Сашенька был немного послушнее. Что поделаешь: взрослеем, борзеем.
Не люблю ванную на первом этаже: она гораздо меньше и какая-то неудобная. От керамической плитки, бежевой с голубыми прожилками, веет холодом. Зато здесь большая раковина, сверкающая начищенной медью. Над ней удобно мыться, если по пояс. Что я и сделал, оставшись лишь в брюках, которые расстегнул и приспустил, смыл с себя подсохшую кровь. Осторожно омыл лицо, некоторое время разглядывая его в большом зеркале, в нефритовой рамке. Да, рожа моя знатно отхватила: заплывший глаз стал еще темнее, губы точно багровые вареники. И ухо опухло. Теперь я похож на этакого уродца. С такой веселой физиономией к Ковалевской точно не подкатишь. Однозначно в школу завтра не пойду. Хотя очень надо. Последний месяц перед выпускными самый важный. Впрочем, кто это говорит? Прежний Саша Елецкий? Успокойтесь, граф, школа — далеко не самое важное в жизни. Впрочем, как и академия. Скажу более: в любой жизни вообще нет ничего важного. Но чтобы от души играть в явление под названием «Жизнь», некоторую важность все же придавать надо, но только дозировано. Я подмигнул себе единственным открытым глазом — карим, как у мамы, с зеленоватым оттенком, доставшимся от отца.
Когда я вернулся в гостиную, облаченный в длинный велюровый халат, Айлин шла к входной двери.
— Ты куда? — удивился я.
— Айлин идет домой, — строго сказала мама, провожавшая ее. — Ей уже пора, а тебе следует подняться в свою комнату и лежать до прихода врача.
Вот тебе на! Как же нехорошо получается!
— Пусть тогда Айлин тоже идет в мою комнату, — я нахмурился, понимая, Астерий, который и есть я, не станет мириться ни с какими ущемлениями.
— Нет. Мы уже все решили. Она уходит, — настояла графиня.
— Прости, я пойду, — Синицына опустила голову и направилась к выходу.
Я знаю, Айлин боится мою маму, считая ее очень строгой.
— Постой, — я остановил ее у двери.
Мы вместе сошли со ступеней нашего родового особняка.
— Извини, что так вышло. Мама слишком волнуется из-за меня. Ты ей, вообще, что сказала? — я взял ее ладошку, которая была испачкана моей кровью.
— Сказала, что чуть отстала от тебя возле школы, а когда догнала, ты уже лежал на земле. Я закричала, какие-то четверо незнакомых оставили тебя и ушли через пустырь, — ответила она. — Примерно так и было. Про Сухрова не стала говорить. Боялась ляпнуть что-нибудь не то.
— Молодец, — я обнял ее и… поцеловал в губы. — Про Сухрова маме вообще нельзя говорить.
— Саш! — она не вырывалась, наоборот прижалась ко мне потеснее юной, такой аппетитной грудью. Потом, взволнованно дыша, сказала: — Саш… я тебя люблю.
Она сказала это не просто так, как иногда вырывается у нас в порыве эмоций. Сказала по-настоящему, очень серьезно из самой глубины. Теперь взволнованно задышал я. Обнял ее еще крепче, не зная, что ответить. Сколько раз я проходил через это! Сколько раз в самых разных мирах с разными девушками! И почти всегда после этих слов впадал в ступор. Наверное, я никогда не привыкну к ним.
— Не говори ничего, — сказала Айлин, на ее голубые глаза накатили слезы. — Прости меня. Я пойду.
Она вырвалась и быстро зашагала прочь.
Когда я вошел в дом, мама стояла рядом с окном. Несложно догадаться, она видела произошедшее в десяти шагах от дверей дома. Слышать слов Айлин она не могла, но сцена, развернувшаяся перед ее глазами, из тех, когда слова не нужны.
— Надеюсь, ты не строишь никаких планов на Синицыну? — строго спросила графиня.
— Пока не знаю. А в чем вопрос? — я приподнял бровь.
— Я же говорила: она не может быть тебе парой. Обрати лучше внимание на дочь барона Евстафьева. Мы скоро будем у них в гостях, — мама испытывающее смотрела на меня.
Дочь Евстафьева… Черт, вот здесь моя память дала сбой. Я не помнил ее имени. Только отчасти припоминал, что она полненькая, чуть конопатая и с большими странностями. И еще что-то такое вертелось в голове, но не приобретало ясности.
— Мам, она же толстая, — улыбнулся я. — Не в моем вкусе.
