– А это кто? – спросил Николай, увидев на одной из фотографий красивую молодую женщину. – Уж, случаем, не та бухгалтерша, которую съел пилот?
– Нет, это не та. Это отдельная история, – посмотрев куда-то в окно, сказал Гордеев. – На Чукотке, в Уэлькале, рядом с аэродромом во время войны был женский лагерь. Попадали туда с освобожденной от немцев территории. В основном, как говорили, за сотрудничество с оккупантами. Все как на подбор молодые и красивые. Охрана была минимальная, куда отсюда убежишь, кругом тундра да снег. И вот мы, поджидая, когда прилетят за нами американцы, иногда ходили к ним «в гости». – Гордеев неожиданно молодо рассмеялся. – Ты спросишь, как это так, лагерь, охрана, строгости и походы в зону. Молодые были, озорные, а иногда и попросту наглые. Чего терять-то? Сегодня живем, завтра убьют и закопают. А тут рядом с аэродромом столько незадействованных женщин. Поздним вечером, где ползком под колючей проволокой, а где и перебежкой, мы пробирались к ним в бараки. Охрана, конечно, знала, но мы им спирту для сугреву таскали. Они делали вид, что ничего не замечают. Ну, раз летунам хочется, жалко, что ли. Вот эту звали Люсьен, по-русски – Люська. У нее такая знакомая дворянская фамилия была. Сейчас, хоть убей, не вспомню. Как и за что она попала в лагерь – неизвестно. Но помню: хорошо пела, играла на гитаре. Медичкой была. За нею отдельная комната числилась. И вот в нее-то влюбился Саня Остапчук. Продолжалось это недолго, Санька разбился при приемке и облете самолета здесь, на Аляске. Весь экипаж американцы похоронили в Анкоридже… Ты мне вот что скажи, как там Ельцин? – неожиданно перевел разговор Гордеев. – Не обижают его там?
– Обижают, говоришь? – усмехнулся Порогов. – Этот парень еще нарубит дров, всем миром не расхлебаешь.
– А я думаю, и надо рубануть. Горбачев болтает, болтает, а толку никакого. Вот посмотри, – Гордеев сунул Николаю лежащий на столике американский журнал, на обложке которого под разваливающимся бетонным серпом и молотом с красным родимым пятном на голове сидел и поглядывал вверх испуганный Горбачев. – Вот они все видят, только мы ничего не понимаем. Этого уже родимчик хватил, а мы верим и надеемся, что он спасет и защитит страну.
– Согласен. Я ведь тоже поначалу обольщался. Вплоть до того момента, когда увидел его собственными глазами, – сказал Порогов. – Собрали нас для встречи. Приходим, сидит Боря напомаженный, вокруг него московская шушера вьется. Корреспонденты, какие-то подхалимы. Он заискивающе по сторонам глазами водит. Вдруг вижу, на лице глубокая мысль появилась. Ловлю себя на том, что он ее сейчас обязательно выскажет. И не ошибся. Мне он почему-то напомнил соседа Гошу. Пока молчит – Смоктуновский. Рот разинет – Крамаров. Ребята, те, кто поближе с ним общался, говорят, вокруг него пьянь. Полторанин, Бурбулис. Поняли, любит Боря льстецов. А еще больше – власть. Но труслив, это по партийной конференции было видно, куражлив, злопамятен, капризен. Журналисты из него государя лепят, а он разрушитель. Мой знакомый врач-нарколог посмотрел и сказал: это мой пациент.
– Вот как! – оторопело протянул Гордеев. – А ты, случаем, не того? Надо человека в деле посмотреть, дать ему шанс, а потом говорить.
– Потом поздно будет говорить. Да и не с кем.
Через некоторое время в номер пожаловали гости: Романова и Полищук. На Шуре был темно-синий костюм, белая кофточка, туфли на высоком каблуке. И какая-то свободная светская прическа. Николай вспомнил, как она раньше говорила, что когда шла на вылет, то одевалась специально для него. Теперь Шура оделась для Америки.
– О, да тебя поселили в президентские апартаменты. У меня по сравнению с твоими – каморка, – осмотрев номер, завистливо протянул Полищук.
– А ты посмотри ванную, там дюжина разных полотенец, – сказал Гордеев. – А какие простыни! Сделаны из хлопка, но будто шелковые.
– Да видел уже все не один раз, – сказал Полищук, но все же не поленился и, заглянув в ванную, начал считать полотенца. – Зачем их столько, все равно две ночи – и полетим в Фэрбенкс.
– А это слезы и сопли гостям подтирать, – ответил Гордеев.
– Петр Яковлевич, там за тобой приехал на «форде» американец. Желает забрать с собой господина Гордеева, – сказал Полищук и, подождав, когда за Гордеевым закроется дверь, кивнул на стоящую на столе сувенирную бутылочку «Аляски».
– Давай, депутат, угощай!
