Останется ли она с Уесли? Или же уйдет от него… снова?
Глава 34
Север
Прошлое
Страх, который на тот момент казался иррациональным, страх, который едва ли
не сдерживал Кингсли от того, чтобы войти в часовню, доказывал собой, что был
выше всякой веры. Месяц спустя после того дня, как Мари-Лаура приехала в школу
Святого Игнатия и впервые увидела Сорена, они рука об руку с Кингсли вернулись в
часовню. Полночь двадцать первого… дата, выбранная Мари-Лаурой. «Его день
рождения», - сказала она улыбаясь. И самая длинная ночь в году, добавил Кингсли,
смотря на свою сестру, пока она не покраснела. Покраснела... его сестра, в постели у
которой побывало половина Парижа, на самом деле, покраснела.
- Ты мог бы придумать лучший день для свадьбы? - наконец спросила она, и
живот Кингсли стянуло.
Сейчас он ждал в притворе часовни. Глянув на часы, он оплакивал последнюю
минуту до полуночи.
Она выглядела прекрасно, этого отрицать он не мог. Красивее, чем когда-либо
видел. Метель заперла всю школу в ловушку в долине. Не было ни единого шанса
купить свадебного платья. Вместо него, она надела одно из своих собственных и
старые кружева с алтарной одежды, вшитые вручную в качестве шлейфа и фаты. На
ней не было макияжа, поскольку косметика закончилась неделю назад, и ей не удалось
поехать и купить новую. Ее чистое лицо никогда не светилось так ярко, никогда она не
выглядела настолько невинной. Невинной… почти девственной. Ее руки переплелись.
Нервы? Его сестра, которая практически ничего не носила, танцуя на сцене перед
десятками тысяч зрителей на протяжении двух лет в Парижской балетной труппе?
Нервничала?
Кингсли взял ее за руку и держал. Ее пальцы ощущались ледяными.
- Ты боишься? - спросил он, пытаясь симулировать поддержку, любовь, хотя под
его спокойной внешностью таилась ярость.
- Oui... очень.
Она вдохнула и выдохнула. Белое облачко окружило ее лицо, словно ореол. В
часовне практически невозможно было сохранить тепло зимой, но она настояла, чтобы
они поженились в церкви. Кингсли молил о короткой церемонии, иначе до рассвета,
все они умрут от переохлаждения.
- Тогда почему ты выходишь за него? - спросил он с более искренним волнением
в голосе, чем намеревался. Но Мари-Лаура, потерянная в своих мыслях и страхах, не
заметила этого.
- Я никогда не встречала никого похожего на него. Я никогда... я люблю его. -
Она повернулась к Кинсгли и яркость ее улыбки принесла свет и тепло в холодную,
освещенную свечами часовню.
289
Принц. Тиффани Райз.
- Ты знакома с ним один месяц.
- Это не важно. Я полюбила его с того момента как увидела. И я сказала ему об
этом.
- Он тоже сказал, что любит тебя? - спросил Кингсли, боясь ответа. Сорен
никогда не говорил ему этих слов, хотя они слетали с уст Кингсли каждый раз, когда
Сорен входил в него. Он говорил Сорену «я люблю тебя» почти так же часто, как и «я
ненавижу тебя». Не важно, что именно он говорил «люблю» или «ненавижу» когда
для Кингси они значили одно и то же. Они говорили «я твой несмотря ни на что». Но
он знал, что Сорен любил его. Ему не нужны были слова, только синяки и шрамы и
воспоминания о соединении их тел в самые глубокие ночные часы, когда даже Бог
сдавался и отправлялся спать. И Мари-Лаура... на свои деньги Сорен привез Мари-
Лауру к Кингсли. Это была любовь. И впервые, Кингсли хотел, чтобы Сорен любил
его меньше.
Она покачала головой.
- Non. Не такими словами. Но он сказал нечто лучше, чем «я люблю тебя». Он
сказал «мы можем пожениться». Он ни на секунду не замешкался. Словно ждал, когда
я скажу, что люблю его, и тогда бы он смог спросить.
- Что ты имеешь в виду...
- Шшш... - Мари-Лаура прижала палец к губам. У алтаря появился огонек, была
зажжена одинокая свеча. - Пора.
Она протянула руку, Кинсгли взял ее. И в полной тишине, кроме кратких вздохов
Мари-Лауры, Кингсли проводил сестру туда, где их ждали Сорен с Отцом Генри. Отец
Генри, как и обычно, улыбался. Как и Мари-Лаура. Но Сорен с Кингсли не
улыбнулись, когда посмотрели друг на друга. Кингсли искал в глазах Сорена какое-то
извинение, намек на объяснение, предложение или план, который бы объяснил это
безумие. Но он ничего не видел в глазах Сорена… совершенно ничего.
