– Я, пожалуй, согласен с Хьюги, – сказал Док. Он остановил шаровую мельницу, промыл шприц и наполнил его голубой массой.
– Вчера вечером жуть как спорили, – сказал Мак. – Спрашивают меня, когда родился, я сказал, двенадцатого апреля. Ну, Хейзл сразу купил карту и все про меня прочел. Кой-чего вроде сходится. Правда, там больше хорошее, а когда про тебя хорошее – ясно, поверишь. Вышло, что я смелый и умный и добрый к друзьям. Хейзл говорит, все сходится. А ваше когда деньрожденье, Док?
В конце долгого рассужденья вопрос звучал более чем естественно. Комар носу не подточит. Но не надо забывать, что Док знал Мака очень давно. Если б он знал Мака не так давно, он назвал бы 18 декабря (то есть свой день рожденья), а не 27 октября (то есть совершенно другой день).
– Двадцать седьмое октября, – сказал Док, – спроси-ка у Хейзла, что я собой представляю.
– Небось муть это все, – сказал Мак, – а Хейзл верит. Скажу ему, Док, пусть про вас поглядит.
Мак ушел, а Док стал думать, где тут закавыка. Ясно, это ход. Он знал технику Мака, его приемы. Он узнавал его стиль. И недоумевал, на какой предмет понадобились Маку эти данные. Только потом уж, когда поползли слухи, Док сообразил, что к чему. А пока вздохнул с облегчением. Он все боялся, что Мак под конец стрельнет у него доллар.
Двое мальчишек играли во дворе судоверфи, но вот на заборе показалась кошка. Они за ней бросились, выгнали на рельсы и на насыпи стали набивать карманы камнями. Кошка спаслась в высокой траве, а камни они оставили себе, потому что камни были – лучше не надо, и размер подходящий, и форма, и вес. Такие всегда пригодятся. Мальчишки повернули к Консервному Ряду и запустили камнем в рифленый фасад фабрики Мордена. Из окна глянул всполошенный служащий, метнулся к двери, но где ему было догнать мальчишек. Пока он спускался, они уже спрятались за дровами, а там их хоть сто лет ищи – не найдешь.
– Ему нас в жизни не найти, – сказал Джо.
Но когда никто не ищет – прятаться скучно, и они зашагали по Консервному Ряду. Долго стояли у витрины Ли Чонга, облизывались на клещи, ножовки, бананы. Потом перешли улицу и сели на нижнюю ступеньку лестницы, которая вела во второй этаж лаборатории.
Джо сказал:
– А у этого дядьки заспиртованные дети есть – в бутылках.
– Какие еще дети? – спросил Уиллард.
– Обыкновенные, только они не родились еще.
– Врешь ты все, – сказал Уиллард.
– Нет, правда. Спрейг сам видел. Говорит, они во-от такие, и у них ручки, и ножки, и глазки есть.
– И волосы? – спросил Уиллард.
– Про волосы не говорил.
– А ты б спросил. Врет небось.
– Смотри, как бы он не услыхал, – сказал Джо.
– Пожалуйста, можешь ему сказать. Подумаешь, испугался я его! Тебя испугался! Я никого не боюсь. Ну, что ты мне сделаешь? А?
Джо не ответил.
– Ну?
– Ничего, – сказал Джо. – Я вот думаю… пошли к этому дядьке и прямо спросим, есть у него дети в бутылках или нет. Может, он покажет? Ну, если они у него есть.
– Нету его дома, – сказал Уиллард. – Когда он дома, тут всегда машина стоит. Куда-то укатил. Небось вранье. Спрейг врун. И ты врун. Ну? Что ты мне сделаешь?
День получался скучный. Уиллард из кожи лез, чтобы развеселиться.
– А еще ты трус. Что ты мне сделаешь, а?
Джо промолчал. Уиллард переменил тактику.
– А где теперь твой папаша? – спросил он дружелюбно.
– Умер, – сказал Джо.
– Ну да? А я и не знал… От чего?
Минутку Джо помолчал. Он знал, что Уиллард все знает, но не подал виду, потому что тогда надо было драться с Уиллардом, а Джо его боялся.
– Он покончил… Он отравился.
– Ну да? – Уиллард скорчил удивленную мину. – Как это он?
– Съел крысиного яду.
Уиллард просто покатился со смеху:
– Что же он – думал, что он крыса?
Джо усмехнулся, отдавая должное остроумию Уилларда.
– Ага, он думал, что он крыса, – кричал Уиллард. – Наверно, поползал – вот так – гляди, Джо. Так, Джо? И делал носом – так? А хвост у него был? А? – Уиллард помирал со смеху. – Чего же он к крысоловке не подошел, башку туда не сунул? А, Джо? – Уиллард иссяк. Было уже не смешно. Но он не унимался. – Ну а какой он был? Такой? – Он скосил глаза, открыл рот и высунул язык.
– Он целый день промучился, – сказал Джо. – А умер ночью. У него все болело.
