Его спросили:
— А вы что думаете?
— О чем?
— О контрабанде.
Сейчас нам кажется (но сейчас мы знаем, к чему это привело), что самым правильным было бы ответить ничего не значащими словами. Но спор увлек его, и, еще не подумав толком, он уже услышал собственный ответ:
— На мой взгляд, контрабанда — не преступление.
— Вот как? — отозвался его собеседник.— А позволительно спросить, что же это тогда?
— На мой взгляд,— гнул свое Корреа,— это просто нарушение закона.
— Меня занимает ваша точка зрения,— заявил высокий господин с седыми усами и в очках.
— Учтите,— прокричал кто-то,— что это нарушение закона порой приводит к кровопролитию.
— Жертвы бывают и на футболе,— запротестовал высоченный человек (его жесткие курчавые волосы на первый взгляд казались нахлобученным беретом).
— А футбол, насколько мне известно, не преступление,— сказал пожилой господин.— В футболе следует проводить различие между любителями и профессионалами. А в вопросах контрабанды — кем считает себя сеньор? Профессионалом, любителем или кем-то еще? Любопытно узнать.
— Я даже иду дальше,— упрямо продолжал Корреа.— Для меня контрабанда — это неизбежное нарушение произвольно введенных правил. Введенных произвольно, как и все, что делает государство.
— Столь личные суждения,— заметил кто-то,— характеризуют сеньора как настоящего анархиста.
Столь личные суждения принадлежали на самом деле доктору Гусману. Выражая их, Корреа дословно повторил фразу Гусмана, даже с его интонацией.
Прилизанный толстячок, стоявший поодаль («Наверняка врач,— решил Корреа,— зубной врач»), одобрительно улыбался ему, словно присоединяясь к его словам» Никто из остальных больше с ним не говорил; но говорили о нем, и, пожалуй, с презрением.
Наконец прибыл катер. Корреа точно не знал, как он называется. «Виктория и что-то еще»,— рассказывал он. Во всяком случае, то было нечто вроде речного трамвая, совершавшего долгий путь по протокам дельты.
На борту, затолканный пассажирами, он случайно оказался рядом с толстячком; тот спросил его, улыбаясь:
— А вам приходилось когда-нибудь видеть контрабандиста?
— Насколько я знаю, нет.
Его собеседник расправил лацканы пиджака, выпятил грудь и заявил:
— Один из них перед вами.
— Вот как?
— Именно так. Можете называть меня доктор Марсело.
— Вы зубной врач?
— Угадали: стоматолог.
— И контрабандист в свободное время.
— Я уверен — в силу причин, блестяще изложенных вами,— что как таковой я никому не причиняю вреда. Никому, кроме торговцев и государственной казны, а это, поверьте, не слишком меня тревожит. Я зарабатываю кое-какие деньжата, почти столько же, сколько в своем кабинете, только иным способом, который кажется мне куда более занимательным, ибо граничит с риском, а это открывает новые стороны жизни для такого человека, как я. Или, ручаюсь, для такого человека, как вы.
— Вы знаете меня?
— Я сужу по наружности. Думаю, вы славный молодой человек, немного робкий, но хорошей закваски. Ваш брат провинциал лучше нас — конечно, кроме тех, кто хуже... Хотя сегодняшняя молодежь — chi sa? [170]
— Вы не доверяете молодым? Значит, если человек молод, он непременно повинен во всех грехах, замешан во всех неблаговидных делах, которые творятся вокруг?
— Нет, я так не думаю. Поэтому я и заговорил с вами без опаски.
— А теперь, быть может, раскаиваетесь. Быть может, подозреваете, что я выдам вас военным.
— Да что вы, вовсе нет. Просто я обратился к вам, словно к знакомому, а в сущности-то, я вас не знаю.
Чтобы успокоить его, Корреа рассказал о себе. Он студент-юрист; готовится к экзаменам за первый курс; собирается прожить недели две на острове, принадлежащем его приятелю Меркадеру; в этих местах он недавно.
— Мне известно только, что после пристани под названием Энкарнасьон мне надо выходить. Боюсь, что не узнаю своего острова и проеду мимо. Если же я попаду, куда собираюсь, передо мной встанет мучительная альтернатива: заниматься или ложиться спать?
— Превосходно,— воскликнул толстячок, довольно потирая руки.— Видите, сами того не замечая, вы как нельзя лучше доказали мне свою искренность.
— Почему бы нет, если мне хочется спать? Я должен заниматься, но поверьте, у меня слипаются глаза.
— Вы должны заниматься? И вы уверены?
— Еще как уверен.
— Послушайте, я не спрашиваю вас, должны ли вы заниматься вообще. Я спрашиваю, хотите ли вы заниматься сегодня ночью.
