Еще удивительнее, что то же самое говорит и Р.Ю. Виппер. «При завоевании Поволжья московские конные армии вели бой с воинством себе подобным и руководились стратегией и тактикой весьма простыми. Совсем другое дело — война западная, где приходилось встречаться со сложным военным искусством командиров наемных европейских отрядов: московские войска почти неизменно терпят поражение в открытом поле»43
И, наконец, даже С.В. Бахрушин, сочинявший почти столь же восторженные гимны Ливонской войне, что и Виппер, признается со вздохом, что «Россия в XVI веке еще не была подготовлена к решению балтийской проблемы»44 Другое дело, что и эту мрачную оценку почтенный автор умудрился повернуть оптимистически: «Тем более поражает проницательность, с какой Иван IV осознал основную жизненную задачу русской внешней политики и на ней сосредоточил все
С.М. Соловьев. Цит. соч., с. 651. М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 450.
Р.Ю. Виппер. Цит. соч., с. 69.
г
С.В. Бахрушин. Иван Грозный, ОГИЗ, 1945, с. 84.
силы своего государства».45 Может быть, читатель подскажет мне, где здесь логика? Когда еще такое бывало, чтобы вину в национальной катастрофе объявляли доказательством проницательности и государственного ума правителя?
Впрочем, в Иваниану нам еще предстоит углубиться в заключительной части книги. А пока не станем отвлекаться от самого Ивана.
w Глава четвертая
Последний компромисс передо
То, что было несомненно для историков, тем более бросалось в глаза всем, кто сам участвовал в этих «столкновениях с западным неприятелем в чистом поле» и кому «поворот на Германы» сулил неминуемую гибель. «Мы же паки о сем, — писал Андрей Курбский, — и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти или войско великое послал в то время на орду, он же не послушал, предукаждающе нам сие и помогающе ему ласкатели, добрые и верные товарищи трапез и кубков и различных наслаждений друзии, и подобно уже на своих сродных и единоколенных остроту оружия паче нежели поганом готовая».46
Мотивы мятежного князя очень близки тем, по которым Правительство компромисса настаивало на антитатарской стратегии: «Тогда время было над бусурманы християнским царем мститися за многолетнюю кровь християнскую, беспрестанно проливаему от них и успокои- ти собя и отечества свои вечне, ибо ничего ради другого, но точию того ради и помазаны бывают еже прямо судити и царства, врученные им от Бога, обороняти от нахождения варваров».47 Открывать в такой ситуации второй фронт против христианской Европы должно было казаться князю Андрею и его единомышленникам безумием, чреватым катастрофой. (Это понимал, как мы видели, даже евразиец Вернадский.)
На одной чаше весов с антитатарской стратегией лежал, как видим, «прямой суд», а на другой — вместе с отказом от нее — террор
Там же.
Prince AM. Kurbsky's History..., p. 126. Ibid., p. 123-124.
Часть первая
КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ
«на сродных и единоколенных». Правительство понимало, что оттого, какая чаша перевесит, зависит его жизнь. Есть основания думать, что понимал это и царь. Уже в годы опричнины он восклицал в письме к Курбскому: «Как не вспомнить вечные возражения попа Сильвестра, Алексея [Адашева] и всех вас против похода на германские города... Сколько мы услышали укоризненных слов от вас — не стоит подробно и рассказывать!»48 Дальше царь откровенно признается: «Что бы плохое ни случилось с нами — всё это из-за германцев»49 Если контрреформаторы и впрямь искали повод поссорить царя с правительством, они, как видим, преуспели.
Правительство, надо полагать, пыталось поставить царя перед фактом: война на юге началась еще в 1556 г. И началась успешно, блестяще. Дьяк Ржевский спустился по Днепру до самого Очакова, разгромил татар, отбил у них скот и коней и благополучно ушел. Эффект был неслыханный: татарам впервые было отплачено их же монетой. Москва напала на гангстеров в их собственном логове — и выиграла. Мудрено ли, что Девлет Гирей, собиравшийся чуть позже прогуляться на Москву, тотчас забил отбой и согласился даже отпустить московских пленников, взятых в прошлогоднем набеге?
