Медленно сходит оцепенение. Сородичи будто пробуждаются от короткого сна и видят изнемогшего шамана, бессильно повисшего на руках туоптуси. Шаман выглядит спящим. Слышно его тяжелое дыхание и прерывистый храп. Нганасаны ждут пробуждения шамана. В чуме затишье. Слышится лишь посапывание спящего да треск сучьев в угасающем костре. Все сидят, охваченные слабеющей волей шамана. Помощники бережно опускают его на оленью шкуру. Кажется, на шкуре лежит лишь его костюм, а хозяин ушел в Нижний мир. Еще несколько минут напряженной тишины. Сородичи знают, сейчас шаман держит говорку с умершими предками. Он с добрыми духами-варагами выясняет, будет ли летом рыба в Норильских озерах и куда аргишить нганасанам осенью для охоты на песца. Шаманский костюм зашевелился. Хозяин очнулся от забытья. Бормотал что-то непонятное, будто в бреду. К нему садится один из туоптуси и громко передает его слова сидящим в чуме.
– Я уже в Нижней земле. Большая очень быстрая река передо мной. Река больше Дудыпты. На том берегу чум. Перехожу реку вброд напротив чума. Вода валит с ног. Меня поддерживают под руки мои духи-вараги. Вхожу в чум и вижу старика с совсем черным лицом. Он лежит на шкуре и шепчет слабым голосом:
– Эй, ня, помоги мне рыбой, иначе я с голоду помру!
– Давай пущальню, помогу!
Встал старик, дал сеть и сказал, где стоит его ветка. Ставлю сеть в реку на ветке и сразу поднимаю. Все ячеи рыбой забиты. Выпутываю и кладу в ветку. Несу улов голодному старику. Он мне говорит спасибо и обещает, что нганасаны весь год с рыбой будут.
Сотников с Инютиным заметили, как потеплели глаза нганасан, услышавших предсказания шамана о хорошей рыбалке. А шаман шел дальше и дальше, странствуя среди духов и сородичей, давно ушедших в Нижний мир. Пообещал удачную охоту на песца, на оленя, внушая своим сородичам надежду на лучшую жизнь.
В чуме стало душно. Захныкал ребенок, кто-то взорвался долго сдерживаемым кашлем, кто-то стал жевать заложенный за щеку табак. Но уходить из чума никто не стал, кроме Сотникова, Хвостова и Инютина. Вышли на солнышко. Инютин дрожащими руками набил трубку табаком и долго не мог запалить. Балагур, скептик, не верящий в подобные языческие вывороты, он был потрясен, как ему показалось, превращением шамана в летающее вокруг костра облачко и тем, что тот своими выкрутасами сумел так заморочить голову, что стал верить в эту круговерть. Он глядел то на Сотникова, то на Хвостова, но те, казалось, не восприняли шаманские чары. Пожалуй, только двое из всех сидящих в чуме. Взглянуть на них он успел только однажды, а потом видел летающее пятно, полыхающий костер. Штейгер медленно выходил из оцепенения. С грустью возвращался в печальный мир.
– Хватит, Федор Кузьмич, где-то блуждать, возвращайтесь в старую жизнь! – потряс за рукав парки Мотюмяку Евфимович. – Вы меня видите?
– Вижу, но как в тумане, – озвался Инютин.
– Значит, еще не отошли от чар шамана, – подтвердил Хвостов. – Лягте на снег, как прежде, и окунитесь мысленно в другой мир. В поднебесье. Все улетучится.
– Дайте хоть покурить спокойно, – взмолился Инютин. – Может, и без неба обойдется.
А сам по-прежнему смотрел как бы сквозь Хвостова. Но трубку курил увереннее, чем после выхода из чума.
– Вот вам и язычники, Федор Кузьмич! Такого в православии нет! – сказал Киприян Михайлович.
– Есть, Киприян Михайлович! У нас это называется чудесами. То икона чудотворная вдруг заплачет кровавыми слезами, то целебные источники появляются у скитов святых. И здесь та же чертовщина. Только не икона, а шаман-чародей. Всех взял чарами, кроме нас с вами. Мы знаем эти камлания. Перекрестились перед тем, как в чум войти. А Инютина не упредили. Хотели, чтобы сам убедился в шаманской силе, – сказал Хвостов.
Инютину не до разговоров. Он плохо воспринимал, о чем говорили Сотников с Хвостовым. Федор Кузьмич отошел от большого чума, увидел ненаслеженный пятачок снега и лег на спину. Он закрыл глаза, усилием воли вытеснил мысли о шамане и закрыл картину шаманской пляски видом синего неба. К нему подошли его спутники.
– О! – сказал Мотюмяку Евфимыч. – Дело улучшается. Уже появился былой блеск в очах.
А Федор Кузьмич реально видел мужчин, отчетливо слышал и понимал разговор. Трижды перекрестился, лежа на снегу, и с надеждой смотрел в высокое небо.
Из чума слышались голоса. Вероятно, закончилось камлание. Люди выходили наружу, закуривали, собирались кружками и говорили о шаманском обряде. А князец Нинонде, по-лисьи тихо, подошел к гостям.
– Киприян Михайлович! Помогите сетями. Шаман обещал много рыбы.
