Не успел Сотников со своим сотрудником покинуть заседание Совнархоза, как Янсонс крутнул ручку телефона и поднял трубку:
– Соедините меня с председателем губчека! Что же вы, товарищ Сербин, бдительность потеряли? На заседании Совнархоза отчитывается ярый контрреволюционер, бывший атаман Енисейского казачьего войска, попортивший нам немало крови в семнадцатом и восемнадцатом годах, а вы спокойно отсиживаетесь в кабинете! Смотрите, чтобы и вы не попали в число контры, Самуил Абрамович!
В трубке послышалось сопение Сербина:
– Мы каждый день, а вернее, ночь, товарищ Янсонс, сажаем партиями контрреволюционеров. Уже тюрьма трещит. Мест нет.
– Не знаете, что делать? Что и с Колчаком! И концы в воду. Сегодня – не суетись! А завтра он будет получать спецодежду в окружном интендантстве. Да не упусти, а то сам сядешь вместо него.
– Я понял! – ответил председатель губчека.
Двадцать шестого февраля одна тысяча девятьсот двадцатого года Александра Сотникова арестовали и доставили в Иркутскую тюрьму в одиночную камеру номер пятьдесят шесть. Он только успел попросить своего сотрудника, чтобы тот передал при возвращении в Томск Шарлотте Константиновне о его аресте.
Инструктор отдела контрразведки Иркутской Чрезвычайной комиссии появился в камере лишь 11 апреля. Худой, вероятно, чахоточный, еврей по фамилии Крейш. Бывший ссыльный, испытавший лишения и унижения, он теперь рьяно допрашивал арестованных, пытался уличить в обмане, но не бил. Его комплекция не позволяла причинять физическую боль арестованным. Зато морально он размазывал по стене любого. Для выбивания показаний он звал в камеру двух дюжих охранников, которые добросовестно делали своё дело. Вот и сейчас, идя в камеру, Крейш нёс под мышкой бланки протоколов допросов, анкеты и несколько листиков дорогой бумаги. Он был рад, что ему доверили вести дело бывшего атамана. У него всегда вызывал интерес ход мыслей незаурядных людей, офицеров Генерального штаба, атаманов, министров, партийцев разного толка. Он нередко говорил, что «любит состязаться в уме с интеллигентными людьми». Коридорный загремел ключами. В дверном проеме показался Крейш.
– Заключённый Сотников Александр Александрович? – спросил он.
– Так точно! – по-военному ответил арестованный.
– С вами буду вести дознания я, инструктор для поручений контрразведывательного отдела Иркутской губернской Чрезвычайной следственной комиссии Крейш Григорий Самойлович. Вы, наверное, догадались, что арестованы за контрреволюционную деятельность в 1917–1918 годах.
– Догадываюсь, если считать уход моего казачьего дивизиона по станицам контрреволюцией. Не было сделано ни одного выстрела.
– Вы, Александр Александрович, не торопитесь с откровением. Наши встречи быстро не закончатся и думаю, вы расскажете мне о всех своих злодеяниях против советской власти! – ехидно сказал дознаватель. – Но прежде всего садитесь за стол и заполните первую часть анкеты для арестованных и задержанных с зачислением за Чрезвычайной комиссией. Обратите внимание на текст, отпечатанный крупным шрифтом. Третья строка анкеты. Читаю: «Заполните и дайте только верные ответы. Лица, давшие неверные показания в анкете, будут подвергнуты строжайшей ответственности». Вы поняли меня, Александр Александрович?
– Понял, Григорий Самойлович!
– Вам, Александр Александрович, между прочим, повезло. В этой камере сидел ваш Верховный правитель Александр Васильевич Колчак. Вот и его, пардон, параша сохранилась. Всего месяц прошёл, как его расстреляли. Так что, камера ещё дышит им!
– А что вы, Григорий Самойлович, о Колчаке так язвительно? Единственный человек, кто попытался восстановить Россию. Но не получилось. Антанта бы давно её растащила на лоскутки, – сказал Сотников.
– У Колчака не получилось? У него не хватило силы воли объединить всё под своё начало, а Ленин смог. Колчак, хоть и был диктатор, но позволил хозяйничать в России и Дутову, и Семёнову, и Корнилову, и Украинской раде. Да всех и не перечислишь. А Россия всю историю держалась на централизме, начиная с Ивана Грозного. Ленин всю Россию держит в одних руках, а потому советская власть дошла уже до Забайкалья. Скоро и Владивосток наш будет. Японцам ни метра не отдадим.
Александр спокойно заполнял анкету. Лишь в одном месте, где следовало указать месяц рождения, он указал год, затем зачеркнул.
Крейш довольно потирал руки.
