Семен Семенович тяжело вздыхает и откидывается на спинку сиденья. Он молчит, задумавшись. Наташе жаль его. Не прежней острой, жгучей жалостью, в которой растворяется вся ее нежность, все ее обожание. Сейчас ей жаль его, как жалеешь человека, которому нехорошо. Наташа спешит отвлечь его мысли. Она рассказывает новости из писем друзей, Семен Семенович заинтересовывается, оживляется.
Когда они подъезжают к отелю, Семен Семенович и Наташа разговаривают с тем интересом и одушевлением, с каким двое коллег обсуждают обычное совместное, общее дело.
Утро началось для них поздно. Солнце уже уходило из Наташиной комнаты, когда она подняла штору и раскрыла окно.
– Посмотри, Сеня, как красиво. Эти дома… Слышишь, птицы… Весна.
– Что и говорить… Здесь у тебя настоящий рай Семен Семенович подходит к окну и обнимает Наташу за плечи. Они стоят у окна молча. Задумавшись.
На душе у Наташи непривычно ясно, спокойно. Точно она все воспринимает не сама, а смотрит со стороны, отмечает. К Семену Семеновичу растет, укрепляется чувство покойной нежности-симпатии, как к милому, чудачливому, но чужому человеку. Даже ласки его ночью она воспринимает как-то объективно, не загораясь в ответ. Под разными предлогами она отводила его внимание от главного.
– Тебе не надо уставать, Сенечка. Опять начнутся боли. Лучше я тебе расскажу, что я вчера здесь видела. – Она обращается с ним впервые как старшая с младшим… Не он, а она руководит настроением. До сих пор она была послушным его отзвуком. Теперь он, сам этого не замечая, идет туда, куда ведет его воля Наташи. Доволен и Семен Семенович. Наташа ровна, в меру весела, а главное, и не думает затевать тех психологических бесед и объяснений, которых он всю дорогу побаивался. Ему становится легко, беззаботно на душе. Если б всегда так было!
Последнее время его часто мучила неудовлетворенность Наташи, он не столько сознавал, сколько ощущал ее. И не знал, с какого конца взяться. Что сделать, чтобы этого не было. Чем больше он старался ее понять, тем хуже, глупее получалось. Так бывало прежде с Анютой, так все чаще стало получаться и с Наташей.
Он считал, что вся вина лежит в его неумении обращаться с женщинами. Он завидовал донжуанам, пробовал даже выспрашивать их…
Теперь, в X., ему казалось, что они встали на твердую почву, снова нашли друг друга, как выражалась Наташа. И Семену Семеновичу было светло, легко и радостно на душе.
Завтрак прошел среди смеха и шуток. Семен Семенович ел с аппетитом, хвалил булки, кофе, уверял, что Наташа могла бы быть «прекрасной хозяйкой». Ему все здесь нравилось.
А Наташе казалось, что она занимает знакомого; но это было легко и естественно.
– Охотно бы я пожил здесь подольше. Но вот в чем беда: библиотека открывается во вторник, и профессор пригласил своего коллегу на вторник показать мне некоторые архивные материалы… Так что официально я, собственно, отпущен до вторника и должен был бы уехать уже в понедельник.
– В понедельник. Вот это отлично…
– То есть как отлично?
– Ну да. Ты же знаешь, что я рвусь назад, меня мучает, что я здесь зря сижу, когда меня ждут. Уеду и я в понедельник.
– Глупости. Ничего они тебя не ждут. Прекрасно без тебя обходятся. Что такое день-два? Совсем не вижу, зачем нам торопиться отсюда.
– Один-два дня, по-твоему, ничего не значат?… И это при современной напряженной атмосфере?
– Наши всегда преувеличивают.
Наташа замолкает. Она думает о том, что и на этот раз он исходит только из себя… Еще не было случая, чтобы он по ее просьбе подарил ей лишний час… Надо ехать, Анюта ждет… И никаких колебаний, уступок. Это закон. Почему же он не допускает, что и она может торопиться. Что и для нее один лишний день здесь потеря.
– Помнишь, Сеня, – как бы вслух думает Наташа, – два года тому назад мы встретились с тобою в N.?
– Помню. Что же?
– Ты помнишь, я захворала. Ангина… Был жар… В городе ни единой знакомой души… Противный отель… Помнишь, как я тогда просила тебя провести со мной один день, один только день, просто чтобы не лежать одной в чужой, неуютной гостинице. Тогда я говорила тебе: Сенечка, один день… что значит Анюте один день, когда она всегда с тобою… Ты знаешь, редко просила у тебя что-нибудь, а тогда я просила. Но ты уехал. А я осталась одна, больная, в полубреду…
– Почему ты это вспоминаешь? – У Семена Семеновича смущенное, несчастное лицо.
