мир ей покорить сумел!
Земля, совлекшая пред взорами Бюффона [101]
120 Покров со своего таинственного лона,
Своих семян, холмов — наследия зыбей, [102]
Густые облака, нависшие над ней,
Парами черными питающие грозы,
Враждебная зима, ведущая морозы [103]
Из северных пещер, своих больших дворцов,
На высях горных снег — печать ее шагов;
Стеклянный зоркий глаз, [104] что дали проницает
И ускользавшие светила настигает,
Идущие своим рассчитанным путем,
130 Что начертал Байи [105] нам золотым пером;
Движения комет, послушные Кассини, [106]
Магнит, что корабли ведет по бездне синей;
Кибела [107] новая и чудеса земли,
Ясонам [108] наших дней представшие вдали,
Как много образов высоких и сюжетов
Рождается из сих обширнейших предметов!
В неведомых краях, среди лесистых гор,
Близ Куско древнего [109] сокрыты до сих пор
Запасы золота и кладезь песнопений,
140 Богатый славою — к нему стремится гений.
Марон или слепец великий [110] в наши дни
Когда б воскреснули, ужель могли б они
Бездумно пренебречь богатыми дарами,
Что с щедростью такой наш Пинд [111] раскрыл пред нами?
Они бы черпали в том кладезе не раз.
Тогда предметы те, что возмущают вас,
Что вы встречаете с презреньем, величаво,
Одни бы нравиться у вас имели право.
Все прочие тогда попали б под запрет.
150 Радели б вы о том, чтоб молодой поэт [112]
Был верен образов намеченному кругу,
Вменили б древним их в бесспорную заслугу.
Но кто прельстительней, и зримей, и верней
Мог воплотить в слова бесплотный мир идей?
Чьи звуки дивные нежнее слух ласкали
И в душу, чистые, сильнее проникали?
Но были таковы и нравы, и закон,
Что Музы в те века не ведали препон.
Так что ж, душа и мысль свободны и крылаты.
160 Летим, познаем то, чем древние богаты.
Эпоху посетим, [113] когда собою быть
Смел вольный человек и мыслей не таить. [114]
Там Цицерона [115] глас мы различаем властный,
Им обличен Веррес, [116] сражен Цетег опасный,
И Катилину [117] он бестрепетно клеймит.
Грохочет Демосфен, [118] и страстная гремит
Перикла [119] речь, сердца восторгом наполняя,
Волнуя Грецию, страша, воспламеняя.
Величье древних игр увидим заодно.
170 Вот море целое в бассейн заключено! [120]
Сраженье двух флотов здесь огласит просторы,
Властителей земных увеселяя взоры.
Земля Пелопсова! [121] На празднествах твоих
Покажет Эпидавр [122] нам скакунов лихих.
Сплетают им венки Немея и Элида; [123]
Услышим, как толпа при звуках Еврипида [124]
В безумии святом на сотни голосов
Поет: ”Амур-тиран и смертных и богов!”
Дарованное нам блаженство слуха, зренья,
180 Вернувшись, претворим в бессмертные творенья.
Нектар с античных роз в мед песен превратим
И древних красками наш образ воплотим. [125]
От древних светочей возжечь посмеем пламя,
Мысль нашу облечем античными стихами. [126]
Но те лишь вымыслы нас радуют вполне, [127]
Что Геликон [128] рождал, быть может, скажут мне.
Но мифы, божества и небыли чудные,
Созданья гордых Муз, одни для Муз родные;
А наши истины, плоды прилежных дум,
190 Безрадостны на вид и угнетают ум.
Им веришь нехотя, они суровы, странны,
Бедней, чем древности блестящие обманы.
Вот то, о чем твердят и в прозе, и в стихах,
В словах к читателю, в объемистых трудах.
Но не природы ли, скажите, отраженье
И не дитя ль ее бессмертное творенье?
И мироздания ужель извечный строй
И лад незыблемый, светил подвижных рой,
Вся эта истина великая природы
200 Ничтожнее, чем то, что в древности народы,
Измыслив мастерски, природой нарекли
И так блистательно в движенье привели?
Но наши истины сокрыты, как святыни,
И темный их язык для многих чужд поныне.
Народ не знает их. Так вот что лишний раз
О, Музы, подстрекнуть должно, конечно, нас!
Поэзия могла б стяжать венец преславный,
Те тайны преложив на свой язык державный.
Царицы этой власть не ведает конца,
210 И звучный глас ее чарует все сердца.
Нам новую красу она являет смело:
Восторженным хвалам не будет ведь предела.
Коль новые она предметы воспоет,
Те песни вслед за ней подхватит весь народ,
И, прежде скрытое густыми облаками,
В одно мгновение освещено лучами.
А скованных умов ей жалоба смешна,
Что слов и мыслей, мол, вся в прошлом новизна. [129]
В цветах и с лирою, беспечна и прелестна,
220 Дань восхищения сбирая повсеместно,
В пустыню, юная, она идет и там
Сокровища найдет, неведомые нам.
Коль взор ее на куст запахнувший слетает,
Тот радостно дрожит и розой расцветает.
Но с небрежением ее минует взор
Цветы увядшие, чей красочный убор
Касанья многих рук успели обесцветить.
Еще возможно ей, волшебнице, приметить
Цветы, поникшие под грубою рукой,
230 Их нежно воскресить и унести с собой.
Ей ведомы одной восторги золотые, [130]
Умов пылающих фантазии живые,
Мечты мгновенные, которыми богат
Воображенья мир — видений милых ряд.
Их сокровенный свет вовеки приземленным
Не явится умам [131] со взором помраченным.
Она одна словес прозрачной пеленой
Сих призраков облечь умеет быстрый рой.
Так жидким золотом с высоких финских сосен
240 Янтарь, дитя небес, стекает, светоносен,
И мошку в воздухе порою застает
И в глубь морскую с ней тогда стремит полет.
Суровой Балтики омытые волнами,
Усеятся брега бесценными слезами, [132]
Где Висла, завершив свой величавый путь,
И Неман среди волн морских спешат уснуть.
Искусству послужить должна краса такая —
Гробница из смолы, где мошка, как живая. [133]
В прозрачном золоте ее как прежде
