Студенческое движение вызвало у реакции ассоциации с кануном 1905 г. Оно испугало ее не само по себе, а как повод, искра, могущая зажечь всеобщий пожар. В статье «Хирургическая мера» Меньшиков, полностью одобряя меры, принятые правительством, уверял, что в противном случае дело кончилось бы новой революцией[643].
В другой статье Меньшиков ставил вопрос еще более определенно: «Вероятна ли теперь в России всеобщая забастовка? — спросит иной утонченно-слабый читатель. Другими словами: стоит ли тревожиться и не лучше ли перевернуться на другой бок, ничего не делая? Мне кажется, всеобщая забастовка вероятна, ибо она понемногу уже начинается». Доказательством служат забастовки в высших учебных заведениях: именно с них «началась и так называемая революция 1905 года»[644].
Это мнение было отнюдь не личным. Оно отражало настроение всего правого лагеря. 3 декабря 1910 г. председатель Постоянного совета объединенного дворянства граф А. А. Бобринский записал в своем дневнике: «...революция делает свое... и дворянство готовится бороться вновь с „иллюминациями44 усадеб при дегенератном попустительстве правительства». Спустя два дня он записал: «То, что происходит теперь, не ясно. По-видимому, зачинается заря 2-ой революции»[645]. Это писалось не для публики.
Кадетская оценка полностью совпадала с оценкой правых. «Пять лет спустя после манифеста 17 октября,— констатировала «Речь»,— мы очутились перед картиной, близко напоминающей дооктябрьские времена» [646].
Но если правые считали, что единственный способ приостановить процесс — это быстрые и жестокие репрессии, то либеральная буржуазия, наоборот, полагала, что такой путь лишь приближает революцию, приводит ко всеобщему озлоблению и ненависти против существующего строя. Наиболее крупным проявлением подобного беспокойства было известное письмо 66 московских капиталистов, опубликованное в газете «Утро России». В письме, в частности, говорилось: «Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы с студенческими забастовками...» Однако протесты студентов — это результат последних мероприятий правительства. О них нельзя молчать, так как молчание может быть воспринято как поддержка и одобрение «страны» [647]. Письмо было подписано в основном представителями «прогрессистской» буржуазии: Рябушинскими, А. И. Коноваловым, С. И. Четвериковым, И. Д. Морозовым, С. Н. Третьяковым и др. Оно вызвало многочисленные нападки правых и октябристов, одобрение и сочувствие либералов.
В замечательной статье «Заметки. Меньшиков, Громовой, Изгоев» В. И. Ленин очень ярко охарактеризовал состояние растерянности и тревоги, охватившее весь
контрреволюционный лагерь. Приведя слова Меньшикова, упрекавшего либеральную буржуазию, в частности 66 московских тузов, за то, что она «подзуживает» революцию, не понимая, что станет первой Же ее жертвой, В. И. Ленин писал: «Наверно нет ни единой страны в Европе, где бы в течение XIX века сотни раз не раздавался этот призыв ,,старой государственной власти”, а также дворянства и реакционной публицистики, адресуемый к либеральной буржуазии, призыв ,,не подзуживать”... И никогда призывы не помогали, хотя „ либеральная буржуазия” не только не хотела „подзуживать”, а, напротив, с такой же энергией и искренностью боролась с „подзуживателями”, с какой 66 купцов осуждают забастовки. Как осуждения, так и призыв бессильны, раз дело идет о всех условиях жизни общества, заставляющих тот или иной класс чувствовать невыносимость положения и говорить об этом. Г. Меньшиков правильно выражает интересы и точку зрения правительства и дворянства, пугая либеральную буржуазию революцией и упрекая ее за легкомыслие. 66 купцов правильно выражают интересы и точку зрения либеральной буржуазии, упрекая правительство и осуждая „забастовщиков”. Но взаимные упреки — только симптом, неопровержимо свидетельствующий о крупных „недостатках механизма”, о том, что, несмотря на все желание „старой государственной власти” удовлетворить буржуазию, сделать шаг в ее сторону, создать для нее очень влиятельное местечко в Думе, несмотря на сильнейшее и искреннейшее желание буржуазии устроиться, ужиться, поладить, приспособиться — „приспособления” все же не выходит! Вот в чем суть, вот где канва, а взаимные упреки — одни узоры» 25.
