Мог бы, но не могу.
Каким-то образом, это единственное, чего я не могу. После всего, чему она стала причиной, я не хочу, чтобы это заканчивалось так. Я хочу заставить ее страдать дольше. Она не заслужила и капли милосердия, но мне нужно задуматься об этом. Действительно ли я хочу убить ее? Или просто жестоко наказать?
Мне до сих пор не верится, что это и было мое задание.
Наблюдая, как по ее щекам катятся слезы, я откашливаюсь и опускаю пистолет. Ее грудь вздымается, воздух покидает легкие короткими дозами, когда она пытается сморгнуть крупные капли.
— Ты не собираешься меня убивать? — доносится до меня из-под кляпа.
— Думаю, ты немножко подождешь, — отвечаю я, возвращаясь к своему креслу. Резко опустившись, я беру стакан со скотчем и выпиваю все содержимое. Будь я проклят. Я раскис. Мне бы стоило сделать с этим что-нибудь, но сначала мне предстоит сделать выбор.
У меня есть только шесть часов перед тем, как появится Антонио. Дерьмо. Шесть часов, чтобы решить, что мне делать. Шесть часов, чтобы решить ее судьбу. Какой бы выбор я не сделал, не хрен ждать хеппи-энда. Как только я вошел в комнату, наши с ней жизни были поставлены на кон.
Остался единственный вопрос: кто сдастся первым?
Глава 3
«Первый шаг на пути к обеспеченности — это отказ быть заложником тех обстоятельств и того окружения, среди которых ты изначально себя обнаружил и находишься».
— Марк Кейн
Джей
Четверг, 15 августа, 2013, Вечер. 23.30
Что-то удерживает его. Ума не приложу, что. Понятия не имею, почему. Но я выясню.
Он не спускает взгляда с часов, вертится в своем кресле, пока наблюдает за мной. Его клонит в сон. Хреново, когда даже пошевелиться не можешь. Он очень крепко меня привязал. Кажется, он больше не хочет, чтобы я убегала, что значит, моя тактика отвлечь-и-валить-на-хрен-отсюда больше не сработает. Он сам должен захотеть этого, и я думаю, уже хочет. Он не убил меня. Он поцеловал меня.
Это ведь был поцелуй?
Он знает мое имя, но я не знаю его. Он сказал, что я его не помню, но откуда мне помнить? Что он знает из того, что я не знаю?
Если я собираюсь выжить, мне придется сыграть на его чувствах. Сыграть с его сердцем, если оно у него есть. Он чего-то не говорит мне, и это единственное, что не дает ему убить меня. Мне придется делать то, что он скажет. Может это и есть билет на свободу. Тот поцелуй что-то значил для него. Он даже для меня что-то значил, хоть я и не пойму почему. Такое чувство, будто я должна знать, что он значит. Будто значение его спрятано глубоко в моем мозгу и пытается сбежать. Чего-то не хватает.
Мое зрение неожиданно затуманивается. Адская головная боль не проходит уже несколько минут, что не дает мне сфокусироваться на чем-то вообще. Тело вот-вот взорвется. Все, о чем я могу думать, это доза кокса. Я знаю, что со мной. Ломка.
Черт, почему я не приняла его раньше?
На груди и ногах я заметила капельки пота. Становится так жарко, будто меня подвесили над кратером вулкана. Черт возьми, я ненавижу чувствовать это. А что еще хуже, так это то, что я ничего не могу сделать с этим. Моя заначка в ванной, а я даже встать не могу.
— Что не так? — спрашивает он.
Я перестаю извиваться.
— Ничего.
Я не собираюсь говорить ему. Он сразу использует это против меня.
Он бросает на меня косой взгляд, пожирая черными глазами. Он ждет, что я продолжу. А может, я использую это?
— Мне нужно в туалет, — произношу я.
Его брови так нахально взлетают вверх, что мне хочется набить ему морду.
— Ты шутишь?
— Нет. Ты хочешь, что я сделала это в постели?
Он моргает пару раз, оценивая меня молча. Потом вздыхает и встает, хватая пистолет со стола. Идет ко мне. По очереди он развязывает ноги. Медленно. Его глаз при этом ни на секунду не отрывается от меня. Даже его взгляд преследует каждое мое движение. Мне кажется, он понял.
Своим единственным глазом он смотрит на меня так… требовательно.
Он контролирует меня им.
Прикосновение его кожаных перчаток остается на моей коже, пока он разбирается с веревкой на ногах. Он проводит рукой по всей длине моей ноги. Я дрожу от его прикосновений, хотя не понимаю, почему. Когда он касается моей груди, я втягиваю воздух.
— Не смей.
— Почему же? Я знаю, что тебе это нравится.
