами; но те отвечали: "Что нам за дело до вас? Мы не оставим законов отцов наших; мы довольны своей верой. У христиан есть воры, есть злодеи, обрубают ноги, выкалывают глаза, всякие злодейства и казни творятся христианином против христианина. Да не будет у нас такой веры!" Такими и тому подобными словами возражали они, прибавляет летописец, и затыкали уши, чтобы не слышать слова. И католические проповедники как бы не находили на это ответа, ибо для них вера слилась с государством, и вина государства падала на веру.
LXXXIII
Исключительность средневековой римской церкви в отношении к языку: отвращение к языку славянскому
Внешним, можно сказать, символом исключительности западного христианства было изгнание народного языка из области религии. Признанный языком церкви, язык латинский лишал народ (особенно в землях нероманских) слова Божия и веры: мы можем представить себе, как трудно казалось балтийским славянам менять свою старинную веру, которую они понимали, на чужую, смысл которой закрывали от них непонятные звуки. Латинская литургия лишь возбуждала в них смех. Замечательно свидетельство древнего летописца: мерзебургский епископ Бозо, наставляя славян в христианстве, просил их, рассказывает Титмар, петь "Куriе eleison" - диковинные для необразованных людей слова, удержанные, как формула, римской церковью, и славяне, которые, конечно, с благоговением произносили бы родное "Господи помилуй!" стали издеваться над непонятной формулой и говорили, что их учат петь бессмысленную песнь: "в кри вольша, в кри вольша" т. е. "в кусте ольха". Этот Бозо был еще внимателен к славянам и, стараясь об их наставлении, стал даже, - так говорит Дитмар, - писать по-славянски. Какое же отвращение должны были возбуждать те немецкие духовные лица (а таковы были почти все), которые лишь силой и страхом заставляли славян слушать и лепетать звуки непонятных слов!
О тех священниках, которые употребляли славянский язык для наставления славянской паствы, летописцы упоминают, как о каком-то необыкновенном явлении христианской добродетели, и это только доказывает редкость таких случаев. Надо еще заметить, что двое из сих благих проповедников Евангелия, Бозо и другой мерзебургский епископ, Вернер, действовали, собственно, не среди балтийских славян, а в стране лабских сербов, которые крестились уже в начале Х в. (вероятно, под влиянием чехов) и с теx пор не покидали христианства; у балтийских славян упоминается только об одном немецком духовном лице, старогардском священнике Бруне (Бруно), который дерзнул, в середине XII в., для обучения народа писать по-славянски. Но и в этих, столь редких, явлениях благочестивой ревности, живого слова проповеди не видно: попечительный о благе славян немецкий пастырь запасался книгой поучений на славянском языке, написанных латинскими буквами, и по ней при случае проповедовал народу. Как убедительно должны были действовать на славян эти проповеди, читаемые иностранцем, в котором столько причин им было видеть врага! Вообще, германские проповедники, особенно в землях славянских, боялись ли они употреблять народный язык, или презирали его, но всегда являли к нему как будто какое-то отвращение. Так, даже Оттон Бамбергский, который долго жил в Польше и хорошо знал польский язык, совершенно понятный поморянам, проповедовал им через толмача (поляка) и только в самых редких случаях произносил несколько слов по-славянски.
LXXXIV
Народная исключительность римского духовенства в отношении к балтийским славянам.-Последствия для них вступления в западную церковь
Другим, еще более пагубным плодом исключительности и государственного характера западной церкви, были враждебные отношения ее духовенства к славянам. Государственное значение западной церкви делало из средневекового католического иерея и епископа такого же феодального "господина" и воина, каким был барон, его прихожанин: вместе с баронами и вассалами их шли духовники со своими вассалами на войну со славянами, сражались с ними, захватывали у них добычу и пленных, получали в их земле поместья; со своей стороны, славяне поступали с ними точно так же, как со всяким другим вооруженным неприятелем. Вот известие саксонского летописца: "992 год: два раза в этом году сражались наши против Славян, сначала 18 июля, и в этой битве пал Титгард, диакон верденской церкви, знаменоносец, со многими другими, потом 22 августа, и тут убит был Гелегред, знаменоносец, пресвитер бременский". Затем это же духовенство, которое высылало своих членов на поле битвы со славянами, принимало на себя попечение об их духовном просвещении и спасении: что же могли чувствовать славяне, слушая таких наставников? Часто тот самый архиерей, который как военачальник покорил славян, становился тут же их пастырем. Так, датский архиепископ Абсалон, которого одно древнее католическое житие восхваляет следующим образом: "муж великого ума, краса духовенства, утешитель горюющих и страждущих, милостивый кормилец странников и нищих и великий гонитель Славян, украшение веры" и проч., - этот Абсалон совершил завоевание Раны, и Рана была приписана к его епархии; он стал посещать ее для освящения церквей, для наставления и "конфирмации" народа.
Все эти впечатления могли бы еще с течением времени изгладиться из памяти славян, и поколения, рожденные и воспитанные в христианстве, забыли бы, что их духовенство некогда шло против их народа с мечом в рядах завоевателей, если бы оно принимало их в свое сословие. Казалось бы естественным стараться образовать для славянской паствы священников-славян, но нет: западная церковь, став как бы собственностью германского народа и государства, хотела вручать свои должности лишь членам этого народа и государства. Во всей истории балтийских славян, не только у пограничных племен, обращенных силой, но и у поморян, крестившихся по собственному согласию, мы не находим ни одного епископа, ни даже священника из славян, может быть разве в последующие века, когда славянская народность в этих странах исчезала, духовные должности поручались иногда потомкам славян по крови; но тогда это уже ничего не значило, потому что потомки славян были онемечены.
Эта исключительность приносила неисчислимый вред: она поддерживала в христианстве, насажденном на славянской земле, иностранный характер; она здесь ставила в ряды чужеземного, властительного сословия духовенство, которое в других странах Запада, напротив, покровительствовало народу и защищало его от угнетений аристократии; она лишала духовенство сочувствия к его славянской пастве и живого интереса к ее преуспеванию: земля славянская казалась священникам-немцам страной изгнания, из которой можно было извлекать только дань да десятину, и когда в этой стране водворялась какая-нибудь немецкая колония, то все духовенство стояло за нее против славянского населения.