Тогда-то, по-видимому, настоящий спор в Кремле и разгорелся. Тогда-то «паки и паки» царю «стужали и советовали», что время развивать успех, что Крым воевать можно, что пришло время для новой Угры, дабы окончательно «успокоити собя и отечества свои вечне». Царь, однакЪ, уперся. Он совершенно недвусмысленно хотел воевать Европу, а не татар. В начале 1558-го Адашев, похоже, решился на отчаянный компромисс. Он согласился вести войну на два фронта. Без всякой дипломатической подготовки к войне с Ливонией, что уже само по себе было отступлением от традиции Ивана III, войска были посланы и на Запад, и на Юг.
Можно представить себе ход рассуждений Адашева. Хотя переговоры с Англией об обмене товарами по Белому морю были уже в полном ходу, Нарва, дававшая выход на Балтику, была стране
Послания Ивана Грозного, М.-Л., 1951, с. 317 (выделено мною. — АЯ.).
Там же (выделено мною. — А.Я.).
и впрямь необходима. И эта единственная рациональная цель на западном направлении могла быть достигнута практически без войны. Удивительно ли,что расслабились московские воеводы в Ливонии после взятия Нарвы? И что при первой возможности, когда датский король сделал посредническое предложение, Адашев ходатайствовал о перемирии с ливонцами и добился его?50
Но царь и слышать не хотел о прекращении войны на Западе. «Мне пришлось, — негодует Грозный, — более семи раз посылать к вам, пока вы, наконец, пошли с небольшим числом людей и лишь после многих моих напоминаний взяли свыше 15 городов. Это ли ваше старание, если вы берете города после наших писем и напоминаний, а не по собственному стремлению?»51
_ Глава четвертая
Еще одно отступление передо в современность
В изображении авторов тома VIII это вполне безумное и убийственное, как мы видели, для страны упрямство царя выглядит так: «Окрыленный победами на Востоке Иван IV... повернул свои взоры на западные границы... Другого выхода на этих обширных равнинных землях не было. В противном случае Московское государство непременно подверглось бы агрессии со стороны усилившихся Литвы, Польши, Швеции, по-прежнему опасного Ливонского ордена... Это было плохо для народа... Но это было хорошо для государства».52
В применении к катастрофической Ливонской войне, предопределившей, как мы помним, крепостное рабство для русского крестьянства, этот пассаж звучит, согласитесь, кощунственно. Хотя бы потому, что практически не отличается от бахрушинского: к войне за Прибалтику Россия Ивана Грозного готова не была, но, развязав её, царь тем не менее обнаружил поразительную проницательность. Разница лишь в том, что С.В. Бахрушин издал свою книгу во времена высокого
Там же, с. 603. Там же, с. 317. Том VIII, с. 152.
сталинизма, а наши авторы оправдывают безответственную авантюру Грозного — в XXI веке. И при этом еще уверяют нас, что непосильная для России война на два фронта была «хороша для государства».
Так или иначе, правительство Адашева было совершенно убеждено в обратном. До такой степени убеждено, что пошло на отчаянный шаг, послав посольство в Вильно с полномочиями предложить литовцам вечный мир. При условии, конечно, что они вместе с Москвой выступят против «басурманских врагов христианства». Кремлевская «партия мира» выразила готовность отказаться в обмен на это от своих прав на Киев и Правобережную Украину. Уступка была ошеломляющая. Она свидетельствует, что правительство было готово практически на всё — дабы отвратить от страны трагедию, уготованную ей намерением царя открыть второй фронт в Ливонии.Иначе говоря, дело было не в том, что «окрыленный победами на востоке Иван IV повернул свои взоры на западные границы», как трактуют это авторы тома VIII, но в том, что новый курс царя совершенно очевидно был чреват национальным несчастьем. Так во всяком случае полагало тогдашнее правительство Москвы. Какая, казалось бы, после этого цена соображениям авторов тома VIII? В особенности по поводу угрозы со стороны дышавшего на ладан Ливонского ордена?Не тут-то было, однако. На подмогу им неожиданно приходит де Мадариага. Она тоже, оказывается, уверена, что посольство Алфе- рьева в Вилычо было делом рук вовсе не кремлевской партии мира, но самого царя Ивана. И что предлагал он Литве вечный мир вовсе не для общей борьбы с «басурманскими врагами христианства», но для того, чтобы «развязать себе руки в Ливонии».53
Будь она права, однако, такой шаг означал бы, что царь работал против собственного проекта. Хотя бы потому, что ни при каких обстоятельствах не могла ему гарантировать Литва, что в его завоевательные планы в Ливонии не вмешаются еще более опасные — и сильные — противники: шведы, например, или датчане. Даже Удайся ему соблазнить Литву Киевом, чем, спрашивается, умиротво-
