— Хорошо, — сказала Галина. — Вот моя причина. Я хочу, чтобы у нашего сына в паспорте было написано: место рождения — город Междуреченск. Это моя разумная причина.
Мать хотела ей возразить, что такую причину ни в коей мере нельзя называть сколько-нибудь «разумной», что рисковать своим здоровьем и здоровьем будущего ребенка — в высшей степени глупо… Но три минуты междугороднего разговора истекли, и телефонистка равнодушной рукой оборвала связь.
Роды были трудными, но врач, молодой специалист Марина, отлично справилась.
— Вы не больны, Галина Родионовна, беременность — это не болезнь, как бы плохо вы себя ни чувствовали, — повторяла она. — Природа на нашей стороне. И еще… — Она чуть покраснела. — Молодой специалист — не значит плохой специалист. Опыта у меня, может, и маловато, зато я еще не забыла то, чему учили в институте. А опыт без знаний иногда может оказаться губительнее для пациента, чем знания без опыта. И вообще, вы не больны, — спохватилась она.
И они прекрасно справились вчетвером: Галина, Марина, природа и маленький Володька.
Теперь Володька был, по мнению Галины, уже не таким уж и маленьким (целых три месяца). Все свое время она отдавала сыну. Буров по-прежнему пропадал на работе. Осваивал кустовой метод бурения. Метод настолько эффективный, что позволит выполнить и, возможно, перевыполнить и без того трудный план.
— Умоляю тебя, Гриша, вынь из моей постели пятилетку, — говорила Галина, когда Григорий, уже укладываясь спать, все еще продолжал рассуждать о производственных проблемах.
Он смеялся, целовал ее и мгновенно проваливался в сон, а она еще долго смотрела на его лицо — широкоскулое, с ранними морщинами, с ранней сединой в ежике серых волос…
— Ты понимаешь, Марта, — призналась как-то Галина своей ближайшей подруге, — с Григорием у нас… не все ладно. Не слышим друг друга. Как будто с разных планет прилетели.
Марта засмеялась:
— Так и есть, Галя. Мы с мужиками нашими — точно с разных планет. Мы с Венеры, а они — с Марса.
— Ты так говоришь, будто мы с Гришей вчера поженились, — обиделась Галина. — Было время-то подумать, понаблюдать и сделать выводы. Моей матери я, конечно, ничего не рассказываю, но… Мучительно это, когда муж с женой на разных языках говорят.
Марта мягко улыбнулась:
— Вон у вас какой переводчик растет, — она показала на коляску, где таращил глаза маленький Володька. — Самый что ни есть универсальный.
— Об этом я и толкую, — сказала Галина. — Ребенку нужен отец. Не сейчас, так позднее. А я все одна да одна… Иногда мне кажется, что моя мать права и развод — единственный выход.
Марта остановилась, посмотрела Галине в глаза:
— Скажи мне прямо: ты разлюбила Гришу?
Галина отвела взгляд, с мучением улыбнулась:
— Ну что ты такое говоришь? Разлюбила! Но что значит любовь, когда взаимопонимания нет? Живем мы с ним по-разному, Марта! Ему одно интересно, мне — совсем другое…
— Любовь — это основа всему, — убежденно произнесла Марта. — Есть любовь — остальное приложится. Думаешь, у нас-то дома все гладенько? Илюша на фронте батальоном командовал. Никаких возражений в доме не терпится. Ну и я тоже женщина с характером, ты меня знаешь… А живем же! Я тебе вот что скажу, Галина: настоящих трудностей вы не знали.
— Мы не знали? — Галина не поверила собственным ушам.
Как это — не знали настоящих трудностей? С юности — в разъездах по стране и везде начинали сначала. Осваивали новые земли, строили дома, работали до кровавых мозолей… Никакой личной жизни. Ночевали в палатках, в землянках, на сырой земле. Богатств не наживали — отдавали себя людям. И… почти не разговаривали друг с другом.
Но Марту такими историями не проймешь. Марта сама нахлебалась и бед, и трудностей, и горестей.
— Ты что же, постоянные переезды ваши «трудностями» называешь? — Она даже засмеялась. — Нет, Галя, не в той стороне ты копаешь. Я тебе вот что скажу, а ты запомни. Если какая женщина на Григория взгляд положит, а он в ответ эдак ласково посмотрит и у тебя сердечко не екнет — вот тогда только разводись.
Галина грустно улыбнулась:
— Долго ждать такую проверку придется, Марта… Он ведь все время на работе.
* * *
Казанец вошел в вагончик внезапно, но никто из сидевших за столом даже не вздрогнул: здесь не привыкли бояться и прятать стаканы или карты. Виталий — насквозь свой парень. Его можно не стесняться. Но свой не свой, а он все-таки начальник. И время от времени об этом напоминал.