Уиллард сказал:
– А на кой это он?
– Не мог работу найти, – сказал Джо. – Чуть не год не мог работу найти. И знаешь, как интересно? Наутро к нему пришли на работу его нанимать.
Уилларду не хотелось расставаться с удачной шуткой.
– Наверно, он подумал, что он крыса, – сказал он, но ему и самому было не смешно.
Джо встал и сунул руки в карманы. В водосточном желобе блеснула монета, и он двинулся к ней, но не успел он к ней подойти, Уиллард его отпихнул и поднял монету.
– Чур моя, – закричал Джо, – отдай!
– А что ты мне сделаешь? – сказал Уиллард. – Ну, что будешь делать? Может, крысиного яду съешь?
Мак с ребятами – красавцы, праведники, блаженные – сидели у себя в Ночлежном Дворце, а благое их влияние, как от камня, брошенного в воду, шло кругами по всему Консервному Ряду и дальше, к Пасифик-Гроув, к Монтерею и дальше, дальше, через холмы до самой Кармел.
– Теперь-то уж, – сказал Мак, – выясним наверняка, придет он на вечер или нет. А нет – так и устраивать нечего.
– А где мы теперь устроим? – спросил Джон.
Мак качнул свой стул, краем спинки опер об стену и обнял ногами его передние ножки.
– Сам вот голову ломаю, – сказал он. – Можно бы сюда пригласить, только тогда какой же сюрприз. И Док свою лабораторию любит. Там у него музыка. – Мак обвел комнату суровым взором. – Не знаю, кто там в прошлый раз поломал ему граммофон, – сказал он. – Но теперь кто хоть пальцем его тронь – не обрадуешься.
– Да, видно, лучше у Дока устроить, – сказал Хьюги.
О вечере никому не сообщали, весть вызревала сама. Никого не приглашали. Все собирались пойти. 27 октября означилось у всех в воображении красной цифрой. Ну, а раз это день рожденья, нужны еще и подарки. Девушки Доры, например. Все они когда-никогда захаживали в лабораторию за советом, лекарством или просто с нерабочим визитом. И видали кровать Дока. И на ней лежало старое выцветшее красное одеяло, все в репье, колючках и в песке, потому что Док всюду таскал его с собой. Если заводились деньги, он покупал оборудование для лаборатории, а новое одеяло и не думал покупать. Девушки Доры делали стеганое лоскутное одеяло, шелковую прелесть. Брались лоскуты, в общем, от нижнего белья и вечерних туалетов, и одеяло роскошно переливалось телесным, бежевым, белоснежным и вишневым. Над одеялом трудились поздно утром и вечерами, пока не заявятся ребята, занятые на ловле сардин. Общая благородная цель сплотила их и совершенно вытеснила присущие бардакам интриги и ссоры.
Ли Чонг достал со склада и тщательно осмотрел двадцатипятифутовую нитку шутих и большой мешок китайских фонариков. Он полагал, что лучше для праздника ничего не придумаешь.
Сэм Мэллоу давно вынашивал теорию антикварных вещей. Он понял, что мебель, стекло и фарфор, сперва ничего собой не представляющие, с течением времени обретают ценность и цену, совершенно независимо от красоты и прока. Он слыхал, что за один старый стул выручили пятьсот долларов. Сэм собирал детали автомобилей устарелых марок и не сомневался, что когда-нибудь коллекция сказочно его обогатит и будет покоиться на черном бархате в лучших музеях. Сэм долго думал о вечере, а потом осмотрел свои сокровища, которые хранил в большом запертом ящике позади котла. Он решился подарить Доку один из перлов коллекции – шатун с поршнем от «чалмера» 1916 года. Он тер и полировал эту драгоценность, пока она не заблистала, как древняя кольчуга. Он сделал для подарка специальный футляр и выстлал его черным сукном.
Мак и ребята тоже долго думали и пришли к заключению, что Доку вечно нужны кошки и он вечно мучается, раздобывая их. Мак пустил в ход свою двойную клетку. Взяли напрокат кошку во взволнованном состоянии и расставили ловушки у кипариса и на краю пустыря. За углом возле Дворца соорудили железную клетку, и группа неистовствовавших котов разрасталась из ночи в ночь. Джону приходилось дважды на дню ходить на фабрику за рыбьими головами, чтоб прокормить пленников. Мак справедливо считал, что двадцать пять котов – лучший подарок Доку.
– Украшений делать не будем, – сказал Мак. – Просто серьезный вечер и выпивки – залейся.
Известие о вечере дошло до Гэя, в салинасскую тюрьму, и он уговорил шерифа, чтоб отпустил его на одну ночь и дал взаймы два доллара на автобус туда и обратно. Гэй всегда хорошо обращался с шерифом, и не такой человек был шериф, чтобы не помнить добро, да вдобавок надвигались выборы, и Гэй мог, по крайней мере обещался, подкинуть шерифу парочку голосов. Ну, а тот же Гэй при желании мог и черт-те как ославить салинасскую тюрьму.
