Дорогая Мари, милая моя изгнанница,
пишу тебе из Парижа. Ты знаешь, почему я избегаю бывать в Лиможе, особенно после смерти Пьера. Два года прошло — два года вдали от тебя, от твоего нежного лица, на котором так ясно отражаются мысли и эмоции… И все-таки ты всегда рядом со мной, каждый день, каждую ночь. У меня осталась единственная возможность не потерять тебя окончательно — писать тебе снова и снова…
Я брожу в одиночестве по улицам столицы и стараюсь, но не могу забыть тот единственный поцелуй, который ты мне подарила за несколько недель до трагедии, обрушившейся на твою семью.
Судьба, верим ли мы в нее или нет, жестоко обошлась с нами четверыми — с Пьером и Леони, с тобой и со мной. Просвещенный ум мог бы предусмотреть драму, которая нас разлучила. Зачем снова говорю об этом? Потому что я не могу смириться с тем, что ты между нами воздвигла стену стыда и жертвенности.
Наверное, я повторяюсь, но я уверен в том, что люблю тебя с того самого первого вечера в Тюле, когда мы оба были еще молоды и свободны. И стоило мне увидеть тебя, такую прекрасную в серебристом платье, в гостиной твоего дома, «Бори», как эта любовь во мне проснулась.
Бедная моя Мари, как мучительно мне осознавать, что ты живешь в неподобающих условиях, в одной комнате со своими детьми, и отдаешь всю себя работе! Однако, прочитав эти слова, не подумай, что я сожалею о богатой и изысканной оправе, какой был для тебя «Бори»! Я готов любить тебя и одетой в лохмотья, под крышей самой убогой лачуги! Но ты так дорога для меня, что я желаю видеть тебя живущей в комфорте, достатке и безопасности… Я хотел бы защищать тебя, обожать, баловать, посетить с тобой все уголки мира, чтобы утолить твою жажду путешествий в незнакомые страны…
Моя работа в госпитале не приносит мне удовлетворения. Я хочу более спокойной жизни, поэтому думаю о переезде. Быть может, я поселюсь в Юзерше, поближе к тебе. Разумеется, я предполагаю, что ты станешь по-прежнему отказываться от встреч, но, по крайней мере, я, как и ты, буду дышать воздухом нашего родного Корреза…
Я не получал новостей от Леони с момента нашего расставания, в котором ты не виновата. Я снова пишу тебе об этом на случай, если ты все еще не хочешь принять эту истину. Ты знаешь, что привело нас к разрыву после трех лет фактически совместной жизни. Леони — натура экзальтированная, свободная, и это, без сомнения, одна из причин, почему она отказывалась выйти за меня замуж. Я до сих пор испытываю к ней огромную нежность и уважение, потому что она намного честнее, чем я, чем ты.
Сообщаю тебе мой новый адрес. Ты и так знаешь, я мог бы не упоминать об этом, что твое письмо станет для меня огромным счастьем, яркой вспышкой озарит мою серую парижскую жизнь.
АдрианМари медленно сложила письмо, потом поместила его поверх предыдущих писем Адриана в металлическую шкатулку с замочком — ту самую, в которой в бытность прислугой хранила получаемое от хозяев «Бори» жалованье.
Раздался стук, и Нанетт спросила из-за двери:
— Мари, чем ты там занимаешься так долго? Спускайся, поговори со мной! Скоро вернется Жак, да и детишки тоже…
— Через минутку спущусь, Нан! Я переодеваюсь.
Молодая женщина надела выцветшее хлопчатобумажное платье, туфли сменила на тапочки. С наслаждением распустила тугой узел волос. Внезапно она вспомнила себя два года назад, в мае. Адриан, не предупредив, приехал в Обазин. В лавке бакалейщика мсье Лонгвиля, продававшего, кроме всего прочего, кофе и табак, он узнал адрес Мари.
В то воскресенье она как раз была занята приготовлением обеда, когда услышала, что какой-то мужчина окликает ее по имени. Обернувшись, она увидела его. По тому, как забилось сердце, она поняла, как много он для нее значит…
Адриан, как всегда любезный и словоохотливый, сел за стол вместе со всей семьей. Он все время пытался встретиться взглядом с Мари. После обеда они пошли прогуляться вдоль Канала Монахов. Нанетт, ворча что-то себе под нос, согласилась присмотреть за детьми.
Мари вспомнила, как Адриан сел с ней рядом.
— Я никогда не забуду эту прогулку вдоль канала, — прошептал он.
Мари ответила очень серьезно:
— Я тоже. Мне сейчас так хорошо!
