Из нашего рассмотрения произведений Эбона и Герборда открывается, что они друг друга взаимно дополняют. Обстоятельства первого путешествия Оттона переданы у Герборда подробно и со всей обстоятельностью очевидца и внимательного наблюдателя, у Эбона же рассказ о них неточен, наблюдения поверхностны и, за немногими исключениями, очень кратки; наоборот - второе путешествие, его происшествия и обстоятельства изложены у Эбона с основательностью непосредственного свидетеля, у Герборда же они в главном пересказываются со слов последнего и притом не всегда точно. Большего внимания заслуживают дополнения к ним Герборда, идущие, быть может, от Сефрида. Итак, во всем, что касается первой миссии - предпочтение должно быть отдано Герборду, касательно же второй - Эбону; тем не менее, не могут быть оставлены без внимания и известия Эбона о первом путешествии, и оригинальные прибавления Герборда ко второму: при всей краткости и кажущейся незначительности их, они, как свидетельства очевидцев, хотя бы смутные и неотчетливые, не только представляют важное пособие, но, по отчетливой критической проверке их другими известиями, получают и самостоятельное значение.
3. Прифлингенский монах. Вслед за Диалогами Герборда появилось вскоре и третье жизнеописание Оттона, судя по всем признакам - составленное каким-нибудь монахом прифлингенского монастыря. Произведение это имеет незначительную историческую ценность: большую часть своих известий автор заимствовал из Эбона и Герборда, то буквально списывая их свидетельства, то передавая их в сокращении. В описании некоторых обстоятельств он, однако, отступает от этих источников и, кроме того, иногда приводит такие факты, которые вовсе неизвестны ни Эбону, ни Герборду. По собственным словам прифлингенского биографа - он получил эти сведения от известных духовных лиц, но кто были они - остается неизвестным. Скорее всего, следует думать, что они не были из числа настоящих свидетелей, а принадлежали к посторонним почитателям Оттона, которых в то время было немало, особенно в бамбергской епархии. Им известно было о делах и подвигах поморянского апостола очень многое; даже более, чем было в действительности, потому что главным источником их сведений служило устное сказание. Рассказы о чудесных приключениях бамбергских миссионеров в отдаленной стране язычников распространялись быстро в среде монахов и духовенства; переходя из уст в уста, они, естественно, не могли сохранить своего первоначального вида и облекались поэзией; мало того - рождались новые легенды, далекие и от действительности, и даже от правдоподобия. Так сложился целый ряд монастырско-поэтических сказаний об Оттоне, и эти-то устные легенды послужили источником всех оригинальных известий прифлингенского биографа, по крайней мере - они имеют решительно сказочный, поэтический, но никак не исторический характер. Что касается до разногласий биографа с Эбоном и Гербордом, то им нельзя придавать особо важного значения: они объясняются отсутствием исторического смысла и основательного знакомства с предметом; чувство уважения к исторической истине и стремление следовать ей - совершенно незнакомы прифлингенскому монаху; он знает только требования рассказа и им одним хочет удовлетворить, передавая особенно видное, известное и поучительное из жизни Оттона; потому его перо свободно распоряжается сторонними показаниями и легко отдает предпочтение какому-нибудь малоизвестному легендарному рассказу перед ясными свидетельствами письменных источников.
По всему этому - произведение прифлингенского монаха не имеет для нас значения источника в собственном смысле: самостоятельная часть его основывается на слишком зыбкой почве устных преданий и лишена исторической достоверности. Но и устная молва может заключать в себе известную долю истины, особенно, когда она идет вслед за самими событиями; отвергнуть вполне ее нельзя; потому исследователь, кажется, вправе допустить показания прифлингенской биографии в качестве второстепенного, дополнительного пособия; во всяком случае - он обязан отметить особенно важные правдоподобные черты столь древнего памятника, хотя бы и приходилось оставить истину их под сомнением.
Переходя к извлечению славянского материала из этих трех или, вернее, - двух важных исторических памятников, считаем необходимым наперед точно определить внешние приемы такой работы.
Славянская часть "Жизнеописаний" Оттона передается нами полно, русский текст представляет связное историческое обозрение поморского путешествия и проповеди бамбергской миссии. Факты славянского быта и древностей - полное, упорядоченное собрание материала. Хотя главной целью были свод и передача фактов, но и здесь мы по возможности старались удовлетворить требованиям критики, и потому устранили из изложения все очевидные агиографические преувеличения, литературные отступления, принадлежащие не исторической действительности, а личным воззрениям и литературным приемам биографов. Если тексты биографов сильно отличаются друг от друга, мы сводим их в русском изложении, или следуем одному, более обстоятельному и достоверному; если же отличия в текстах незначительны по объему, но могут иметь для нас какой-нибудь интерес или значение, избираем один главный текст и в скобках приводим все существенные отклонения другого. События и обстоятельства, не относящиеся к области славянского быта, передаются сокращенно только в русском пересказе. Относительно последнего считаем долгом заметить, что, несмотря на все наши усилия удержаться в границах точного исторического изложения, самая задача труда полагала иногда непреодолимые затруднения; стремясь к строгой исторической достоверности, следовало устранить многие частные черты источников, сомнительные или недостоверные в применении к известным событиям, но полные внутренней, бытовой правды и драгоценные для археолога. Не отвергнув произвольно многого важного, мы не могли поэтому изложить историю поморской деятельности Оттона и довольствуемся передачей событий и обстоятельств ее на основании прямых источников. Только там, где представлялась возможность не нарушать бытовой правды фактов, требования исторической критики имели для нас всю свою обязательную силу.
До миссии
Призвание языческих народов в христианское общество, распространение между ними истинной религии и христианских обычаев - составляло духовную и политическую потребность времени. Среди забот о водворении общественной безопасности и мирной жизни, среди тяжелых дум о предстоящей кончине мира и дня Страшного Суда - идея христианской миссии получила деятельное, воодушевляющее значение: в исполнении ее воины и политики видели свой прямой долг и верное средство укротить "неистовство" язычников, а благочестивые люди верили найти исполнение заповеди Спасителя и искупление грехов.
На Севере Европы миссия приобретала тем большее значение, что под ее покровом шло исполнение политических расчетов и предприятий: религиозные цели, так сказать, освящали практические стремления. Вот почему в эту новую обетованную землю стремились не только скромные подвижники с знаменьем мира и любви, но и целые полчища крестоносного воинства, огнем и мечом распространявшего духовную свободу и политическое порабощение. Войны саксов, Дании и Польши с балтийскими язычниками имеют столько же политический, сколько и крестовый характеры, они предпринимаются под знаменем христианства, и первым условием пощады и мира ставят побежденным контрибуцию и принятие новой религии. Правда, нередко христианская идея совершенно заслонялась корыстными побуждениями и становилась одним лишь благовидным официальным предлогом: но для лучших людей эпохи она всегда сохраняла живое значение нравственного долга и вызывала к деятельности, достойной доброго признания истории.
К числу таких людей принадлежали князь польский Болеслав III Кривоустый (1102-1139) и епископ бамбергский Оттон I.
Правление Болеслава было рядом продолжительных и жестоких войн и с внешними врагами, и с внутренними нарушителями государственного порядка. С одной стороны на Польшу нападали чехи, мораване, угры; с другой - дикий и жестокий народ русских, которые, заручившись помощью половцев, пруссов и поморян, очень долго сопротивлялись польскому оружию, но, после многих поражений, принуждены были, вместе со своим князем (Святополком), просить мира. Мир был скреплен браком Болеслава с дочерью русского князя (Сбыславою?), но - ненадолго: через несколько лет умерла русская княгиня, оставив Болеславу одного только сына (Владислава), а за этим возобновились вскоре и неприязненные отношения между тестем и зятем.
В совете Болеслава сидел воевода Петр (Власт), человек очень острого ума, сильный и храбрый. Видя большие затруднения укротить русских оружием, он советовал употребить хитрость и предложил свои услуги на такое дело. Взяв тридцать сильных воинов, он перебежал к русскому князю (Володарю галицкому), притворился, будто бы недоволен Болеславом, и сумел приобрести расположение князя, который сблизился с ним и часто поручал ему исполнение дел. Однажды русский князь был на охоте и, увлекшись, отдалился от своих; его окружали только Петр со своими польскими товарищами. Воспользовавшись таким удобным случаем, Петр захватил силою русского князя и представил Болеславу, который вскоре взял за его освобождение такую огромную сумму денег и такие богатства, что обессиленная и доведенная до нищеты Русь смирилась, и уже более не тревожила поляков войнами. В условиях мирного договора, который был заключен Болеславом с русским князем и лучшими людьми земли, стояло обязательство не подавать помощи поморянам. Это племя "языческое, ненавистное и необузданное" беспрерывно совершало набеги на польские земли. Стремясь доставить мир государству и обезопасить его пределы, Болеслав решился или совершенно искоренить беспокойное племя, или мечом привести его к истине христианства и покою. Достигнуть этого было нелегко: поморяне имели на окраинах своей земли многие, природой и искусством укрепленные, города и крепости; при грозившей опасности они сносили сюда свое имущество и были готовы к вооруженному отпору. Несмотря, однако, на сильное сопротивление - поморские походы Болеслава были удачны и вели за собою, как выражается Саксон Грамматик "бремя невыносимого опустошения". В особенности славны были взятия городов Штетина и Наклы. Штетин, метрополия всего Поморья, со всех сторон окруженный водою и болотами - казался неприступным; Болеслав в зимнее время 1121 г., не без опасности, провел свои войска по льду и беспрепятственно занял город. Укрепленную и сильную Наклу он взял приступом и предал огню, а окрестности так опустошил огнем и мечом, что, три года спустя, местные жители показывали спутникам Оттона в разных местах развалины, пожарища и груды трупов, как будто поражение случилось недавно. Рассказывали, что Болеслав предал смерти 18 тыс. воинов, а 8 тыс. с женами и детьми увел пленными в свою землю и расселил по граничным городам и крепостям, поручив им защиту государства от внешних врагов и наказав обратиться в христианство.