Я поджимаю губы, чувствуя, как меня предает собственное тело. Мне не должно нравиться то, что он делает, но мое тело отвечает ему без моего согласия. Кожа покрывается мурашками там, где только что я чувствовала его прикосновения. Я воспламеняюсь. Он наклоняется и развязывает руки.
— Не важно, насколько сильно ты не хочешь признавать этого, но ты знаешь, что между нами что-то есть. Ты чувствуешь то, что не можешь вспомнить.
— Между нами ничего нет! — шиплю я в ответ. Не хочу, чтоб он думал, что я так легко сдамся.
Его губы превращаются в подобие улыбки. И я снова вижу пистолет.
— Поднимайся.
— Ты не развязал вторую руку.
— Сама справишься.
Он машет пистолетом, будто торопится куда-то.
Мне приходится помучиться с веревкой. Нелегко делать это одной рукой, но я справляюсь. На запястьях и щиколотках остаются красные следы, и я чувствую боль. Сердце колотится, когда я становлюсь ногами на ковер. Боюсь, что при первом же моем резком движении он в меня выстрелит. И если я после этого не умру, боль будет адская. Но я лучше бы испытывала это, чем ломку.
Он у двери, удерживает пистолет в моем направлении, пока я иду в ванную. Я знаю, что сейчас не время геройствовать. Кроме этого, я чертовки слаба, и симптомы ломки высасывают из меня все силы. Нельзя быть слабой в присутствии придурка с пистолетом.
Я медленно открываю дверь и захожу. Оборачиваясь, смотрю на него, ожидая разрешения закрыть дверь. Вместо этого он входит за мной, но остается стоять в дверном проеме.
— Теперь можно пописать?
— Да.
— Тогда закрой, пожалуйста, дверь.
— Справишься с открытой дверью.
Я хмурюсь.
— Я не могу делать это под присмотром.
— Значит, возвращайся в кровать.
Я выпускаю воздух из легких, сжимая кулаки. Его бесовская наглая ухмылка так и тянет вмазать ему.
— Только не говори, что боишься, что незнакомец увидит твою киску. Ты выставляешь ее напоказ каждый раз, когда крутишься на шесте в клубе.
— Что? Это не так! Я может и стриптизерша, может даже шлюха, но я не трахаюсь налево и направо, и тем более не показываю киску. Киска остается за переделами.
Его губы дергаются в усмешке.
— Это мы еще посмотрим.
У меня отвисает челюсть, и мне приходится приложить все усилия, что не сорваться и не наброситься на него. Господи, у меня кулаки зудят!
— Ты собираешься писать или нет? — произносит он.
Я оборачиваюсь.
— Хорошо.
Я спускаю трусики и быстро сажусь, перекрывая ему любой вид, но дерзкая улыбка на его лице говорит мне о моем провале. Черт.
Я отворачиваюсь, чтобы не видеть его взгляд и пялюсь на стену. Я не собираюсь терпеть унижение из-за него. Я не позволю ему унижать себя. Как только я собираюсь оторвать бумагу, замечаю, что он отвернулся к стене. Я удивлена. Я думала, он будет смотреть на меня на протяжении всего процесса, что в очередной раз доказало бы, что он — ублюдок. Может, в конце концов, в нем есть толика достоинства.
Хватаю рулон и замечаю на бортике ванны свою трубочку и кокс. Все меркнет. Мозг абсолютно пуст. В нем только одна мысль — новая доза. Мое тело жаждет, и я должна утолить эту жажду.
Я хватаю пакетик, делаю аккуратную дорожку на бедре и втягиваю носом.
Как только он слышит это, он вбегает в ванную.
— Лживая сука! — он выхватывает все из моих рук, направляя пистолет мне в лицо.
— Нет! — я визжу. Мне нужен мой кокаин.
— Ты жалкая! — отвечает он.
Мне плевать на его слова. Я рьяно пытаюсь выхватить пистолет, но не достаю. Я падаю на пол. Трусы остаются на лодыжках.
Комнату заполняет его смех.
— Хочешь это? — он машет пакетиком перед моими глазами. — Как жаль, птенчик. Это теперь мое, — он дергает пистолетом. — Вставай!
Я вожусь с трусиками, возвращая их на законное место, а потом поднимаюсь. В зеркале слева, я вижу, насколько жалко выгляжу. Я привыкла к этому, но его слова по-прежнему жалят. Я не знаю почему. Может из-за того, что он говорит, что знает меня. Как будто есть другая версия меня, но не настолько жалкая.
Но это не важно. Я застряла здесь с человеком, который не может решить, что со мной делать. Умру я или нет, от меня не зависит, но я знаю, что имею какое-то влияние на него. Хотя теперь пользы от этого никакой. Теперь я под кайфом, а значит меня больше не будет волновать, что со мной случится. Пока я чувствую в себе это, мне будет хорошо, даже если я умру.