Это было написано буквально за неделю до нового «министерского» кризиса. Вот эта неспособность партнеров по контрреволюции, несмотря на обоюдное желание выйти из революционного кризиса путем решения задач революции сверху, и привела к новому резкому обострению кризиса «верхов». Поскольку иного курса, кроме третьеиюнь- ского, царизм вести не мог, ибо других возможностей в его распоряжении уже не было, каждая новая попытка выйти из заколдованного круга неизбежно выливалась в борьбу
групп, клик, влияний. Усиливался натиск неофициального правительства на правительство официальное и прежде всего на его главу. Второй «министерский» кризис в этом отношении был точной копией первого. Однако Последствия его были значительно серьезнее.
Второй «министерский» кризис. Кризис и на этот раз был развязан Государственным советом, его правым крылом, решившим нанести удар Столыпину.
Поводом для похода против премьера был избран законопроект о западном земстве. Это было сделано отнюдь не случайно. Законопроект был первым совместным выступлением Столыпина с националистами как новой правительственной партией. Поэтому Столыпин придал законопроекту демонстративно-принципиальное значение, связав его по существу с вопросом о доверии к нему со стороны верхов.
Борьбу против Столыпина возглавили лидеры правых в Государственном совете П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов. Объектом нападения они избрали центральный пункт законопроекта — вопрос о национальных куриях. Главное обвинение состояло в том, что такие курии принципиально несовместимы с основными государственными устоями, так как они исходят из идеи, грозящей опасным прецедентом: в Российской империи нерусские национальности могут иметь свои особые выборные представительства, выражающие собствейные интересы, отличные от интересов «русской государственности». На самом деле это было пустым предлогом, так как оба избирательных закона предусматривали выборы в Думу от отдельных национальностей.
Кампания на этот раз велась очень продуманно и скрытно. Столыпин до самого последнего дня не подозревал о грозившей ему опасности, так как считал, что законопроект поддерживался царем. «Он был настолько уверен в успехе,— свидетельствует Коковцов,— что еще за несколько дней до слушания дела... он не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета для усиления своими голосами общего подсчета голосов» [648].
«Редко бывает,-- анализировала в разгар кризиса су- воринская газета,— чтобы какой-нибудь законопроект проходил установленный порядок законодательного рассмотрения столь благоприятно, как этот законопроект о западном земстве. В Г. Думе он получил одобрение. В особой комиссии Г. Совета, образованной для его рассмотрения, значительным большинством голосов он был принят. Наконец, Г. Совет после общих прений большинством двух третей голосов принял переход к постатейному обсуждению, что обыкновенно служит предрешением благоприятной судьбы проекта» [649].
То же писала и столыпинская «Россия». Законопроект собрал большинство в комиссии — факт, «совершенно точно отражающий настроение и соотношение сил общего собрания». «Внушительное большинство» пленарного заседания Государственного совета проголосовало за переход к постатейному чтению. Следовательно, законопроект «потерпел крушение» не потому, что оказался неприемлемым для верхней палаты сам по себе, а «в порядке таких действий и условий, которые, конечно, с государственной точки зрения не заслуживают рассмотрения» [650].
В том же духе писали «Голос Москвы», «Речь» и другие газеты. «Новое время» суммировало общее мнение следующим образом: «Столыпину устроили
ловушку» [651].
Как потом стало известно, Трепов в личной аудиенции с царем добился для членов Государственного совета права голосовать «по совести», т. е. против законопроекта. 4 марта 1911 г. Государственный совет принял поправку, отвергавшую национальные курии. В ответ Столыпин подал в отставку, и в течение нескольких дней вся «большая» пресса писала о том, что отставка принята, называя тут же имена возможных преемников. Однако неожиданно оказалось, что Столыпин остается на своем посту, причем на определенных, выдвинутых им и принятых царем условиях удаления «в отпуск» до 1 января 1912 г. Дурново и Трепова и роспуска обеих палат на три дня, с 12 по 14 марта, с тем чтобы провести законопроект о западном земстве
