Лицей 2022. Шестой выпуск - Михаил Турбин

Облако, скольжение, каскад,

по ступеням талая вода —

подмосковный монастырский март,

собранная складками фата.

А в воде, тоскуя и журча,

разноцветный камушек лежит:

вынь его из мутного ручья,

на ладони солнцу покажи.

Маленькая, ой как хороша

новая, спасённая душа!

…Только грай вороний, только куст

мелкого шиповника в пыли,

чёрных прошлогодних ягод вкус,

перетлевшие сыпучие угли —

Боже, Боже, лучше бы не знать,

что там отзовётся впереди.

И уже замужняя весна,

как чужая, поверху глядит.

Может, улыбнётся, чуть дыша,

серёжками кленовыми шурша.

смотрите Оса хоронит Жука

с глазами пожившего мужика

ах мой бедный Жук

мой несчастный Муж

с глазами из серых луж

а потом таинственно как во сне

с каплей морфия в слюне

в зимнем воздухе на весу

Оса хоронит Осу

и я её голой рукой ловлю

потому что очень её люблю

и в тёплой ладони её оживлю

Оска моя

как всю жизнь держал

но сколько бы я на тебя ни дышал

ты не шевелишься очень жаль

теперь под корнем елового пня

все они вместе хоронят меня

стрекозы жуки мотыльки червяки

так легки и мягки

но кто там на сцене в осином рою

на цыпочках чёрный привстал на краю

на грудь мне стряхнул пневмонийный снежок

а это мой старый поёт Дружок

— когда ты проснёшься в холодном поту

в ночную палатную духоту

с высокой температу

как будто от паха и по животу

ты чуешь ползёт подбираясь ко рту

сейчас захохочет и сдвинет фату

такую ты птенчик хотел красоту?

такую невинность и чистоту?

mon pauvre mon pauvre такую мечту?

— только ту

Ки́ррливи, чи́ррливи — и погасли свечки каштанов.

грубое имя Жары, её грозовое сердце,

чёрное, как бывает чёрен июльский воздух.

Холодные груди Жары под полинялым платьем,

текущие липким мороженым на голубые

детские веки. Полуденный сон, и над нами —

медленный выдох рощи, эхо далёкой фуры:

это язык Жары. И всё, что она нам шептала —

ки́ррливи, чи́ррливи — всё, что мы пели и знали…

Посмотрим в её глаза — так долго, насколько

сможем —

в подвалы памяти, в мёртвые зрачки трясогузки:

кривые стёкла, в которых мы отражаемся.

Похвалим Жару! Её объятия, её жало;

и похвалим её подарки: кислые яблоки,

репей у дороги, расплавленные игрушки.

Теперь мы свободны, и смешок по сосновым

шапкам

или ветер с залива — всё новое и простое…

Но мама! Какими чудовищами мы стали!

То снег, то нет — и что мне остаётся?

Цедить стихи из этого пейзажа,

где поздняя зима качает в соснах

высокую и долгую утрату.

Сырое утро или проблеск ночи,

глубокой, точно свежий скол гагата,

или тяжёлое тупое солнце,

а дальше — ничего, война и сажа.

Оно приходит, может быть, сорочьим

случайным криком, эхом с полигона,

но чаще просто так: легко и немо…

Вы прокляты, заснеженные сосны

мои, но как чиста ваша осанна!

То спать, то ждать — с упорством эпигона —

а что мне остаёт… — оса, осанка

простого ямба и немного неба.

Сначала мы поднялись на холм,

поросший гигантскими соснами,

в одной из которых нечаянно мы нашли

сквозной расщеп,

и каждый из нас спрятал туда свой шёпот.

«Теперь мы будем жить в сосне», —

ты сказала.

«То есть в совместном сне,

и будем сюда возвращаться», —

словно бы в утешение

я подумал.

Потом мы вырыли лунку в снегу,

вырвали страницы из ежедневника

и разожгли костёр из опавших веток, коры и сухой

полыни.

Зимующие в сосняке дятлы

наблюдали разговор чужаков внизу,

а костёр дымил

и свистел на сыром морозе,

так что вскоре осталась на дне закопчённой ямки

только горстка мигающих угольков,

и я засы́пал ненужное это сокровище.

Вдруг и там будет биться — ещё живое?

Спускаясь, ты шла впереди по насту,

намного опережая меня, вязнущего в сугробе.

«Побежишь — и споткнёшься, порежешь

замёрзшие пальцы.

А шагнёшь осторожно — и страх затянет», —

ты сказала

и пошла,

держа равновесие —

на ветру у подножья ума

затухающий огонёк.

И снова: заваленный книгами зальчик,

трапециевидный солнечный зайчик,

кошка, софа —

начальные формы заученной жизни,

и даром что глохнет в этом пуризме

и пыли строфа.

Мигнёт в глубине телефон на беззвучном —

и сон, ослепительный, лёгкий, плавучий,

или полсна,

мальки и кувшинки в озёрном затоне,

земля, перетёртая с кровью в ладони:

как бы весна.

Далёкий вопрос, непрерывный экзамен,

и если вдруг острая перед глазами

чиркнет блесна,

всего-то и горя — головокруженье,

и вдох обжигающий, и — продолжение

сна.