знал, что пора.
Он принялся рассуждать, а не отбросить ли вообще идею сюда приходить, зная, как легко было бы остаться в кабинете музыки с Дэлайлой, забыть обо
всем и затеряться в ней. Они поймали бы утром автобус и тихо сбежали бы из
города. Может, смогли бы уехать на неизвестное расстояние, что позволило бы
им вырваться из зоны доступа Дома. Дэлайле через пару дней исполнится
восемнадцать. Ему – через две недели. И он не был уверен, кого из них будут
искать с наименьшей вероятностью.
Он знал, что уехать – умный поступок. Знал, что стоило попытаться. А
сообщение Давала все изменило. Но чем дальше Гэвин находился от кабинета
музыки и разговора с Давалом, тем больше ему казалось, что Дом играет с ним, умудрившись спародировать женский голос по телефону. Хотя если был шанс, пусть и маленький, что там, где-то внутри была его мама, он должен
посмотреть.
Его сердце, казалось, пыталось вырваться из груди. Пульс был неровным, сбивчивым, и это так отвлекало, что Гэвин задумался, мог ли он паниковать
перед этим темным монстром впереди.
Закрыв глаза, он попытался успокоить дыхание и мысленно составил
список задач:
Попасть внутрь, услышать голос мамы, собрать все необходимое и уйти.
Найти Дэлайлу.
Найти Дэлайлу.
Дэлайлу.
У него было мало опыта с одержимостью, и он никогда не считал себя
излишне сентиментальным – в конце концов, ему никогда не казалось, что вещи
в Доме принадлежат ему – но сейчас он стоял снаружи, и, оказалось, у него
горстка вещей, которые он не мог бросить здесь. Он хотел забрать найденную
Библию и фотографию мамы. Он не смог бы спокойно спать, если бы оставил
свои альбомы, и, если получится, хотел найти ключи от машины. В этом случае
у него были бы его вещи и способ увезти их из города. На бьюике сбежать куда
проще, чем на велосипеде.
Для сохранности он оставил велосипед за железными Воротами – если
случится худшее, а он не сможет поймать машину – и направился в Дом.
Ворота не открылись сами по себе, как обычно. Гэвин толкнул их, и они
резко со скрипом замерли, когда он вошел во двор. Не только Дымоход молчал, но и газон выглядел… мертвым. Действительно мертвым, причем с обеих
сторон. Трава была коричневой и сухой, в трещинах ведущей к крыльцу
дорожки из брусчатки проросли сорняки. Дом выглядел по-настоящему
заброшенным, брошенным будто долгие годы, и словно он там никогда не жил.
Лозы, обвившие колонны крыльца, стали тоньше, лиловые лепестки новых
цветов стали хрупкими и сухими, как старая бумага, они падали по одному в
уже сформировавшуюся горку на верхней ступеньке. Гэвин не понимал, что
именно привело к этому, и он успел подумать, вдруг Дом… как-то ушел?
Может, его мама вернулась, и Дом ушел, потому что его услуги уже не были
нужны?
Он не знал, как это воспринимать. С одной стороны, в этом всем был намек
и ему, правильно? Уйти. Жить своей жизнью. Но почему он чувствовал
знакомую панику? Эту дрожь в руках от мысли быть одному.
– Я дома, – поприветствовал он, войдя в прихожую и сжав челюсти, когда
желание позвать маму стало почти невыносимым. Он изо всех сил старался
унять дрожь в руках, пока расстегивал толстовку и вешал ее на крючок у двери.
Разуваться он не стал.
Гэвин осмотрел холл и прислушался, ожидая звук шагов в одной из комнат
или на лестнице. Тишина.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, стараясь держать голос ровным.
Камин ожил пламенем, маленькие язычки окружили всегда лежавшее там
полено.
Что-то здесь по-прежнему было, но мама не появилась. Он попытался не
обращать внимания на ощущения в животе, словно в его диафрагме открылся
люк, и сердце упало в него.
– Все в порядке? – он посмотрел на лестницу и темную площадку выше. –
Снаружи темно.
Он спокойно зашагал к столу, стараясь выглядеть так, словно не понимает, почему что-то неладно, и остановился у стопки писем на нем. Дрожащими
руками перебрал рекламные листовки и конверты с купонами. Они получали
ненужную рекламу и соседские флаеры, но не счета. Ничего личного или
требующего ответа в Дом не попадало. Он решил, что Дом работает не на
исчисляемом электричестве или газе. И поскольку кабельного телевидения не
было, не было и счетов. Гэвин даже не знал, платят ли они налоги. Дом всем
управлял сам, платить было некому.