— Вы что? — заорал он с порога. — Совсем, что ли, обалдели?
Ребята с картами в руках поглядели на него с удивлением. Виталий думал о том, что сказал ему Михеев. Не Звезда Героя Соцтруда, так орден Ленина… Со всеми вытекающими отсюда… Напрячься, опередить Векавищева — а там уже можно будет и почивать на лаврах. Какое-то время. Пока не замаячит новый стимул рвать пуп.
— А если бы кто с проверкой пришел? — продолжал распекать Казанец.
На знакомых физиономиях проступило выражение полного недоверия. «С проверкой», скажет тоже… Начальник… Он сам, что ли, с проверкой пришел?
Помбур Каковкин примирительно произнес:
— Так не пришли же, Виталий, ни с какой проверкой-то… Чего волну гонишь?
Казанец, однако, и не думал шутить. Его красивое, грязновато-смуглое лицо приняло повелительное выражение.
— Так, все, убрали карты!
Каковкин начал понимать, что начальник не шутит. Колода исчезла как по мановению руки.
— Случилось чего? — медленно спросил Каковкин.
— Случилось! — бросил Казанец. — Была проверка, проморгали. На буровой — бардак. Ясно? Словом… — Он помолчал для пущего эффекта и швырнул, словно кость голодным: — Сняли меня с работы.
Результат превзошел все ожидания. Ребята зашумели, многие вскочили с мест. Мат поднялся до небес.
— Да как же так? — возопил Каковкин. — С чего такое?.. Наша буровая — одна из лучших!
— Я тогда заявление об уходе пишу… — слышалось со всех сторон. — Меня тут больше ничего не держит… Без тебя, Виталий…
Казанец обводил свое верное воинство взглядом. Искал слабину — нет ли равнодушных к подобному известию. Равнодушных не находилось. Казанец был удобен: никогда (как казалось ребятам) не заложит, на многое закроет глаза, достать технику получше — к начальству без мыла в доверие протерся, если недоделка к концу месяца — знает, какую цифру на какую переправить, да так, что комар носу не подточит. В бригаде все свои, все друг за друга. Кому не нравится — все ушли, перевелись. Если Виталия не будет — рухнет все. Больше в Междуреченске так тепленько не устроиться, Векавищев семь потов сгонит, Елисеев — тем более. Елисеев еще и не терпит пьянства, карт, вранья и халтуры. Такие, как Елисеев, во время Гражданской за слово неправды к стенке ставили без всяких раздумий.
В общем, отставка Казанца — это катастрофа.
Не обнаружив в своем воинстве ни малейшей слабины, Казанец выдохнул:
— Что, испугались? Шутка.
И снова замолчал.
И опять шумели, но теперь с облегчением, у многих глаза сделались как у пьяных — пережили, стало быть, нешуточное волнение.
Каковкин наконец сказал, смеясь:
— Ну ты, Виталий, даешь! У меня аж сердце прихватило… Шутка!
— Ладно. — Казанец заговорил громко, серьезно. Все кругом примолкли. — Про картишки придется забыть. Будем, значит, внедрять кустовой метод бурения. Об этом позже. Детали расскажу. Чертежи есть. На кону большие премиальные. Очень большие. И другие материальные блага. Кое-кто может получить и правительственные награды.
— Ты, что ли? — выкрикнул один из буровиков.
Казанец пригвоздил его к месту ледяным взором.
— Я, — спокойно подтвердил он. — И ты, если себя хорошо проявишь и я тебя представлю. В общем, — он снова заговорил, обращаясь ко всей бригаде, — есть за что гнуть спины. А условие нам поставили одно: быть первыми.
И тут наконец Виталий Казанец широко, ласково улыбнулся.
Быть первыми. Только и всего. С умением Виталия организовать работу быть первыми не составит большого труда.
* * *
Научно-технический прогресс и неразрывно связанный с ним рост материального благополучия граждан приносил, однако, и новые проблемы, иногда совершенно неожиданные.
В Междуреченске начало работу телевидение. Макар Дорошин не уставал радоваться этому обстоятельству. Теперь город включен в общую жизнь страны, так сказать, включен во все розетки. Можно ловить Омск и Москву. Не только слушать, но и смотреть последние известия. И фильмы придут в каждый дом, в каждую семью. Постепенно, конечно. В общем, успехи налицо…
Проблемы шли за успехами след в след. Когда Макар, не подозревая об их существовании, благодушно заканчивал работу, к нему в кабинет вошла Ольга. Супруга Макара Степановича давно уже оправилась от пожара. Тетя Маша осталась в Москве: она получила третью группу инвалидности и, учитывая возраст, вышла на пенсию. В Москве у нее жила внучка-студентка, и тетя Маша решила помогать ей по хозяйству. Писала изредка — спрашивала, как успехи у «Олечки».