Улыбка Мари-Лауры стала еще шире, когда Отец Генри начал говорить. Кингсли
слышал его голос, но его разум не мог понять ни единого слова. Снова повисла
тишина, и Кингсли понял, что он только что задал вопрос.
- Я выдаю, - ответил он, вспоминая, что у него была одна реплика во всем этом
фарсе - Отец Генри спросил кто выдает эту девушку замуж за этого мужчину. «Я
выдаю» - два слова. Все что Кингсли надо было сказать. Видеть, как прах тел его
родителей хоронили в серебряных урнах было менее болезненным, чем эти два слова.
Он знал, что должен быть рядом с Мари-Лаурой, так как она была единственной
женщиной в школе Святого Игнатия, ей больше некого было просить выступить в
качестве сопровождающего. Но Кингсли не мог этого сделать, не мог стоять со своей
собственной сестрой. Он перешел на сторону Сорена. Мари-Лаура даже не заметила
его перемещение.
Служба продолжалась. Не будет никакого исповедания. Мари-Лауру только
прошлым вечером крестили. Для Сорена она была новообращенной и стала
католичкой, чтобы их союз был благословлен Церковью. Что бы сказал отец Кингсли
если бы был жив, увидев это? Мсье Огюст Буасоньё, гордый потомок гугенотов, он бы
скончался в часовне от одного вида, как его дочь становится католичкой и выходит за
католика. Теперь Кингсли посчитал смерть отца благословением. Лучше быть
мертвым, чем переживать это. Он тоже желал о смерти. Если бы только у него с
Сореном была последняя ночь вместе… Кингсли умолял бы Сорена убить его. И он
знал, что в его любви и власть и милосердие, Сорен бы удовлетворил эту просьбу.
Кингсли вернулся в тот момент, когда отец Генри с улыбкой обратился к Сорену
и Мари-Лауре.
290
Принц. Тиффани Райз.
- Пусть Господь Всемогущий, с этими словами благословения, объединит ваши
сердца в нескончаемую связь чистой любви.
Собравшиеся студенты и священники, единственные гости пропели в унисон
торжественное, - Аминь.
Аминь... да будет так.
Только Кингсли и Сорен не произнесли аминь.
Отец Генри кивнул Сорену, который взял Мари-Лауру под руку. И вместе они
покинули часовню. Впервые за этот адский день, Кингсли ощутил милосердное
прикосновение Бога. По какой-то причине - уместной или по требованию жениха –
между новобрачными не было никакого поцелуя.
Кингсли шел свинцовой поступью позади отца Генри к притвору. Сорен и Мари-
Лаура ждали в тени у двери. Сорен снял пиджак и отдал его Мари-Лауре. Будто он
отдал ключи от своего королевства, она не могла перестать улыбаться от еще большей
любви и благодарности. Кингсли тошнило от одного её вида.
- Отец Генри, не отведете ли вы ее в нашу комнату? - спросил Сорен, Кингсли
ждал у гробницы Девы Марии.
Шок промелькнул в широко распахнутых янтарных глазах Мари-Лауры. Сорен
успокоил ее страхи улыбкой.
- Я скоро приду, - пообещал он. Ее улыбка вернулась, отец Генри накинул на нее
еще одну накидку и вывел девушку на холод.
Почти минуту Сорен и Кингсли стояли, не говоря ни слова, пока студенты и
остальные священники выходили из часовни на улицу. Ни один из них не высказал
поздравлений Сорену. Ни один даже не взглянул в их сторону. Зависть... всеми ими
руководила зависть. Одна идеальная девушка появилась среди них и все ее обожали.
Но все же она выбрала того, кого все они боялись. Последним вышел Кристиан, друг
Кингсли, он повернулся и посмотрел на него.
- С тобой все в порядке? - губами произнес Кристиан, не удостоив Сорена
взглядом.
Кингсли кивнул. Кивок был ложью.
- Нет. - Наконец заговорил Сорен, как только они остались наедине в часовне. –
Нет. Не в порядке.
- Я сделал это для нас Кингсли, - сказал Сорен.
- Хотел бы, чтобы ты не делал этого.
- Это поможет нам.
Кингсли выдохнул, и вышедший воздух стал плотным на холоде. Он выглядел
так, будто дышал огнем.
- Она не наша. Помнишь нашу мечту? Девушка безумнее, чем мы оба взятые.
Зеленые волосы и черные глаза.
- Черные волосы и зеленые глаза, - исправил Сорен. - Неукротимая.
