Атака велась безостановочно. «Он (Распутин.— А. А.) умоляет тебя быть твердым и властным и не уступать во всем Треп[ову]. Ты знаешь гораздо больше, чем этот человек, и все-таки позволяешь ему руководить тобой. Почему не нашему Другу, который руководит при помощи бога?.. Он правильно ведет нас, а ты благосклонно внимаешьтакому лживому человеку, как Тр [епов] »,— вот что прочитал царь в числе прочего, получив письмо царицы от 13 декабря 287. «Трепов ведет себя теперь как изменник, и лукав, как кошка,— не верь ему»,— писала царица на другой день 288.
Из этих писем видно, что дни Трепова-премьера были фактически сочтены уже спустя неделю после того, как он занял свой пост. В тот же день, 14 декабря, царь писал: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Треп[ов]. Но раньше всего,— объяснял он супруге,— надо найти ему преемника, а потом вытолкать его — после того как он сделает грязную работу. Я подразумеваю — дать ему отставку, когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и все затруднения падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место»289. Трепов пробыл на своем посту ровно пять недель—■ с 19 ноября по 27 декабря 1916 г.
Как же сложилась судьба остальных министров, подвизавшихся в период «министерской чехарды»? Лишь два министра: морской — И. К. Григорович и финансов — П. Л. Барк, ставшие таковыми еще до войны (с 1911 и 1914 гг. соответственно), сумели пройти через все Сциллы и Харибды последнего трехлетия и пробыть на своих постах до последнего дня существования царизма. На наш взгляд, исключение из правила в основном было обусловлено двумя причинами: сравнительной «нейтральностью» этих министров по отношению к большой политике и, следовательно, меньшей заинтересованностью в них Распутина и царицы и, во-вторых, повышенными приспособительными, если так позволительно выразиться, свойствами обоих министров по сравнению с некоторыми другими их коллегами. Даже простодушный Шуваев, рассказывая на допросе о раскладе сил в Совете министров, честными и порядочными называл только Покровского и Игнатьева, а шедшие сразу за ними, согласно его моральной шкале, Г ригорович и Барк были людьми, о которых он «затруднялся сказать». Барк, по его словам, вел себя на заседаниях Совета министров «неопределенно, в зависимости от обстоятельств», а Григорович «и так и этак» . Барк, кроме того, как уже отмечалось, был в большой чести у Распутина.
Сравнительно долго (с 9 января 1915 по 27 декабря 1916 г.), по меркам «чехарды», удерживался на своем посту министр народного просвещения граф П. Н. Игнатьев, причем он не только не был распутинцем, но, наоборот, имел прочный авторитет либерала в глазах Думы и «общественности». Это обстоятельство, с точки зрения клики, управлявшей страной, было абсолютным противопоказанием для пребывания на министерском посту, тем не менее факт оставался фактом — Игнатьев действительно проводил сравнительно либеральную политику по отношению к высшей и средней школе и был последовательным сторонником курса на лояльное сотрудничество правительства с Думой.
Феномен этот объясняется довольно просто. Во-первых, и здесь принималась в соображение второстепенность возглавлявшегося Игнатьевым ведомства по сравнению, скажем, с Министерством внутренних дел, а во-вторых, и это было главным в данном случае, секрет устойчивости Игнатьева объяснялся тем, что царь питал к нему личную симпатию как к бывшему однополчанину. Отвечая на вопрос о том, каковы корни того, что он уцелел на своем посту, несмотря на то что превратил Министерство просвещения в «оазис, на котором отдыхала русская общественная мысль», Игнатьев сослался на то, что «верховная власть» знала его еще 20 лет назад, когда он был солдатом в Преображенском полку, и питала к нему «большую нежность», и вообще у нее «была слабость к бывшим преображенцам».
Несколько раз Игнатьев просился в отставку, ссылаясь то на , помехи, чинимые ему Советом министров, то на невозможность совместной работы со Штюрмером и т. д., но каждый раз получал отказ, причем царь, явно подделываясь под собеседника, пускал
в ход такие фальшивые в его устах аргументы: «неужели Вам не жаль школы?», «Из окопов не бегут» и т. д.291
Затянувшееся пребывание Игнатьева на министерском посту было явным диссонансом на фоне политики, проводимой той же «верховной властью». Игнатьев давно раздражал царицу 292, да, по-видимому, и царя. Когда «нежность» иссякла, Игнатьев получил отставку в самой оскорбительной по тогдашним понятиям форме — без причисления куда-либо, без назначения и без рескрипта 293. На его место был назначен И. К. Кульчицкий, снискавший себе славу крайнего реакционера именно на ниве просвещения еще в довоенные годы (вероятно, для того, чтобы по-настоящему «пожалеть школу»).