– Ну, вот! Один документ готов, а протокол допроса я веду сам. Хоть и почерк у меня куриный, но грамотой не обделён. Теперь я сажусь, задаю вопросы, а вы, стоя, отвечаете. И настраивайтесь на долгое стояние на ногах. Может, днями, может, сутками. Мы будем меняться, отдыхать, а вы – стоять, пока не упадёте. И не вздумайте юлить. Найдём мы и свидетелей, и потерпевших, и сообщников. Красноярск уже дал телеграмму. Ждёт вас для расправы.
– Вы меня не пугайте, гражданин инструктор! Я человек военный! Свист пуль для меня привычен! Я удивляюсь, как вы уцелели в такой мясорубке? Нашим и вашим за рубли попляшем! От царя перешли к Керенскому, от Керенского – к Колчаку, а теперь – к большевикам. Люди вашего склада нужны при любой власти. Потому что власть – это насилие! И вы это насилие осуществляете. Вам не кажется, что всё завтра может повернуться? Вчера в этой камере был Колчак, сегодня – я, завтра будете вы! Не боитесь?
– Боюсь! – ответил Крейш. – Поэтому и осторожничаю. Я при батюшке-царе тоже поел тюремной баланды. А теперь не сую, куда попало, как вы свою отчаянную голову. А вообще-то всё возможно, Александр Александрович! Но я сяду после вас, когда всю контру поставлю к стенке. И вам уж точно не придётся злорадствовать по поводу моего поражения!
Он пробежал анкету, шевеля губами:
– Член Томской облдумы, член Красноярского исполкома, атаман, командир дивизиона, председатель гарнизонного Совета. Ой, сколько титулов! А ведь совсем молодой. Жаль губить такую голову. Родился в низовье Енисея. Там моего дядю Янкеля посадили в острог за пустяшное вино и папушу табаку, взятого в лавке Сотникова. Уж не ваша родня держала лавку? Вот тут я с вами и за дядю рассчитаюсь.
Две недели изнурительных допросов то в камере, то в канцелярии следователя, короткие прогулки во внутреннем дворе тюрьмы, скудная пища и никаких вестей из дому тревожили Александра, гасили надежду на скорое освобождение.
Брата Киприяна перевели на службу в Красноярск и вскоре приехавшая туда Елизавета Никифоровна тиранила сына-юриста:
– Если ты не вытащишь Сашку из тюрьмы, я задушу тебя собственными руками!
Жена Киприяна Ангелина Михайловна с возмущением слушала дикие угрозы свекрови и верила, что доведённая до отчаяния женщина способна на всё.
Сотникова стала с годами властной купчихой и держала в кулаке, не хуже покойного мужа, всё инородческое население Хантайской тундры. Стала самодуркой, уверовала, что ей в этой жизни всё дозволено. Она спрашивала Киприяна, кому дать взятку за свободу Александра. Киприян в порыве гнева отвечал:
– Со взяткой ко мне не обращайся! Я юрист и не могу идти против собственной совести, даже если это касается собственного брата. Дело ведёт контрразведка. А она неподкупна при любой власти. И при моей жене веди себя прилично. Не вытаскивай наружу свою купеческую разнузданность. Мне, как сыну, бывает стыдно за тебя.
– Ну, спасибо, сынок, за приют! Я лучше уйду жить в гостиницу, чем слышать твои упрёки!
И в тот же вечер переселилась в дом Кусковой.
В начале мая Сотникова в сопровождении конвойных доставили арестантским вагоном в Красноярск. После иркутской камеры решётчатое окно вагона казалось арестованному большим благом. Он видел свет, людей на полустанках, а проезжая станцию Заларинскую, вспомнил, как лет пятнадцать назад они навестили ссыльного отца. Тогда он наставлял его с Киприяном: «Только не вступайте в конфликт с властью! Проглотит, не пережёвывая!» «Забыл я совет отца, – думал Александр, – или посчитал его устаревшим. А он оказался очень злободневным».
Седьмого мая его, в качестве обвиняемого, уже допрашивал следователь Красноярской губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, а восьмого мая – брата Киприяна в качестве свидетеля.
Александру вменялись в вину, исходя из доноса, разговоры о приходе в Сибирь японцев, об отделении большевиками церкви от государства и аресте товарища Ленина.
Александр был взбешён. Он ни с кем не вёл никаких разговоров на подобные темы ни на прогулках, ни в столовой.
– У вас не хватает аргументов для расстрела, что вы собираете всякие доносы лживых подручных? – спросил он у следователя. – Мне стыдно получать расстрел за какую-то выдуманную ерунду. Казаки, узнавши, смеяться будут над вашим правосудием. А что касается доноса относительно моих слов о приходе японцев, упразднении церкви и аресте товарища Ленина, то заявляю, это – чистая ложь.
