– Я так и поступлю, как советуешь! Но я себя чувствую виноватым в гибели друга. Ведь я его не остановил, когда он решил отступать с армией. Я, наоборот, обрадовался такому предложению. И не уберёг его, – винил себя Александр.
Он не знал, что грехи покойного отца Александра Киприяновича начали преследовать его, как пророчил давно некий святой бабушке Екатерине Даниловне в старом сотниковском доме.
– Я тебе скажу, брат, как юрист! Твоя главная вина перед советской властью – это мятеж казачьего дивизиона. Головы отрубленные могут списать на войну. Но, кроме всего, ты – офицер. А их нет нейтральных. Или – у красных, или – у белых. Серых нет, кроме твоих социалистов-революционеров. В навигацию уедешь в низовье. А там, глядишь, и заваруха эта кончится. Может, закон какой-нибудь примут о непреследовании контрреволюционеров. Надо затаиться и ждать! Хоть это и не по твоему норову, но я предлагаю единственную возможность выжить в предстоящей чистке, – сказал Киприян.
Пока Александр горевал у брата в Ачинске, рабочие и солдаты Красноярского гарнизона численностью около восьми тысяч человек подняли в городе восстание, взяли власть в свои руки и преградили путь Первой и Второй колчаковским армиям. Двое суток они сдерживали натиск белогвардейских войск.
Шестого января одна тысяча девятьсот двадцатого года основная часть колчаковских войсковых соединений в пятьдесят тысяч штыков и сабель была окружена тридцатой и тридцать пятой стрелковыми дивизиями партизанской армии Александра Диомидовича Кравченко и Петра Ефимовича Щетинкина и сложила оружие. Лишь небольшой группе во главе с генералом Владимиром Оскаровичем Каппелем удалось прорваться на восток через Енисей. В ночь на седьмое января одна тысяча девятьсот двадцатого года тридцатая стрелковая дивизия красных вступила в Красноярск.
Александра Васильевича Колчака взяли под охрану двадцать седьмого декабря одна тысяча девятьсот девятнадцатого года чехословацкие войска. Четвёртого января тысяча девятьсот двадцатого года Колчак передал прибывшему в Иркутск генералу Григорию Михайловичу Семёнову всю полноту власти. Вернувшись в Верхне-Удинск, Семёнов восьмого января «создал правительство Российской восточной окраины». Теперь, когда Александр Васильевич Колчак остался «адмиралом без флота», его выдали по требованию восставших рабочих эсеро-меньшевистскому Политцентру, а затем передали Иркутскому большевистскому ревкому. Вместе с ним заключили под стражу и Владимира Николаевича Пепеляева, около двух месяцев тому назад возглавившего Омское правительство. Остальные члены правительства тайно бежали, опасаясь ареста.
Пятнадцатого января Колчака поместили в нижний этаж одиночного трёхэтажного корпуса тюрьмы, находящегося в отдельном дворе, в камеру № 56. Камера без окон, размером восемь шагов в длину и четыре в ширину. У стены – железная кровать. У другой – железный столик и неподвижный табурет. На стене полка для посуды. В углу выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В двери камеры, обитой железом, окошко для передач. Над ним небольшое застеклённое отверстие – вольник.
Колчак волновался. Даже его мощный ум не мог объять безмерность катастрофы, ответственность за которую он не хотел перекладывать на других. Пропал аппетит, сон. Тяжёлый кашель распирал грудь до боли в мышцах. Он был подавлен ежедневными многочасовыми утомительными допросами и морально сломлен в процессе дознания. Во время небольших перерывов между допросами он нервно шагал по камере, пытаясь продумать ответы на вопросы следователя.
Прогулки в тюремном дворе были невыносимыми для адмирала. Его освистывали, осыпали бранью, насмешками такие же арестанты, как он. Он просил конвоиров, чтобы его раньше уводили с прогулки. Адмирал не терпел издевательств.
Владимир Николаевич Пепеляев гулял один. Он был спокоен. Он знал, ему грозит расстрел, и морально готовился к нему. Он был всегда чисто выбрит, подтянут и даже весел. У него недавно имелась возможность, как и у других членов правительства, бежать из правительственного салон-вагона, в котором они жили в Иркутске. Но он не мог оставить Колчака и возложить всю ответственность за происшедшее в Сибири за последний год только на него. Он внутренне даже гордился тем, что ему придётся умереть за Россию рядом с таким верным её сыном, как Колчак.
Следствие торопилось. На подходе к городу появились «каппелевцы». Иркутский ревком боялся, что в случае захвата города они освободят Колчака и Пепеляева. Тюремную охрану сменили на красногвардейский караул. Свет в тюрьме гасили в восемь вечера. Из коридоров, освещённых огарками свечей, доносилась брань красногвардейцев, грозивших расстрелами и казнями. Они орали у камер заключённых, но особенно изощрялись у камеры Верховного правителя.
