– Есть маленько. Приеду, привезу нарту рухляди, – ответил Нинонде.
Из чума важно вышел шаман Нгамтусо. Остановился, крутнул головой. Налево, направо поводил носом, будто принюхивался. Помощник набил шаманскую трубку, прикурил и протянул хозяину. Тот крепко затянулся раза три подряд, выпустил изо рта клубы дыма и пошел к дудинцам.
– Здравствуйте, гости! – протянул руку Сотникову, затем Хвостову, а за ним и Инютину.
Инютин боязливо отдернул руку.
– Не бойся! – миролюбиво сказал Нгамтусо. – Я вижу, ты в наших краях человек новый. На камланиях надо быть до конца. После завершения моего общения с духами я снимаю с сородичей шайтанский туман. Сейчас через руку снял и с тебя.
Сотников и Хвостов слышали слова наганасанского шамана. Инютин как-то скукожился, будто усох. Заходили желваки, а в глазах вспыхнула тревога.
Шаман спросил у Сотникова:
– Киприян Михайлович, почему гость у нас грустный, глазами бегает, как заяц, песца учуявший?
Киприян Михайлович остановил Нгамтусо:
– Негоже так гостя встречать! Он человек смелый. Людей не боится. Камлание видел впервые. Напустил ты на него дурману, у него страх из души не выветрился. Шайтан его страшит.
– Я страх с него снял. Он снова будет смелым и упорным. И начнет верить в чудеса, – заверил шаман.
А Киприян Михайлович снова обратился к Нинонде:
– Князец! Мы-то заглянули по делу. Твои люди, видно, говорили, что в Норильских горах лес рубят. Чумы, балки стоят. Людей чужих много.
– Говорили, Киприян Михайлович. Сказывали, собираешься горючий камень крошить и медь плавить. Тундру жаль, загубишь. Все зверье убежит. Кто – в тайгу, кто – к Ледовому морю!
– Ты же знаешь, Нинонде, зверья там почти нет. Окромя зайца, лисиц. Олень, песец туда редко заходят. Горы их пугают, корма нет. Ваши угодья мы не тронем, – заверил Сотников. – А если говорить толком, тундры на всех хватит. И нам, и нашим детям, и внукам. И рек, и озер, и пастбищ, и зверья. Людей бы хватило. Тундра огромная, а людей мало!
Выкурив трубку, шаман Нгамтусо вошел в разговор:
– Киприян Михайлович, вы людей пришлых в станки собрали, а тундру нганасанам, долганам, юракам сдали. Кочуйте, пока подохнете. Платите ясак царю, а мы вас потихоньку подкармливать будем мукой, чаем, вином, табаком. Мы тьму лет без них жили и еще бы хотели. Но теперь вино и табак переживут нас. Аргиши тундру оживляют, а станки умерщвляют. У станков рыбы нет, песца нет, оленя нет. Путики ваши от станков за двадцать верст. Тундра боится чужих. Прячет от них и рыбу, и песца, и оленя, и ягоды, и грибы.
– Успокойся, великий чародей! Не все могут кочевать. Вы никогда не были привязаны ни к чуму, ни к своей упряжке оленей, ни к месту, где родились, ни к одному озеру или к одной реке. Вы в тундру ничего не вкладываете. Из тундры только берете. Вы, пока живете, как паразиты, как блохи у собаки. А пришлые – люди оседлые. Они привыкли жить под крышей, а не в чуме, спасаться от холода в теплой избе. Иметь все свое. Свой станок, свою избу, своих собак, свои сети, свои угодья для охоты и рыбалки, своих батраков. Жить, работать и охотиться на одном месте. У нас в крови привычка, наряду с общинным, иметь и свое, личное. Так заведено испокон веков. Помни, что ни ты, ни Нинонде никогда бы не согласились жить нашим порядком. Кочеванье – ваша жизнь. Привяжи вас к одному месту, и погибнете, как голодный песец в кулеме. Потому каждый народ издавна живет своими обычаями. Я не осуждаю кочеванье. Кочуют и киргизы, и казахи, и якуты, и эскимосы. Вероятно, им легче выжить при таком способе бытования.
Киприян Михайлович говорил и смотрел в глаза то шаману, то князьцу. Их лица медленно, но светлели. Он понял, что сможет переубедить родовую знать и сумеет вывести из заблуждения в оценке бытового уклада пришлых.
– И никто из пришлых не посягает на ваше добро. Правда, есть ухари – приказчики, офени да некоторые из старшин станков, которые норовят надуть ваших сородичей при меновой торговле. Так пусть мен ведут трезвыми, а не пьяными. Муку, порох просят вначале, а не вино. Не успели сторговаться, а перво-наперво бражничают. Потом пускают в ход ножи. Если бы не мы, то вымерли бы, как мамонты.
Шаман Нгамтусо закрутил головой:
– Ну это, как говорят русские, на воде вилами писано, Киприян Михайлович! По преданию, род мой появился здесь за много лет до Рождества Христова. Верно я говорю, Мотюмяку?
– Верно! – поддержал его Хвостов.