– Потому что, когда дело идет о тебе, ты понимаешь, что и один день может иметь значение. А когда дело идет обо мне, о моих желаниях, ты со мною не считаешься. Странное неравенство.
Наташа говорит с непривычным спокойствием, с холодком.
– Как это я не считаюсь с твоими желаниями, Наташенька? Ты несправедлива, голубчик. Когда же это я тебя насиловал? Ты скажи. Так нельзя упрекать, без фактов. Если я что не так делаю, так бессознательно, нехотя… Я совсем не желаю «неравенства»…
– Ну, оставим это. Право, это не так важно теперь. Просто надумалось, и сказала.
Наташа пытается перевести разговор на другие темы.
Но Семен Семенович отвечает рассеянно. Он ходит по комнате и думает. И вдруг лицо его просветлело. На губах добрая, ласковая улыбка, которую Наташа всегда так любила, а в глазах забавная, милая, детская лукавость.
Он посматривает на Наташу поверх очков:
– Ну, Наташенька, я пойду постригусь. А потом пойдем с тобою город смотреть.
Он подошел к Наташе и с серьезной нежностью поцеловал ее глаза, потом обе руки и как-то сконфуженно-спешно скрылся за дверь.
– Ты поскорей, а то стемнеет, – успела только крикнуть ему Наташа.
Семен Семенович вернулся гораздо скорее, чем ожидала Наташа.
– Уже вернулся; Так скоро побрился?
У него лукаво-таинственный вид.
– Что же ты делал? – Его вид и смешит, и интригует Наташу. Так улыбаются матери на «тайны» детей.
– Отгадай.
– Ишь какой. Где же мне догадаться? Расскажи, Сенечка, ну, расскажи.
Она, смеясь, тормошит его.
– Посылал телеграмму профессору, – и он ребячливо высовывает язык.
– Телеграмму? Какую?
– Сказать, что я вернусь только в пятницу. Вот.
– Сеня!
Он ожидал, что Наташа в порыве благодарности бросится душить его. Но Наташа стоит с опущенными руками, и в лице не радость, а что-то незнакомое, злое…
– Ты послал телеграмму, ты отсрочил отъезд, не спросив меня, не посоветовавшись. Как же ты мог это сделать? Как ты решился, как ты…
– Наташа, что же это?
– Ты же знаешь: последний срок для моего отъезда вторник.
– Но, Наташа, ты же сама обиделась на меня, когда я только заикнулся, что должен бы уехать уже в понедельник вечером… Ну вот, ради тебя, чтобы показать тебе, как я. с тобой считаюсь, как я дорожу тобою, больше, чем работой, больше, чем всем… Я думал, ты обрадуешься, а ты…
У него вид несправедливо разобиженного ребенка.
Наташа пытается что-то объяснить и сама себя прерывает. К чему? Отчего, отчего их души все время точно проходят мимо друг друга? Не слышат друг друга. Вот и сейчас: Сенечка хотел сделать ей радость, как он ее понимает; для него послать профессору телеграмму об отсрочке – это громадная уступка. Это доказательство его «большой любви». И раньше, да раньше Наташа была бы из-за одного этого на седьмом небе. А сейчас… И опять больно шевелятся ощущения-мысли: «поздно». Теперь поздно. Наташа решила «заговорить» инцидент, отвести разговор, придать ему легкий, не больной вид.
Она только прикинула в уме срок дороги и мягко доказала ему, что дольше среды обоим оставаться здесь «неразумно». Не хватит финансов. Да и не покажется ли это подозрительным профессору? А вдруг Анюта действительно приедет в Г.?
Наташа говорила теперь как опытная мать, знающая психологию своего ребенка. О себе она не упоминала больше, будто она вовсе не торопится. Даже поблагодарила его за желание сделать ей такую радость и остаться с ней еще несколько дней.
Семен Семенович понемногу успокоился. Когда они, через час, шли под руку по затихшим улицам старого города, у Семена Семеновича снова было легко на душе, радостно, даже подъемно.
А Наташе казалось, что она показывает город симпатичному родственнику, с которым очень приятно, не скучно, но без которого можно и обойтись в жизни.
– Знаешь, Наташа, мне кажется, что это были самые светлые дни за многие годы, – говорил Семен Семенович, закрывая свой чемодан. Он уезжал на час раньше Наташи.
– Ты находишь?
– А ты разве нет? Правда, ты иногда была какая-то странная… Точно чужая, но стоило мне прислушаться к твоей душе, – он говорит ее словами, – подойти к твоему настоящему «я», и эта чуждость таяла, исчезала. Правда?… Ты была такая веселая, хохотушка. Я тебя давно такой не видал… И я уезжаю счастливый… Почти счастливый…
Семен Семенович задумывается, и вдруг непривычным движением он становится на колени возле Наташи и зарывает голову в ее платье…
– Сеня, что с тобою? Что ты?