Он затыкал пальцами уши и ходил по узилищу, заглушая голоса стуком сапог.
В тот вечер Колчак услышал привычную суету в коридоре, топот ног охранников, звон ключей. «Неужели за мной?» – подумал он и припал к глазку. Щелкнул ключ в соседней камере, где сидел китаец-палач, ещё недавно казнивший арестованных красногвардейцев. И вскоре мимо камеры Колчака проплыло грустное лицо китайца, сопровождаемого четырьмя конвоирами. Усиленный караул полагался только расстрельным арестантам. Потом всё стихло. Но адмирал так и не прилёг. Он ждал своей очереди. Около полуночи в коридоре снова раздались шаги. Они приближались к его камере. Александр Васильевич услышал у своей двери тяжелое дыхание и знакомый щелчок ключа.
«Это уж за мной!» – подумал арестованный и в открывшуюся дверь услышал:
– На выход!
Он не спеша надел шинель, адмиральскую фуражку. Закашлялся. Поднял воротник шинели. Взял со стола золотой портсигар с папиросами. Постоял, окинул взглядом камеру, будто боялся что-нибудь забыть. Конвоиры с любопытством наблюдали за адмиралом и не пытались нарушить его сосредоточенность. Верховный правитель вызывал у них не только страх, но и уважение. Колчак окинул взглядом четверку конвойных.
– Кто из вас начальник конвоя? – спросил адмирал.
– Я! – ответил крепко сбитый красногвардеец.
Арестованный, глядя ему в глаза, достал из кармана кителя вдвое свёрнутый лист. Это было его последнее письмо возлюбленной Анне Васильевне, арестованной вместе с ним.
– Прошу передать в двадцатую камеру Тимиревой! – и вышел в коридор.
Его вывели в тюремный двор, где стоял американский автомобиль с зажженными фарами. В свете фар Колчак увидел идущего под конвоем Пепеляева. Александр Васильевич поднял глаза на окно камеры, где томилась любимая Анна, и вспомнил её четверостишие:
В осенних днях такая грусть. Прекрасна осень-королева, Что ни пошлет судьба мне – пусть! Приму без ропота и гнева.
…Седьмого февраля одна тысяча девятьсот двадцатого года Александр Васильевич Колчак и Владимир Николаевич Пепеляев были расстреляны в устье реки Ушаковки при впадении её в Ангару. Колчак перед расстрелом выкурил папиросу и со словами: – Пользуйтесь, ребята! – бросил свой золотой портсигар к ногам целившихся в него красногвардейцев. Застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». Было шесть часов утра. Тела убитых спешно опустили в прорубь.
*
Александр Сотников вернулся в Томск через месяц после гибели Александра Фильберта. Вернулся, не похожий на себя. Под глазами тёмные круги, тусклый взгляд, невнятная речь. Шарлотта, взглянув, сказала:
– Ты морально опустошён. Тебе нужен отдых. За последние четыре года на твою долю выпало столько вынести, что ни один здоровый человек не осилит. Побудь дома! Не ходи на службу! Приди в себя!
– Нет! Я пойду на работу, займусь любимым делом. И, может, пройдёт эта депрессия, – отвечал Александр.
Отметили сорок дней со дня гибели Александра Фильберта. Помянули, поплакали, вспомнили добрым словом.
– Даже могилки на земле не осталось! – сокрушалась Шарлотта Егоровна. – Бедный мой мальчик! Он так и не успел стать мужчиной.
– Зря ты так говоришь, Шарлотта Егоровна! – грустно сказал отец. – Он стал настоящим мужчиной, потому что определил главным мерилом своей жизни – порядочность. Он ни в большом, ни в малом ни разу не преступил её.
А молодая Шарлотта целовала фотографию в траурной рамке и не верила, что брата нет в живых.
– Смотрю на него и думаю, сейчас застучат по ступенькам сапоги и он, зайдя в столовую, улыбнётся и скажет: «Привет честной компании!»
Александр Сотников достал из саквояжа портупею с наганом и протянул матери:
– Возьмите, как память о сыне!
В феврале Александр Сотников вместе с сотрудником Дирекции маяков и лоций Северного морского пути прибыл в Иркутск для сдачи годового отчёта и получения в окружном интендантстве спецодежды для проведения гидрографических работ в низовье в летнюю навигацию. Сначала они встретились с Иркутским губернским военным комиссаром Я.Л. Янсонсом, который назначил заседание Совета народного хозяйства по вопросу проведения гидрографических работ в низовье Енисея и Карском море. На заседании была одобрена проводимая Дирекцией работа и «признана полезной и заслуживающей продолжения». Приняли решение о командировании Александра Сотникова в Омск, затем – в Москву для получения директив и средств по ускоренному ведению гидрографических работ в районе Северного морского пути.