Около двух лет, с 6 марта 1915 г. и до конца режима, пробыл на своем посту министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской. Но тут все ясно: Шаховской, как и Барк, был распутинец. На заседаниях Совета министров, писал Наумов, князь держал себя «нервно и суетливо», а в служебных и законодательных кругах не пользовался никаким авторитетом 2М. Но все это не имело значения: он был «свой» и этим все сказано.
«Министерская чехарда» создавала и такие ситуации, когда министры, считавшие себя противниками Распутина, в действительности были назначены с его санкции. Таковыми являлись министр земледелия Наумов и обер-прокурор синода А. Н. Волжин, сменившие на этих постах соответственно Кривошеина и Самарина. Однако для обоих не являлось тайной, что их кандидатуры были предложены и проведены Хвостовым и Белецким, людьми, к которым по крайней мере Наумов относился отрицательно.
Белецкий в своих показаниях подробно писал о том, как и по каким соображениям он и Хвостов проводили указанную пару. В отношении Наумова существовали два соображения: респектабельность, приемлемость его кандидатуры для дворянства, раздраженного отставкой их лидера Самарина, и деловые качества — способность, как им казалось, если не разрешить, то по крайней мере смягчить продовольственный кризис. В пользу первого соображения говорили многолетнее пребывание Наумова на посту самарского губернского предводителя дворянства, избрание от самарского земства в Государственный совет, активная деятельность на дворянских съездах и т. д. В пользу второго — богатство, крупное помещичье хозяйство.
Волжина также избрали как фигуру, способную ослабить реакцию дворянства на увольнение Самарина и примирить его «с высокими сферами», поскольку, до того как стать директором департамента общих дел Министерства внутренних дел, с коего поста и пересел в кресло обер-прокурора синода, он был губернским предводителем дворянства, губернатором и богатым помещиком старинного дворянского рода 295. Но, кроме того, Волжин являлся еще и свойственником Хвостова, что, с точки зрения последнего, служило не менее важным доводом в пользу его кандидатуры.
И Наумова и Волжина славная пара «проводи,^» испытанным способом — при помощи Андроникова и Вырубовой, которые должны были им обеспечить поддержку, вернее, согласие Распутина. Андроников «как тонкий человек, знающий высокие сферы», сразу оценил значение кандидатуры Наумова. Вырубову также удалось уговорить, объяснив ей, что, хотя Наумов «на сближение с Распутиным не пойдет... его преданность августейшим особам... сдержит от всяких резких выступлений против Распутина». После этого состоялось свидание троицы с Распутиным, и тот, уже будучи подготовлен своей Са'мой верной поклонницей, дал согласие, заявив, что «его (Наумова.— А. А.) цари любят». Он даже согласился, что, если у него будет дело в земледельческом ведомстве, поддержать его просьбу у Наумова. Как потом оказалось, никаких дел у Распутина к Наумову не возникло, -е
Самое трудное было сделано, теперь оставалась задача уговорить Наумова. Когда последний «выразил ужас от возможности прохождения через посре^ствр Распутина», ему объяснили, как обстоит дело, и он дал согласие 296,
Но даже Хвостов й Белецкий не знали, что у любивших Наумова «царей.» (а следовательно, и Распутина) существовала ещё своя тайная. причина хотеть его назначения. Дело в том, что Наумов был членом образованной под давлением «общественности» Верховной следственной комиссии под председательством генерала Петрова по расследованию причин поражений русской армии веснбй—летом 1915 г., в которой он вместе с А. А. Бобринским занял резко антисухомлиновскую позицию. Прямо убрать его из комиссии было неудобно. И вот подвернулся удачный выход. Приняв Наумова в связи с его назначением, царь сказал ему, что ценит и приветствует его «как хозяина-практика и живого человека», но одновременно добавил, чтобы тот не забыл срочно подать доклад об освобождении от членства в комиссии. Чтобы сразу взяться за работу, объяснил Николай II свое требование 297.
