* * *
За губернаторскую резиденцию в Вудберри трёхспальная квартира, расположенная на верхнем этаже большого жилого дома в конце главной улицы. Особняк основательно укреплён, входная дверь круглосуточно охраняется пулемётчиками на другом конце улицы, здание отделано красиво уложенным жёлтый кирпичом, чистым от граффити или грязи.
Этим же вечером счастливо насвистывая, Филипп Блейк заходит в фойе и проходит мимо большого металлического почтового ящика, в котором не оставляли почту вот уже двадцать четыре месяца. Он поднимается по лестнице, перескакивая через две ступеньки за раз, чувствуя себя неподдельно счастливым и полным любви к своим собратьям, к этому маленькому городку, к своей большой семье и своему месту в этом новом мире. В конце коридора второго этажа он останавливается перед дверью, достает ключ и проходит внутрь.
Это место никогда не попало бы на страницы архитектурного журнала. Комнаты по большей части скудно обустроены, на полах ковры, здесь и там в окружении коробок стоят несколько кресел. Но в доме чисто и все вещи лежат на своих местах — отражение организованного, упорядоченного образа мышления Филиппа Блейка.
— Папочка дома, — объявляет он бодро, когда входит в гостиную. — Прости, что так поздно, солнышко... день выдался напряжённым, — Он отстёгивает свой пистолет, скидывает жилетку, и кладёт ключи и оружие на буфет у двери.
Маленькая девочка в выцветшем передничке стоит к нему спиной на другом конце комнаты. Она тихонько бьётся о большое панорамное окно, напоминая золотую рыбку, навязчиво пытающуюся сбежать из своего аквариума.
— Как поживает моя маленькая принцесса? — говорит он, подходя к ребёнку. В мимолетном приливе блаженства нормальной жизни, Филипп становится на колени позади неё и протягивает руки, будто в ожидании объятий. — Да брось, куколка... это твой папа. Не бойся.
То, что когда-то было маленькой девочкой, вдруг поворачивается к нему, натягивая цепь своего железного ошейника. Она испускает гортанный рык, скрежеща на него своими гнилыми зубами. Её лицо — когда-то прекрасный голубоглазый херувим — теперь имеет мертвенно бледный цвет кожи. Её пустые глаза подобны молочно-белому мрамору.
Радость покидает Филиппа Блейка, он оседает на пол. Он сидит скрестив ноги на ковре перед ней, вне её досягаемости. «Она не узнаёт меня», — проносится в его голове. Его разум закипает, его мрачные мысли возвращаются все к одному и тому же привычному вопросу: «Какого хуя она меня не узнаёт?!»
Филипп Блейк верит, что нежить способна учиться, что они по-прежнему способны обращаться к закрытым уголкам своей памяти и прошлого. У него нет научных доказательств этой теории, но он должен верить. Должен.
— Всё в порядке, Пенни, это всего лишь твой папочка, — он протягивает ей руку, как будто она могла бы взяться за неё. — Дай мне руку, золотко. Ты помнишь? Помнишь, как мы, держась за руки, совершали долгие прогулки до озера Райс?
Она неуклюже хватается за его руку и пытается притянуть её ко рту, её крошечные заострённые зубки клацают в воздухе.
Он отдёргивает руку.
— Пенни, нет! — Он снова мягко берёт её за руку, но она опять пытается её укусить. — Пенни, прекрати! — Он изо всех сил пытается контролировать свой гнев. — Не делай этого. Это же я... твой папа... ты не узнаёшь меня?
Она хватает его за руку, её почерневший разлагающийся рот смыкается в воздухе, испуская зловонное дыхание в водянистом рыке.
Филипп отстраняется. Он встаёт, он расстроено пробегает руками по волосам, его желудок болезненно сжимается.
— Постарайся вспомнить, милая — он умоляет её сдавленным дрожащим голосом. — Ты можешь сделать это. Я знаю, ты можешь. Постарайся вспомнить меня.
То, что осталось от маленькой девочки натягивает свою цепь, её рот непроизвольно сжимается. Она поднимает свою гниющую головку на него — её безжизненные глаза не выражают ничего кроме голода, и, возможно, следов замешательства, подобного замешательству лунатика, увидевшего нечто не от мира сего.
— Чёрт возьми, девочка, ты же знаешь, кто я! — Филипп сжимает кулаки, возвышаясь над ней. — Посмотри на меня! Я — твой отец! Неужели ты не видишь?! Я твой папа, чёрт возьми! Посмотри на меня!
Мёртвый ребёнок рычит. Филипп издает гневный рёв, инстинктивно поднимая руку, чтобы дать ей пощёчину, когда неожиданно стук в дверь обрывает его помутнение. Филипп моргает, его правая рука всё ещё занесена для удара.