Сотников посмотрел на князьца.
– А если б мало было рыбы, то не покупал бы у меня сети?
– Не знаю! – заюлил князец.
– Наоборот, когда плохая рыбалка, надо выставлять больше сетей, а не на шамана надеяться. Ты о своих людях больше думай! Чем кормить будешь в плохой год? Надо запас держать сухим: и муку, и порох, и чай, и табак. Да рухлядь хорошую иметь на мен. А то род твой в должниках ходит. Стоишь на рыбных озерах, а рыбачишь плохо. Стада дикие рядом ходят – мало оленя бьешь. Песец на Авам уходит, ты сидишь у Норильских гор. Плохой ты князец, похож на долганина Матвея. Пить любит, гулять любит, работать – нет. Ты б взглянул, как юраки живут, особенно рода Сурьманчи, Выся. Богатые! И все у них есть. Потому что ловки и в охоте, и в рыбалке, и в аргише. Знают, где лучшие места для промысла. Одним словом, езжай в Дудинское к Сидельникову. Песцом сможешь рассчитаться?
– Есть маленько. Приеду, привезу нарту рухляди, – ответил Нинонде.
Из чума важно вышел шаман Нгамтусо. Остановился, крутнул головой. Налево, направо поводил носом, будто принюхивался. Помощник набил шаманскую трубку, прикурил и протянул хозяину. Тот крепко затянулся раза три подряд, выпустил изо рта клубы дыма и пошел к дудинцам.
– Здравствуйте, гости! – протянул руку Сотникову, затем Хвостову, а за ним и Инютину.
Инютин боязливо отдернул руку.
– Не бойся! – миролюбиво сказал Нгамтусо. – Я вижу, ты в наших краях человек новый. На камланиях надо быть до конца. После завершения моего общения с духами я снимаю с сородичей шайтанский туман. Сейчас через руку снял и с тебя.
Сотников и Хвостов слышали слова наганасанского шамана. Инютин как-то скукожился, будто усох. Заходили желваки, а в глазах вспыхнула тревога.
Шаман спросил у Сотникова:
– Киприян Михайлович, почему гость у нас грустный, глазами бегает, как заяц, песца учуявший?
Киприян Михайлович остановил Нгамтусо:
– Негоже так гостя встречать! Он человек смелый. Людей не боится. Камлание видел впервые. Напустил ты на него дурману, у него страх из души не выветрился. Шайтан его страшит.
– Я страх с него снял. Он снова будет смелым и упорным. И начнет верить в чудеса, – заверил шаман.
А Киприян Михайлович снова обратился к Нинонде:
– Князец! Мы-то заглянули по делу. Твои люди, видно, говорили, что в Норильских горах лес рубят. Чумы, балки стоят. Людей чужих много.
– Говорили, Киприян Михайлович. Сказывали, собираешься горючий камень крошить и медь плавить. Тундру жаль, загубишь. Все зверье убежит. Кто – в тайгу, кто – к Ледовому морю!
– Ты же знаешь, Нинонде, зверья там почти нет. Окромя зайца, лисиц. Олень, песец туда редко заходят. Горы их пугают, корма нет. Ваши угодья мы не тронем, – заверил Сотников. – А если говорить толком, тундры на всех хватит. И нам, и нашим детям, и внукам. И рек, и озер, и пастбищ, и зверья. Людей бы хватило. Тундра огромная, а людей мало!
Выкурив трубку, шаман Нгамтусо вошел в разговор:
– Киприян Михайлович, вы людей пришлых в станки собрали, а тундру нганасанам, долганам, юракам сдали. Кочуйте, пока подохнете. Платите ясак царю, а мы вас потихоньку подкармливать будем мукой, чаем, вином, табаком. Мы тьму лет без них жили и еще бы хотели. Но теперь вино и табак переживут нас. Аргиши тундру оживляют, а станки умерщвляют. У станков рыбы нет, песца нет, оленя нет. Путики ваши от станков за двадцать верст. Тундра боится чужих. Прячет от них и рыбу, и песца, и оленя, и ягоды, и грибы.
– Успокойся, великий чародей! Не все могут кочевать. Вы никогда не были привязаны ни к чуму, ни к своей упряжке оленей, ни к месту, где родились, ни к одному озеру или к одной реке. Вы в тундру ничего не вкладываете. Из тундры только берете. Вы, пока живете, как паразиты, как блохи у собаки. А пришлые – люди оседлые. Они привыкли жить под крышей, а не в чуме, спасаться от холода в теплой избе. Иметь все свое. Свой станок, свою избу, своих собак, свои сети, свои угодья для охоты и рыбалки, своих батраков. Жить, работать и охотиться на одном месте. У нас в крови привычка, наряду с общинным, иметь и свое, личное. Так заведено испокон веков. Помни, что ни ты, ни Нинонде никогда бы не согласились жить нашим порядком. Кочеванье – ваша жизнь. Привяжи вас к одному месту, и погибнете, как голодный песец в кулеме. Потому каждый народ издавна живет своими обычаями. Я не осуждаю кочеванье. Кочуют и киргизы, и казахи, и якуты, и эскимосы. Вероятно, им легче выжить при таком способе бытования.