— Она очень миленькая. И ты ей нравишься, — она отошла от окна и села на диван.
— О каких глупостях мы сейчас говорим? Нет, ты серьезно⁈ Ты женить меня собираешься? — я усмехнулся, отчего стало больно в животе. — У меня впереди академия. И вообще эта тема сейчас очень несвоевременная.
— Согласна, — графиня кивнула. — Я просто не хочу, чтобы ты уделял много внимания Синицыной. Рассказывай, что с тобой случилось. Только всю правду. Если все так, как сказала Айлин, то обязательно нужно обратиться в полицию. Я очень боюсь за тебя, Саш. После того случая на мосту, молюсь почти каждый вечер. Если уверен, что хорошо себя чувствуешь, присядь рядом и расскажи все как есть.
Мне захотелось закурить. Сигареты я вытащил из грязной одежды. Сейчас они лежали в кармане халата, но еще раз неприятно удивлять мать за сегодняшний день не следовало. Поиграв пальцами картонной пачкой, я присел на край дивана.
— Да что рассказывать. Вышло примерно то же самое, что тогда на мосту. Только в этот раз напало не двое, а четверо. Вряд ли они хотели ограбить. По карманам не лазали, услышав крики Айлин, поспешили уйти. Вот, собственно, и все. Хотя нет… — я подумал, что сказанное еще больше растревожит мать и добавил так: — Хочешь верь, хочешь нет, сама Артемида заступилась за меня. Я слышал ее голос прямо в голове. Небесная сказала, что ты много молилась ей, и теперь я под ее защитой. Со мной ничего не может случиться плохого.
— Посмотри мне в глаза, — она повернулась ко мне и взяла мою руку.
Я посмотрел. Одним глазом, второй лишь приоткрыл:
— Не вру, мам. Могу поклясться.
— Тогда ступай за мной, — она порывисто встала и направилась в правое крыло дома.
Я знал, куда шла графиня. Она открыла двери в небольшой зал с мраморными колонными — его освещали не кристаллы туэрлина, а живой огонь, всегда горевший здесь в бронзовых жаровнях — его справно поддерживали слуги. На самом видном месте среди других богов возвышалась беломраморная статуя Артемиды за ней черной стене поблескивал круг герметических счислений.
— Прошу, Саша, помолись нашей Охотнице. От всего сердца поблагодари богиню. Будь искренний, верь в нее, и она не оставит тебя, — графиня положила руку мне на плечо, тихо подталкивая к изваянию.
Какая же ирония! Ладно, не буду сейчас спорить. И Артемиде, наверное, смешно будет все это слышать.
— Величайшая! Охотница Небесная! Беспощадно разящая звездными стрелами и бесконечно милостивая! Прошу, услышь меня… — положив правую руку на сердце, левую на алтарь, начал полушепотом я.
Когда я закончил, и мы вышли из зала богов, мама сказала:
— Артемида всегда благоволила нашей семье, но есть другие боги, и ты сам знаешь, что между ними на небесах не всегда есть согласие. Мы должны не только опираться помощь Небесных, но и сами принимать верные решения. Твоего отца больше нет. Ты прекрасно знаешь, за что его убили. Теперь те же люди будут охотиться за тобой. Полиция здесь не поможет, и даже Особая Канцелярия имперского сыска. Никто нам не поможет, — она опустилась на диван. Сейчас лицо ее казалось намного старше, хотя в иные дни графине не давали более 30 лет.
— За месяц это второе покушение на тебя, — продолжила она. — Если самое первое можно было считать случайностью, то теперь мы знаем, это вовсе не случайность. На тебя охотятся те же самые люди, которые убили твоего отца — Петра Александровича. Вот я много думаю… Думаю, самым правильным будет выйти на князя Урочеева или кого-то из Ведомства Летающих Машин и отдать эти проклятые бумаги. Пусть они отстанут. Твоя жизнь несравнимо дороже, чем труды Петра Александровича, как бы он не был нам дорог и дорога любая память о нем. Всех троих, кто был с ним, уже убили. Я не переживу, если потеряю тебя.
— Мам, разве ты не понимаешь? Ты говоришь о тех людях. Тех… Даже если я совершу такой малодушный поступок: отдам труды отца, их это не устроит, — отверг я. — Дело даже не в Урочееве. Ты же знаешь, этот мерзавец работает тайком на британцев? Разговоры о его связях уже докатились до императора. И вот здесь как раз Особая Канцелярия поможет. Будет проверка или уже идет — так сказал