Корреа подумал, что зубной врач неглуп.
— Если честно,— ответил он,— то нельзя сказать, чтобы сегодня мне этого безумно хотелось.
— Тогда ложитесь спать. Лучше поспите. Или...
— Или что?
— Ничего, ничего, просто у меня мелькнула мысль, которую я еще не обмозговал.
Словно говоря сам с собой, Корреа проворчал:
— Тоже мне, начинает фразу...
— Поосторожнее в выражениях. Не забывайте, что перед вами не кто-нибудь, а человек с высшим образованием.
— Я не хотел вас обидеть.
— Иногда я спрашиваю себя, не следует ли кое-кого воспитывать палкой.
— Не сердитесь.
— Я волен вести себя, как мне заблагорассудится. Вы рассердили меня, а я как раз собирался вам кое-что предложить, причем с самыми лучшими намерениями...
На пристани Энкарнасьон шумно сошли почти все из тех, кто обсуждал проблему контрабанды. Корреа спросил:
— Так что вы собирались мне предложить?
— Третий вариант, избавляющий вас от мучительной альтернативы.
— Простите, сеньор, я не совсем понимаю. Какой альтернативы?
— Спать или заниматься. И вы, молодой человек, даже во сне извольте называть меня доктором.
Корреа подумал — или почувствовал,— что предложение, которое освободило бы его от выбора между учебниками и сном, крайне заманчиво. Он уже собирался дать согласие, как вдруг вспомнил, чем занимается этот доктор.
— Прежде чем принять ваше предложение, я хотел бы попросить у вас объяснений. Прошу, ответьте мне со всей искренностью.
— Вы намекаете, что я неискренен?
— Никоим образом.
— Ну так говорите.
— Не думайте, что я боюсь, но представьте только, вдруг со мной что-то произойдет и я не смогу готовиться или прийти на экзамен! Это было бы катастрофой. Вы меня понимаете? Мне грозит опасность?
— Человека всегда подстерегают неожиданности, так что трусу можно дать лишь один совет: не высовывать носа из своей конуры. Но сейчас вы путешествуете, словно коронованная особа,— инкогнито, и вам ничего не грозит.
Прежде чем Корреа окончательно согласился, доктор стал обращаться с ним, как со своим товарищем, и пустился в рассказы, которые, по мнению молодого человека, не имели никакого отношения к делу. Доктор сообщил, что живет вместе с супругой на одном островке; недавно бойкий аукционист предложил ему интересное дельце — купить еще один остров неподалеку; он выслушал предложение, но вовсе и не думал его принимать, ибо больше всего не любит расставаться с деньгами, хотя бы и ради будущих выгод. Но в тот день, когда о предложении узнала его жена, миру в доме настал конец.
— Жена у меня просто неугомонная,— продолжал он.— Вы не поверите, внутри у нее точно мотор, и она с самого начала загорелась этой идеей. Твердит и твердит: «Всегда надо стремиться вверх. Остров — это еще одна ступенька». Но я тоже по-своему упрям, так что спорить не спорил, но и не уступал — по крайней мере до последнего воскресенья в прошлом месяце, когда к нам явились в гости подруги жены и я сказал себе: почему бы не прокатиться на этот остров и не поглядеть как и что? Сел на свой катер и отправился. Когда я приехал, сторож слушал футбольный репортаж и сказал, чтобы я осмотрел остров в одиночку, хотя особенно смотреть там нечего.— В этом месте рассказа доктор сделал паузу и многозначительно добавил: — Но оказалось, что сторож ошибался.
Если тут и была какая-то тайна, Корреа в нее не верил. Однако он заподозрил, что доктор хочет его отвлечь, чтобы он не смотрел на берега и позже не смог припомнить дорогу.
А впрочем, смотри не смотри, эти незнакомые, такие схожие берега лишь сбивали его с толку, повторяясь, словно части одного сна.
— Почему сторож ошибался?
— Сейчас узнаете. Мой дедушка, который успел сколотить в Польше недурное состояние, но был вынужден эмигрировать, часто говорил: «Тот, кто ищет, находит. Даже там, где ничего нет, если поискать хорошенько, найдешь то, что ищешь». И еще он говорил: «Лучше всего искать на чердаках и в самых дальних закоулках сада». Этот остров далеко не сад, и все же...
— Все же что?
— Нам выходить,— сказал доктор и крикнул: — Капитан, причальте, пожалуйста.
— Маленький причал был на вид гнилой и шаткий. Корреа посмотрел на него с опаской.
— Я поступаю дурно, сеньор,— простонал он.— Мне надо бы заниматься.