– Ну зачем ее трогать, пусть стоит, – сказал Порогов. – Для тебя это, что слону – дробина.
– Что, жалко стало?
– Кстати, у меня есть армянский коньяк. Есть «Столичная», – сказал Николай. – Перед самым отлетом купил на Столешниковом. Может, его попробуем?
– Да мы тоже водку взяли, – сказала Шура.
– Та водка для дела, – перебил ее Полищук. – На приеме подарим американцам. А сейчас, для сравнения, надо попробовать ихней. Пусть нас депутат угостит. А то зажал свое избрание.
Порогов открыл холодильник и достал бутылку виски «Джонни Уокер» с красной этикеткой. Сколько она стоила, он не знал, но подумал: тех долларов, что выдали на мелкие расходы, вполне хватит.
– «Джонни Уокер» в переводе означает «Джонни-гуляка», – сказал Полищук. – Я помню, в Луанде, в баре, мы его брали. Неплохое пойло.
– Вот и попробуем, – сказал Порогов. – Откроем для себя Америку и помянем наших далеких предков. Когда-то они приплыли сюда и подарили России новые земли. Жаль, что продали все за понюх табаку.
– Продали и правильно сделали. Мы на том берегу до сих пор нормальных туалетов завести не можем, – сказал Полищук. – И одно полотенце на всю Чукотку. А здесь вон для одного аж двадцать полотенец. И туалеты цивильные, как в «Метрополе». А всего в сотне километрах люди ходят до ветра. Как была немытая Россия, так и остается. Да чего там говорить, давай угощай, ты у нас теперь депутат, мы за тебя голосовали.
– Ну, допустим, не все, – сказал Порогов.
– Но теперь-то какая разница…
Николай достал из бара пузатенькие рюмки и начал разливать, но не так, как делали, когда, оставшись ночевать в северных аэропортах, принимали на грудь с холода сразу по полстакана, а налил по-европейски, на глоток.
– Ну вот, что за новости? Давай наливай по-русски, – сказал Полищук. – Все равно спать. Мне это вместо снотворного.
Порогов молча налил полный бокал, посмотрел на Шуру. Она укоризненно покачала головой, показав, что не следовало бы делать этого.
– А ну, вруби телик, развращаться, так уж до конца, – сказал Полищук.
У телевизора было сорок восемь каналов вещания. Но работали далеко не все. Дикторы улыбками демонстрировали, что они довольны, благополучны и уверены в завтрашнем дне.
– Ребята, пойдем прогуляемся, – неожиданно предложила Шура.
– Да-да, можете идти, а я, если не возражаешь, посижу у тебя, посмотрю телевизор, – сказал Полищук Николаю.
Порогов понял: телевизор был для него поводом, в бутылке еще оставалось достаточно виски.
Пока они знакомились с начинкой гостиничного номера, над Номом прошумела короткая весенняя гроза, дождь омыл поселок, прибрежные камни, по ним на четырехколесных мотоциклах «хонда», как ковбои, носились подростки. Были среди них и девчонки. Взрослое население ходило по берегу и собирало скопившийся за зиму мусор: пластиковые пакеты, бумагу, банки, коробки. Было тепло, тихо, на заборах не было видно листовок, лиц кандидатов, все было чисто, вылизано, благопристойно. Снующие по улочкам люди напоминали Порогову весенние субботники, и Николай сказал об этом Шуре.
– Мы там у себя кричим и ерничаем, что не бывает безвозмездного труда, киваем на американцев: мол, они-то себе такого не позволяют, а посмотри, они делают то же самое.
Шура никак не отреагировала на его замечание. И вдруг он вспомнил, что вот так же они когда-то ходили с ней, прилетев в Мирный, Якутск, Благовещенск, Киренск, Нюрбу, Олёкминск. Он старался кроме магазинов посмотреть город или поселок, почувствовать, как и чем живут люди. Точно так же он решил поступить и в незнакомом Номе. Они пошли по тихой бутафорской улочке, как из ковбойских фильмов. И застали своих соплеменников за приятным и в общем-то привычным занятием – посещением номских супермаркетов. Впрочем, на весь поселок их было всего два. Остальные специализированные магазинчики были не в счет. Выяснилось, что тех денег, которые им выдали, хватит разве что на бусы. Кроссовки стоили шестьдесят долларов. А хорошие модные туфли из натуральной кожи стоили несколько сотен. За пятьдесят лет многое изменилось и здесь. В одном из магазинов увидели привычную очередь и, к своему удивлению, обнаружили, что американцы сгрудились у прилавка, где продавали сувениры из России: палехские шкатулки, павловские платки, дымковские игрушки, стекло из Гусь-Хрустального, матрешки.
Выяснилось, что Романова хотела купить для Юрия видеомагнитофон. У нее были с собой доллары, которые ей кто-то одолжил еще в Союзе. Но ей все равно не хватало. Порогов поинтересовался, сколько не хватает.