Кто-то стучится в заднюю дверь. Он смотрит через плечо. Звук доносится с кухни, где задняя застеклённая дверь выходит на обветшалую террасу с видом на узкий переулок.
Со вздохом Филипп сжимает и разжимает руки, подавляя в себе ярость. Он отворачивается от ребёнка, и медленно и глубоко дышит на пути к заднему ходу. Он дёргает за ручку и открывает дверь.
Гейб стоит в тени дверного проёма, держа в руках картонную коробку в масляных мокрых пятнах.
— Эй, босс. Вот то, о чём ты…
Филипп молча выхватывает коробку и идёт обратно в дом.
Гейб стоит там, в темноте, раздосадованный бесцеремонным приёмом и захлопнувшейся перед носом дверью.
* * *
В ту ночь Лилли долго не может уснуть. Одетая во влажную от испарины футболку технического университета Джорджии и трусики, она лежит на голом хлопчатобумажном матрасе, пытаясь найти удобное положение и пялясь на трещины в гипсокартонном потолке её убогой квартиры.
Напряжение в затылке, нижней части позвоночника и суставах электрическим разрядом схватывает ее. Должно быть, именно так люди ощущают последствия электросудорожной терапии. Однажды терапевт предложил ей попробовать ЭСТ в качестве лечения ее предполагаемого невроза. Она отказалась. Но ей всегда было интересно, помогло бы ей это.
Теперь уже не осталось ни психиатров с их кушетками, офисные здания уничтожены и обчищены, аптеки разграблены; целая область психотерапии разделила учесть спа-курортов и аквапарков. Теперь Лилли Коул сама по себе, наедине со своей надоедливой бессонницей и мыслями, бесконечно возвращающимися к погибшему Джошу Ли Гамильтонону.
Больше всего Лилли думает о том, что ей сказал Боб Стуки, когда она нашла его в состоянии пьяной кататонии ранее этим днем. Лилли пришлось наклониться ближе, чтобы услышать его настойчивый сдавленный хрип.
— Должен передать ей его слова, — пробормотал Боб ей на ухо, — Перед смертью... он сказал мне... Джош сказал мне... это Лилли... Лилли Коул... это она ...единственная, кого он когда-либо любил.
Лилли никогда не верила в это. Никогда. Ни тогда, когда Боб передал ей те слова, ни когда здоровяк Джош Гамильтон был жив, ни даже после того, как Джош был хладнокровно убит одним из головорезов Вудбери. Выросла ли вокруг ее сердца стена из чувства вины за то, что она ввела Джоша в заблуждение и использовала его в основном для защиты?
Или дело в том, что Лилли просто не достаточно любила себя, чтобы полюбить кого-то ещё?
Выслушав пьяный бред старика, Лилли застыла от ужаса. Она отстранилась от него так, словно он был заразным, и в безумном порыве бежала до самой квартиры, а когда добралась — немедленно заперла дверь.
Сейчас, в бесконечной тьме её одинокой квартиры, от беспокойства и тоски Лилли пробирает дрожь, она жаждет лекарств, которые в былые времена глотала словно конфеты. Она отдала бы свой левый яичник за таблетку Диазепама, Ксанакса, или может, немножечко Амбиена... чёрт, она бы даже на крепкий алкоголь согласилась. Она смотрит в потолок ещё какое-то время, и, наконец, ее озаряет идея.
Она поднимается с постели и заглядывает в ящик из-под персиков, в котором теперь запасов практически не осталось. Среди двух банок консервов фирмы «Спэм», куска мыла, и наполовину израсходованного рулона туалетной бумаги — а туалетная бумага в Вудбери сейчас ценится как золотой слиток на Нью-Йоркской фондовой бирже — Лилли находит почти пустой пузырёк противопростудного средства.
Она допивает остатки и ложится обратно в постель. Потирая глаза, девушка успокаивает дыхание и пытается очистить свой разум, прислушиваясь к монотонному жужжанию генераторов на противоположной стороне улицы, их раскатистый гул отдается в ее ушах биением сердца.
Спустя чуть меньше часа, она проваливается сквозь влажный матрас в лапы реалистичного, леденящего душу кошмара.
Возможно, отчасти дело в приёме лекарства натощак, или в неприятном осадке после ужасного гладиаторского побоища, вцепившегося в её мысленный взор. Или может это результат неразрешённых чувств к Джошу Гамильтону, но по какой-то причине, Лилли обнаруживает себя блуждающей в ночи по городскому кладбищу, отчаянно высматривая могилу Джоша.
Она заблудилась. Позади неё из тёмного леса и со всех сторон доносится дикое рычание. Она слышит хруст веток и гравия, неуклюжие шаги ходячих мертвецов, сотен мертвецов, приближающихся к ней.
