— Я могу оставить вас в доме. Твой муж будет работать в конюшне или, как раньше, на земле, а ты станешь прислуживать моей супруге. Жить переедете во флигель Алсида. Я в любом случае его уволю. Но ты, естественно, должна быть добра ко мне, ты понимаешь, о чем я? Раз уж ты так любишь этот дом, я даю тебе шанс остаться. Что скажешь?
Вместо ответа Мари плюнула ему в лицо и, подняв правую руку, влепила хлипкому Макарию такую пощечину, что он с трудом устоял на ногах.
— Вы — сволочь, мсье! Вон отсюда! Через неделю дом будет в вашем распоряжении, а пока… Вон, я сказала! А если нет…
Макарий выпрямился, потирая щеку:
— Если нет, то что, потаскуха чертова? Хотя ты права, мне пора! А я-то, дурак, решил пожалеть тебя… Учти, если через семь дней вы будете тут, вас вышвырнут жандармы! И передай муженьку: пусть его родители тоже собирают вещи. Мне такие арендаторы не нужны…
* * *
В полдень Мари с мужем сидели за столом в доме Нанетт и Жака. Они все рассказали родителям Пьера.
— Вот это горе так горе! — повторяла Нанетт, в третий раз протирая одну и ту же чашку.
Жак в растерянности тер подбородок. Много лет подряд он обрабатывал этот участок земли, выращивал для семьи Кюзенак домашний скот и птицу. Разве может кто-то вот так просто взять и выгнать его?
— Но Пьер, сынок, ты же не позволишь свершиться такой несправедливости, правда? — пробормотал он наконец. — Ты же родился в этом доме! Куда мы пойдем жить, твоя мать и я? Да лучше я себе пулю в голову пущу!
Мари разрыдалась. Нанетт подбежала и обняла молодую женщину:
— Не слушай его, моя крошка! Мой Жак, он еще не такое скажет, когда у него туман в голове! Каков все-таки мерзавец этот Макарий! Наш муссюр ни за что не позволил бы, чтобы с нами так поступили!
Пьер передернул плечами. Положа руку на сердце, он происходящее не воспринял как такую уж неожиданность. Мысль, что тесть слишком доверяет людям и без должного внимания подходит к некоторым важным вопросам, посещала его не раз. Залпом выпив вино, он встал:
— Что толку говорить о том, что уже случилось? Я возвращаюсь в «Бори». Дети остались с Денизой, и я за них беспокоюсь. Эта мадам сразу почуяла, откуда ветер дует, и стала кланяться Макарию…
— Приведи детей к нам, Пьер! Сразу приведи! — с трагической миной потребовала Нанетт.
Жак грохнул кулаком по столу:
— У нас теперь нет дома! Мы будем скитаться, как цыгане…
Мари перестала плакать. Она обвела присутствующих взглядом:
— По-моему, я кое-что придумала! Не хочу говорить заранее, но может получиться неплохо… Пьер, я иду с тобой! Нужно собрать чемоданы. Нан права, дети пусть лучше пока поживут у нее. Они будут счастливы пожить с бабушкой и дедушкой!
Три часа спустя Мари отправила из почтового отделения в Шабанэ две телеграммы.
Пьер, который ждал ее на улице, спросил:
— Думаешь, у нас есть шанс?
— Конечно! Мы найдем выход!
* * *
Неделей позже Мари прощалась с Прессиньяком. Она ушла из Большого дома не оглядываясь, взяв с собой воспоминания о многих счастливых месяцах своей жизни под его крышей. Приятных воспоминаний, связанных с «Бори», было так много, что она могла бы перебирать их в уме дни напролет. В каждой комнате таились отголоски смеха и детских песенок Леони. В саду Мари знала каждую травинку и каждый розовый куст…
Для Пьера самым трудным оказалось в последний раз войти в конюшню. Все кони оставались Макарию, даже кобылка, которую подарил Мари Жан Кюзенак на ее двадцать второй день рождения.
Леони, которая ничего не знала об этой драме, получила от Мари письмо. Искренние, исполненные достоинства слова подруги взволновали ее до слез:
Я перевернула страницу своей жизни в «Бори» — доме, в который мой любящий отец привел меня. Поверь, мне до сих пор кажется, что я живу в кошмарном сне, но — увы! — мне не суждено проснуться. Смерть папы, а потом этот Макарий, который прогнал нас из дома, словно мы воры… Все это ужасно. Ужасно!
Но я все равно гоню от себя отчаяние. Я должна стать опорой для моей Нанетт, которая не находит себе места от горя. Бедная, она тоже осталась без крыши над головой! Еще мне нужно думать о детях. Я сказала им, что мы поживем пока в другом месте, далеко-далеко, что это такое приключение. Они не будут горевать, главное — окружить их любовью.
Даю тебе наш новый адрес. Новость, конечно же, тебя удивит, но так уж распорядилась судьба…
Глава 23
Молодая учительница из Обазина
— Маги, прошу вас, повторите правило согласования времен, которое я только что объяснила! Мне кажется, вы меня не слушали!
Мари строго посмотрела на девочку. Маги, высокая худенькая девочка со светло-карими глазами, переминалась с ноги на ногу, спрятав руки за спину. Пару минут она молчала, потом зашмыгала носом. По щеке девочки покатилась слеза. Ее соседка по парте, сестра Маги по имени Роланд, прыснула со смеху и опустила голову.
— Маги, если я еще раз замечу, что вы отвлеклись, я вас накажу! Садитесь и подумайте о своем поведении! Было бы намного лучше, если бы вы, вместо того чтобы красть у садовника яблоки для подружек, лишний раз повторили спряжение глаголов. Образование, которое вы получаете в этой школе, — бесценный дар. Скоро экзамены, и к ним нужно хорошенько подготовиться…
По классу прокатилась волна уважительного и одобрительного шепота. Маги, чьи слезы уже успели высохнуть, скорчила гримаску. Их с сестрой отдали в обазинский приют, когда мама тяжело заболела. Отцу по работе приходилось много ездить по стране, присматривать за девочками оказалось некому, поэтому он скрепя сердце доверил их заботам монахинь.
Дребезжание звонка отвлекло Мари от грустных мыслей. Пять часов… За окном яркие солнечные зайчики танцевали на розоватой каменной стене школы. Молодая женщина оказалась одна в пустом классе. Выглянув во двор, она увидела свою дочь Элизу с букетом в руке. Минута — и раздался стук в дверь.
— Входи, Лизон!
Девочка прижимала к груди большой букет пьяняще-пахучих белых лилий.
Мари с грустной улыбкой наклонилась к цветам. Их аромат перенес ее на два года назад, в тот июнь, когда Пьер нашел свою смерть на дороге в Тюль. Она тряхнула головой, словно желая прогнать воспоминания.
— Лизон, звонок только что прозвенел, а ты уже была во дворе! Уж не наказала ли тебя мадам Борда, твоя учительница? — спросила она.
Лизон ответила весело:
— Что ты, мамочка, не волнуйся! Я в ее классе лучшая ученица! Я все-все знаю наизусть! Мадам директриса разрешила мне уйти пораньше, чтобы я могла зайти к ней домой и забрать цветы. Ты же знаешь, эти лилии из сада, который мсье и мадам Борда арендуют у доктора Вердье, возле дороги, что ведет на вокзал! Мадам директриса сорвала их сегодня рано утром, чтобы я могла украсить часовню. А я решила сначала показать их тебе!
— Надеюсь, все, что ты рассказала, — правда. Скорее отнеси лилии в монастырь, а я подожду тебя здесь.
Лизон, пятясь, вышла. Девочке было уже десять лет, но ей не нравилось видеть мать такой строгой, в то время как ее красивые глаза полнились печалью… Бабушка Нан часто повторяла:
— Твоя бедная мать и я, мы пережили столько горя, что любому женскому сердцу впору разбиться! Мои детки все умерли, даже мой Пьер, такой крепкий, а Мари потеряла и отца, и супруга! Уж будь послушной, Лизон, старайся радовать мамочку!
И Лизон, от природы прилежная и всегда готовая помочь, с усердием выполняла наказ бабушки. Девочку редко можно было застать без дела или с игрушками. А еще она было чудо как хороша со своими густыми кудряшками цвета гречишного меда! Жители Обазина, не говоря уже о ее матери, бабушке и дедушке, не могли ею налюбоваться.
Мари встала и подошла к окну. Напротив, через площадь, высились светлые стены древнего аббатства. Сам их вид воздействовал на нее умиротворяюще. Прихожане десятки лет приносили туда свои горести и обретали там покой. Возможно, причиной тому была целительная духовная сила, которой были наделены каждый камень постройки, земля и даже деревья монастырского сада.
«Как быстро летит время!» — подумала молодая женщина, и взор ее затуманился.
Она вспомнила, как они приехали в Обазин. Нанетт, как мул, груженная узлами и свертками, мрачный Жак в своем неизменном картузе… Они были похожи на группу беженцев, ищущих пристанища. На тележке, арендованной на обазинском вокзале, высились горой чемоданы и пакеты. Мсье Вассе, который со своей упряжкой обычно поджидал приезжих на вокзале, откуда до Обазина было не меньше пяти километров, вызвался им помочь, и это было настоящим спасением. Пока он правил лошадью, Пьер прижимал к груди отчаянно рыдающую Матильду.
Что стало бы с ними, не прояви новая мать-настоятельница Мари-де-Гонзаг столько великодушия и благородства! Хрупкая и болезненная на вид, она быстро заслужила уважение своим преданным служением Господу и интересам общины. Решительности этой славной женщине тоже было не занимать.