– И не вымерли мы! Вы, русские, появились здесь зим двести пятьдесят – триста назад. Пришли с крестом и пищалями, а мы уже здесь кочевали. Так кто хозяин этой земли?
Сотников с усмешкой ответил:
– Вишь, как сейчас заговорил! Наверное, давно мысли в голове носишь? Мудрость свою чешуей забиваешь! Когда муки нет, чаю нет, сетей нет – хозяин здесь Сотников! Ко мне едете просить. Даже шаманские камлания не помогают. Считаете меня главным шаманом. Потому что я все могу. Ведь хозяином считается не тот, кто первым осел на земле. А тот, кто мотыгой ее сдобрил, свежей жизнью наполнил. Сначала были стрельцы да казаки, а потом пришлые люди. С тех пор пошел ясак в царскую казну. А царь стал вам помогать Божьей верой. Хоть род ваш так и остался в черной вере. Долгане и юраки крещеные, а вы пока нет. Ты пойми, великий шаман! Я без тебя проживу, ты без меня – нет! Я имею в виду не нас с тобой, а наших людей: нганасан и русских. Ты уже не проживешь без хлеба, без пороха и ружей, хороших неводов, табака и вина. Вы уже забыли, как жили в старину, до нашего появления. Многое, что мы завезли, вошло в вашу плоть и кровь. И доброе, и худое. А хозяева здесь те, кто фартово управляется и на охоте, и на рыбалке, и в торге, и в семье. И юраков, и долган, и нганасан в тундре более трех тысяч душ. А хозяев – единицы! Вот обрусевший нганасанин Хвостов, юраки Сурьманча и Высь. А из долган – и назвать некого! Не сможете и не станете вы хозяевами этой земли, потому что привыкли жить одним днем, грамоты не разумеете. И шаманам, и князьцам надо заставлять сородичей перенимать лучшее у затундринских крестьян. Сколько их, крепких хозяев, только по Енисею! И Кокшаровы, и Теткины, и Лаптуковы, и Казанцевы, и Байкаловы. Я могу назвать еще нескольких домовитых крестьян, на которых держится низовье. А батраками у них ваши люди. Правда, нганасан мало, а долгане и юраки в каждом станке. Тебе надо камлать людям о другом. О том, что не охотиться и не рыбачить – это самый большой грех. Это хуже, чем бражничать и бить жен своих. Таких лежебок и варнаков гнать надо из родов, из стойбищ к шайтану. Без дела им в тундре – смерть. А в стойбище лежебоки знают, родня не даст с голоду умереть. Потому у вас мало песца, рыбы, оленя. Вы остаетесь бедными. Чумы дырявые, парки холодные, олень слабый, люди от болезней мрут.
– Да ты не серчай, Киприян Михайлович! – остановил Нинонде. – Мы всегда твои добрые советы помним, но не всегда понимаем. Ты старше нас и мудрее. Может, нашу кочевку и нельзя вести по-другому. Люди не хотят ни веры вашей, ни изб ваших, ни пароходов. Все это от шайтана. А наши сородичи боятся его и верят только одному Нгамтусо.
– Веру у вас никто не отнимает! Шаман так шаман! А у нас священник Даниил и вера православная. Вера верою, а заставить своих людей «добывать хлеб насущный в поте лица своего» надо и князьцам, и шаманам. Как? Надо вам самим обмозговать. Бабы ваши труженицы, а мужики совсем захирели. Вот их и запрягайте в упряжку, как оленей: охотиться, рыбачить, пасти строить и настораживать. Одним словом, у вашего рода очень мало похоти, а отсюда мало и стремлений. Вызовите у людей больше желаний – жить станете лучше. Вы же должники и у меня, и у хлебозапасного магазина. Я прошу, Нинонде, отбери четырех крепких мужиков и направь на копи в Норильские горы. Там их ждет Буторин. Работать будут за долги, а едой я обеспечу. Это надолго. Можно ехать с семьями.
Нгамтусо недоверчиво посмотрел:
– А говорил, без меня обойдешься?
– Обходился! И сейчас могу. Но когда-то надо вам отдавать долги?! Буторин заставит их работать. Каждый день, а иногда и ночь. Потаповские юраки помогают плотникам. Степан Варфоломеевич доволен.
– Будут люди, Киприян Михайлович! Через два дня саргишат к Буторину – заверил Нинонде.
Глава 12
Майским солнечным утром Мотюмяку Хвостов вышел на берег Енисея. Захотелось по реке сличить многолетние наблюдения за приближением весны. С крутояра зорким взглядом обошел левый, наволочный берег, терявшийся в далеком мареве, нависшем где-то над Потаповским. Оттуда, идущая вместе с ледоходом, весна гнала воздушные волны в низовье. Потом осмотрел забереги, вытянувшиеся вдоль острова Кабацкого.
– Однако весна берет свое! – воскликнул радостно и снял песцовую шапку. Теплые лучи солнца касались кудрявых волос, грели затылок. В теле чувствовалась особая сила, на душе – радость за себя, что пережил еще одну лютую зиму.