Но стоя здесь, цепляясь за нереальный шанс, что в доме была его мама, он
подумал: «Не было бумаг, где требовалась подпись? А кто перевел его в школу?
Кто расписывался, когда приходил доктор, полубессознательный, словно робот?
И почему он никогда не задумывался об этом до появления в его жизни
Дэлайлы? Гэвин всегда понимал, что его реальность отличается от мира
окружающих, но за этим пониманием всегда лежала темная, тайная вера, что
Дом делает его еще и особенным.
Одно-единственное слово ворвалось в его мысли: как?
Как мальчик мог оставаться сиротой, чтобы никто в городе не знал, что
случилось с его мамой?
Как он мог быть таким удачливым, что его вырастил Дом?
Как он мог не задуматься, когда Дом начал нападать на Дэлайлу, и ранил
ли он его маму?
А если Дом не был хорошим? И что, если сам он жил тут все это время, слепо доверяющий, а его единственная семья была… злой?
Пытаясь сохранять спокойствие и подавив комок слез, Гэвин продолжил
вслушиваться в возможные звуки человеческой жизни в доме. Он опустил
стопку писем на стол и пошел на Кухню, взял стакан и наполнил его водой из-
под крана.
Он пил, держа стакан дрожащей рукой и пытаясь не обращать внимания
странную темноту снаружи. Вернувшийся в Камин огонь согревал передние
комнаты. Тарелка со свежим печеньем стояла на столе. Ромашки на
подоконнике разжали лепестки и посмотрели на него.
– Думаю, я пойду наверх и посплю, – произнес он.
Гэвин взял яблоко из плетеной корзинки и выпрямился, вытирая красную
кожицу фрукта о ткань футболки.
– Я уснул, репетируя для весеннего концерта, и шея затекла. Но я посплю, и
все наладится. Может, мы потом осмотрим систему полива снаружи, когда я
проснусь? Она в плохом состоянии.
Ромашки кивнули головками, но не двинулись, чтобы коснуться его, когда
он поставил стакан в раковину.
Гэвин поднялся по ступенькам, наступая на каждую и надеясь, что
выглядит не так тревожно, как себя чувствует. Было слишком тихо. В Доме
всегда кипела энергия, и он привык к этому: к легкой дрожи, к ощущению
движения вокруг него, из-за чего ему было проще засыпать по ночам и из-за
чего он помнил, что не один. Он чувствовал подрагивание стен и дерева под
ногами. Чувствовал дрожь воздуха. Сегодня она тоже была, но другая.
Дрожь была тяжелой. Напряженной. Ему казалось, он попал в сжатую
мышцу, зная, что Дом не станет причинять ему вред, но чувствуя при этом
окружавшую его пульсирующую ярость.
Зажегся свет на втором этаже, но лампы загудели нескладно. Ступеньки
скрипели с каждым шагом, но не твердо, а хрупко.
– Что происходит? – спросил он, сглотнув так громко, что сам услышал это
в зловещей тишине. – Ты злишься на меня?
Страх собирался в животе Гэвина, и он поспешил подняться по ступенькам, после чего посмотрел на дверь спальни в конце коридора, прислушиваясь при
этом к звукам.
В шкафу была спортивная сумка, и Гэвин подумывал положить туда вещи, туалетные принадлежности и прочее перед побегом, но теперь он отбросил эту
идею. Дом не напал только потому, что Гэвин не попытался сбежать.
Он сел на кровать, взял свой альбом и кусочек угля, пытаясь выглядеть
спокойно и расслаблено. Как это сделать? Как найти в Доме маму, если тот
замечает каждое его движение? Он никогда не видел Дом таким мрачным, мертвым и зловещим. Существовал ли способ его обмануть?
Гэвин помнил дни, когда был заперт, когда исчезли дверные ручки с
наружных дверей и пропали задвижки на окнах. Дэлайла уверяла, что Дом
менялся и физически преображался в тот вечер, когда она пришла на ужин.
Были ли у Дома части, о которых он даже не подозревал?
Заметив старую коробку на полке, Гэвин достал оттуда модель самолета, которую не закончил, и пробормотал, что нужно найти клей. Теперь у него
появилась возможность копаться в старых ящиках, заглядывать в шкафы, которые не открывал годами, даже проверять под подушками и кроватями. Дом, казалось, был рад помочь, отодвигая мебель с его пути и открывая для него
дверцы шкафчиков. Он открывал каждый шкаф, касался пальцами стен, проходя
мимо, ощущая края и выступы, которых не должно здесь быть.