Почему в тот момент Адриан обнял ее рукой за плечи? Почему она подняла голову, а он, растроганный до глубины души, склонился к ней? Их губы встретились, они словно бы притягивали друг друга. Этот чувственный, романтический поцелуй взволновал их обоих. Он стал символом слияния двух душ, созданных, чтобы понимать друг друга. Прояви Адриан больше напористости, поцелуй он ее настойчивее, то, скорее всего, он бы все испортил. Мари посетило новое, прежде неизведанное чувство. Да, в то воскресенье она поняла, что желает этого мужчину.
Позднее Мари узнала, что произошло за несколько дней до их встречи между Адрианом и Леони. Однако у каждого из них была своя, тщательно скрываемая правда. Вечером Пьер, вернувшись домой, дружески похлопал Адриана по плечу, называя его по-прежнему «мой зять», хотя о браке Адриана и Леони уже давно никто не заговаривал. Они поужинали вместе, оживленно беседуя и смеясь, выпили вина.
На следующий день, проведя ночь на раскладной кровати, Адриан уехал.
В следующем месяце Пьер погиб в автомобильной катастрофе на дороге, ведущей в Тюль. Мсье Десмье, работодатель Пьера, был очень огорчен случившимся. В свое время он настоятельно рекомендовал своему новому управляющему ездить на двуколке, а не на автомобиле, или же нанять себе водителя. Однако и ему пришлось пойти на попятный, поскольку своевольный Пьер не считался с чужим мнением.
Черты Пьера и Адриана почти стерлись из ее памяти, и Мари не очень этому удивлялась, ведь она полагала, что оба эти мужчины навсегда исчезли из ее жизни. Однако это не мешало Адриану присылать ей в месяц по письму, на которые она не отвечала, окружив себя стеной молчания, хотя и винила себя за это.
* * *
— Мари, так от кого ты получила письмо? От твоей Леони? Что-то давно ее не видно у нас…
Нанетт остановилась. В руке она держала скатерть, которую как раз собиралась постелить на стол. Настоящий инквизитор в юбке — подозрительно прищурив глаза, поджав губы, она требовала ответа. Мари, хоть и ожидала этого вопроса, предпочла соврать:
— Да, письмо от Леони.
— И что хорошего она пишет?
— Ничего особенного, Нан, милая! Обычная жизнь. Пойду-ка я навстречу детям. Посмотри, который час, а они все гуляют!
Нанетт передернула плечами. После аварии, забравшей жизнь Пьера, она пристально следила за каждым шагом невестки. Мысль, что Мари снова может выйти замуж, ужасала ее. Хотя ей приходилось признать, что все свое свободное время Мари делит между работой, к которой относится очень серьезно, и детьми. Когда ей было искать себе возлюбленного?
Мари быстрым шагом направилась к каналу, испытывая приятное чувство облегчения оттого, что на какой-то час вырвалась из-под давящей опеки Нанетт.
«Бедная моя Нан, — думала молодая женщина, — у нее благие намерения, но временами с ней так тяжело!»
Молодая женщина шла по оживленным улицам маленького городка. По пути она обменялась приветствиями с Ирэн Дрюлиоль, женой мясника, — высокой брюнеткой, с которой она успела подружиться. Сидя на стуле у дверей своего дома, мадам Дрюлиоль качала на коленях дочку Мари-Эллен, которой едва исполнился годик. Малышка обожала Мари, которая никогда не забывала потрепать ее за щечку или поцеловать.
Сквозь сочно-зеленую листву деревьев на землю уже лился золотистый свет — предвестник продолжительных, мягких сумерек. Слева донесся шум голосов: ребятня с громким хохотом носилась среди кустов.
Мари увидела красную рубашку Поля, золотистые кудри Лизон, а чуть дальше — фигурку Матильды, которая стояла, сунув большой палец в рот. Было очевидно, что девочка на кого-то дуется. Приятели Поля, обазинские мальчишки Франсуа и Норбер, размахивали рогатками.
— Лизон, Поль! Домой сейчас же! И почему Ману плачет?
Внезапно повисла тишина. Норбер и Франсуа, хихикая, унеслись прочь. Они знали, что Мари не одобряет рогаток, считая их слишком опасной игрушкой. Лизон взяла за руку Матильду. Девочка отчаянно отбивалась, пиная сестру ногами. Поль подбежал к матери:
— Мама, мы так хорошо играли!
Мари молчала. Она обняла Матильду и, осмотрев ее со всех сторон, спросила озабоченным тоном:
— Дорогая, где у тебя болит? Мне показалось, ты плакала!
Девочка, шмыгая носом, сказала плаксиво:
— Это Поль меня удалил! Больно! По голове!
— Если ты не обманываешь, я его накажу. Нельзя обижать тех, кто младше и слабее тебя, ты ведь знаешь это, Поль?
Поль, довольно щуплый для своих восьми с половиной лет, стал отчаянно защищаться:
