Я знала эти сады: когда-то и у нас там была дача. Вернее, она принадлежала бабушке, а потом по завещанию перешла к моему брату Денису. А он её продал, чтобы выручить дополнительные деньги на покупку двухкомнатной квартиры вместо однушки, в которой он ютился с женой и маленьким ребёнком. Сделал он это без нашего с отцом ведома – поставил нас перед фактом, уже договорившись с покупателем. Мне было до слёз жаль нашего сада, любимого мной с детства. Сколько было там малины, вишни, смородины!.. Четыре яблони, две груши, ранет, ну и, естественно, грядки – куда ж без них… И всего этого не стало. Отец тоже расстроился, да так, что практически перестал разговаривать с Денисом. Теперь мы созванивались от силы пару раз в месяц. «У вас всё хорошо? – Да. А у вас? – И у нас в порядке. – Ну, пока. – Пока». Вот и весь разговор. Разве что иногда ещё пара слов о маленьком Ванюшке.
По дороге мы купили всё необходимое для шашлыка, двухлитровый пакет вина, хлеб, питьевую воду, фрукты. Твоя белая трость постукивала по заборам, задевая высокую, уже местами пожелтевшую траву, а я, шагая следом, поражалась тому, как ты ориентировалась вслепую на этих узких улочках. Странное и необычное чувство: не я вела слепого человека, а он меня. Пахло яблоками, прелой листвой, сырой землёй… Знакомые ароматы осенних садов пробудили во мне грустные воспоминания; погружённая в них, я от неожиданности отскочила в сторону и ахнула, когда вдруг за одним из заборов громко и басовито залаяла собака. Ты засмеялась.
– Не бойся… Это соседский Джек, азиатская овчарка. Оттуда он нас не достанет. Кстати, мы уже пришли. Вот и наша дача.
Моему взгляду предстал весьма внушительного вида забор из профнастила, на кирпичных столбах – ограждение класса «люкс». Ты загремела ключами и ощупью нашла замочную скважину на высоких воротах. «Ничего себе дачка, – подумалось мне. – Судя по забору – самый настоящий коттедж».
– Заходи, – приветливо пригласила ты.
За забором я увидела двухэтажный домик из красного и белого кирпича, с небольшой верандой, балконом и крышей из голубой металлочерепицы. Сбоку к нему был пристроен гараж, а окружено всё это было великолепным тенистым садом. Рядом с домом росли яблони, по периметру – малина и вишня, жимолость, сирень, черёмуха. В глубине сада виднелась большая и длинная теплица. По обе стороны от главной дорожки, ведущей от ворот к крыльцу, были посажены кусты смородины и крыжовника. Перед домом, вдоль веранды, располагались клумбы, пестревшие осенними цветами.
Залюбовавшись, я замешкалась, и ты протянула мне руку:
– Пойдём, пойдём.
Я вложила пальцы в твою тёплую ладонь, и мы поднялись на крыльцо.
Внутри стены были обшиты вагонкой, покрытой золотистым лаком. Ты показала мне дом: на первом этаже – гостиная и кухня, на втором – спальня и библиотека. И в гостиной, и в библиотеке диваны и кресла раздвигались, так что домик мог вместить несколько человек гостей. На второй этаж вела деревянная лестница, а в гостиной был камин – видимо, больше для уюта, чем для тепла, ибо дом отапливался газом. Вода поступала из собственной автономной скважины. Вместо привычного щелястого деревянного сортира был оборудован нормальный, вполне городской санузел в самом доме – с унитазом, раковиной и душевой кабинкой.
– Что, и горячая вода есть? – удивилась я.
– Есть, конечно, – ответила ты. – Водонагреватель-то для чего?
– Да тут круглый год жить можно, – восхитилась я. – Круто!
А ты улыбнулась:
– Давай-ка, займись мясом для шашлыка. Ему же ещё мариноваться несколько часов надо.
Ты сказала это по-домашнему, просто и ласково, будто мы с тобой жили вместе уже Бог весть сколько времени. И мне было легко и хорошо, а ты стала ещё роднее, ещё дороже, ближе и теплее.
Кухня окутала меня домашним уютом. Вся мебель тут была из светлого дерева – в тон отделке стен. У шкафчика на стене висела золотистая связка лука. Оторвав пару луковиц, я принялась за чистку. А ты, чтоб мне не было скучно, взобралась с гитарой на подоконник.
От твоих песен у меня щемило сердце. Крылатые и свободные, они улетали в ясное солнечное небо, а твой голос… Ты обнимала меня им. То грустный, то насмешливый, то весёлый, то задумчивый, он будто целовал меня в сердце.
Я поставила мясо в маринаде в холодильник на четыре часа, ополоснула руки и заварила чай с сушёной смородиной и мелиссой, которые обнаружилась в шкафчике в матерчатых мешочках. Спустившись с подоконника и прислонив гитару к стене, ты подошла ко мне почти вплотную. Твоя рука поднялась к очкам и сняла их… И я увидела твои глаза.
Большие, серо-голубые, опушённые тёмными ресницами, они глубоко сидели в глазницах и чуть косили вверх и влево. Жутковатый, нездешний взгляд, направленный будто не во внешний мир, а вовнутрь. Твоё лицо приблизилось, а мои руки в твоих ладонях похолодели. Зачем ты сняла очки? Наверно, собиралась меня поцеловать, но я невольно отпрянула от твоих глаз, производивших тяжёлое и вместе с тем завораживающее впечатление.
– Извини, – обескураженно проронила ты.
Пожатие ослабело, и мои руки выскользнули из твоих. Решив, что твои глаза напугали меня, ты их закрыла. Сердце кольнула острая боль раскаяния, и я, осознав ошибку, тут же порывисто и быстро обняла тебя, прильнув своей щекой к твоей.
– Это ты меня извини.
Прошло несколько томительных, ужасных секунд, прежде чем твои повисшие вдоль тела руки снова ожили. Поднявшись, они обняли меня и крепко сжали.
Сентябрьское солнце бархатно гладило мои щёки. Нюхая душистые антоновские яблоки на низко склонённых ветках, я снова слушала твой родной голос: ты рассказывала о своей семье. Твой отец занимал высокую должность в налоговой инспекции, год назад умер от рака, и теперь ты жила с мамой – университетским преподавателем. Твоя старшая сестра Александра уже была довольно успешной бизнес-леди, владелицей сети магазинов цветов и подарков… И заядлой холостячкой. Мужчины её просто боялись – из-за совершенно не женского, властного и сильного характера. Но если сильному полу с ней не повезло, то тебе – очень даже наоборот. Более заботливой сестры, чем она, нельзя было и вообразить. Жила она отдельно, в своей собственной квартире, но тебе с матерью не забывала помогать: например, почти вся твоя музыкальная аппаратура и лицензионное программное обеспечение были куплены Александрой. Будучи намного старше тебя, она опекала тебя с самого детства. Она была в курсе твоей ориентации, а мать – нет.
– Даже не знаю, как мама это воспримет, – вздохнула ты. – У неё уже был один инфаркт. Боюсь, если она узнает, у неё случится второй.
Я понимала тебя, как никто другой.
– У меня та же история… Папа не поймёт, я его знаю. Он очень упрямый и тяжёлый человек. Знаешь, что он однажды сказал? Что всех «извращенцев» надо сажать либо в тюрьму, либо в психушку. Там им самое место – так он считает.
Ты почесала в затылке.
– Мда…
Солнце золотило твою макушку. Мне вдруг захотелось снова посмотреть в твои глаза, и я сама осторожно сняла с тебя очки. Ты сделала протестующий жест, но я, нежно потеребив твои уши, чмокнула тебя в обе щеки. Без очков твоё лицо выглядело непривычно – из-за этих нездешних, устремлённых вовнутрь глаз. Нет, не страшно было в них смотреть – скорее, больно. Сжималось и сердце, и горло – от подступающих слёз.
Не плакать. Ни в коем случае! Тебе не нужна обидная, унизительная жалость. Не жалости ты достойна, а восхищения и любви.
– Яна… Ты необыкновенная, – проговорила я глухо и сдавленно.
Твои зрячие пальцы защекотали моё лицо, сомкнутые веки вздрагивали, на губах то расцветала, то пугливо пряталась улыбка. Я замерла, позволяя тебе изучать меня… Щекотное, тёплое, смешное чувство. Как одуванчик.
Солнце, поспев и налившись жёлтым соком, клонилось всё ниже. В прохладном, остро-терпком воздухе пахло дымом и жареным мясом; в животе сосал голодный червячок, а вино на пустой желудок только сильнее раззадорило аппетит. Хмель уже погладил меня тяжёлой рукой по голове, и оттого она норовила склониться тебе на плечо, но спать было нельзя: шашлыки сгорят.
Сначала меня коснулся твой локоть, а потом по талии скользнула ладонь. На меня вдруг нашло игривое настроение, и я улизнула от тебя, спрятавшись за яблоню. На миг ты застыла, растерянно моргая, а потом улыбнулась и пообещала:
– Догоню, поймаю и съем. У меня хороший слух, ты знаешь.
Стараясь ступать как можно бесшумнее, я уворачивалась от тебя, но ты, навострив свои «локаторы», следовала за мной, выбирая неизменно точное направление. Двигалась ты с хищной кошачьей мягкостью, удивительно скоординированно и ловко, так что, если бы не глаза, можно было бы подумать, что ты – вполне зрячая.
– Думаешь, я не слышу, как ты топаешь? – усмехнулась ты. – Как слон!
– Слон? – прищурилась я. – Ах так!
И нырнула в густой малинник. Царапая лицо и руки, я забралась в самую глубь и затаилась, как мышь… Только сердце стучало, да слегка шумело в висках.
