В начале одна из телохранительниц, которая ни на шаг не должна отходить от госпожи, вопреки всем правилам, покидает прием, оставив хозяйку одну, словно бы заранее зная, что должно произойти этой ночью, или даже за тем, что бы прекрасно зная маршрут возвращения Миласы, и всю охрану, с ее слабостями и недостатками, самолично поучаствовать в подготовке внезапного нападения на экипаж.
Затем, когда благородную леди находят уже мертвой, посреди пустынного утреннего парка, и второй ее горе защитницы, причем родной сестры первой, так же не оказывается рядом с телом, словно бы она поспешно сбежала с места совершенного преступления, и ей явно было чего скрывать и бояться. Мой отложенный визит к страже, ни сколько не играл нам на пользу, а парочка трупов, с которыми нас застали в заброшенном доме и вовсе не оставляла нам ни единого шанса сохранить свою свободу. И пусть все это было ни как не связанно между собой, и не имело к Миласе и ее смерти ровным счетом никакого отношения, доказать это упертым стражникам было практически невозможно. Ни единого человека, который мог бы подтвердить своими свидетельствами нашу невиновность, в живых уже ни осталось. Никто не смог бы сказать в нашу защиту ни единого слова, и не подтвердив самозащиту, из-за которой нам пришлось пролить в городе столько крови, мы с сестрой уже были обречены к скорой смерти через повешение или что-то похуже.
Кто бы не заплатил за смерть госпожи он, явно сам того даже не подозревая, сумел весьма ловко подставить нас под топор палача. Городской Магистрат никогда не церемонился с убийцами благородных особ, он сам целиком и полностью состоял из обитателей Золотого города и плаха уже ждала нас в любом случае, став вопросом лишь времени, которое потребуется страже, что бы выбить из нас обоих признание.
- Что? - Стремительно побледнела Олисия услышав эти прискорбные новости. - Миласа мертва?! Как это случилось?! - Повернулась она ко мне, и еще не успевшие просохнуть с прошлого раза глаза сестры, вновь начали наполняться слезами. Для одной единственной ночи и еще не продолжительного утра, такое количество смертей для кого угодно могло стать внушительным перебором, и я ни сколько не винила сестру в приближающейся к ней истерике.
- Не прикидывайтесь невинными овечками, леди. - Сурово нахмурил брови офицер стражи, имени которого я так и не удосужилась запомнить. - Слезами нас не проймешь, поднимайтесь! - Еще ближе придвинул он алебарду и я заметила, как его руки едва заметно трясутся. - Без фокусов! Живо! Вы и так уже успели наделать здесь порядочно шума. - Продолжал настойчиво требовать он, но в суровом тоне то и дело проскакивали панические нотки, и взглянув в лицо стражникам я к своему собственному удивлению обнаружила, что под масками холодной невозмутимости, которые все они так старались сохранить на своих лицах, прятался плохо скрываемы и выбирающийся наружу сквозь напуганные глаза, ледяной страх, от пребывания в ветхом доме сотрясаемом неведомой бурей прямо под стенами. Стражники, не смотря на свое численное превосходство, кажется, боялись нас куда больше, чем мы их, после всего увиденного в залитой кровью таверне и здесь, посреди расчерченного непонятным узором пола и парочкой трупов, словно бы принесенных в жертву могущественным демонам Преисполни, они не рисковали приближаться к нам достаточно близко, держась на расстоянии длинны своих алебард и мечтали поскорее оказаться, как можно дальше от этого зловещего места, словно бы боялись быть проклятыми парочкой ведьм.
- Приготовься бежать, - тихо и едва слышно шепнула я Олисии, демонстративно подняв руки вверх, показывая свою безоружность, и медленно начала вставать с пола.
Конечно идея броситься на целый десяток стражников разом, была просто безумной и явно самоубийственной. Даже если не вспоминать об вывихнутом плече, горящей огнем лодыжке и смертельной усталости, ни единого шанса справиться со всем патрулем разом у меня не было, но я и не рассчитывала вырваться на свободу живой и невредимой. Эльфийский яд, разбегающийся по моим венам, от ужаленной шипами ноги, уже делал свое черное дело, и я ни сколько не сомневалась, что не протяну даже до вечера. Любой очередной приступ мучавшего меня все сильнее удушья, мог оказаться последним и рано или поздно должен был отправить меня в могилу. Не питая никаких особых иллюзий и не лелея в душе надежд на собственное чудесное спасение от смерти, я надеялась лишь дать сестре возможность уйти. Ждавший ее недалеко от дома конь, позаимствованный из экипажа, и всего лишь жалкие полторы лиги, отделяющие окраину города от спасительной желтой мглы, могли подарить сестре весьма надежный шанс на спасение. Уйдя в туман, можно было исчезнуть бесследно, навсегда растворившись в Междумирье и укрывшись в одном из множества заполняющих его миров, оставить всю городскую стражу ни с чем.
Надеясь, что хотя бы в этот единственный и наверное последний раз, Олисия все же послушается моего совета и броситься прочь, вон из дома, я резко обеими руками ухватилась за древко направленной мне на грудь алебарды офицера, и что было сил, после долгой и бессонной ночи, толкнула ее на него. К счастью трясущийся под ногами пол сыграл мне на пользу, и получив неожиданный толчок в живот, глава стражников согнулся, рухнул назад, сбив при этом еще парочку не расторопных защитников порядка.
- Давай! - Рявкнула я сестре, и не тратя времени даром приложила еще одного, ближайшего парня, в защищенный шлемом висок, древком оставшегося у меня в руках казенного оружия.
Еще один стражник отлетел к стене и врезавшись в камень лицом, упал в низ, но остальные, надо отдать им должное, не растерялись и не бросились прочь, словно перепуганные голуби из-под ног несущегося прямо на них человека. Ближайший к двери знакомый мне Ен, успевший схватить меня на лестнице в таверне Триеры, бросился Олисии на перерез, и прежде чем сестра смогла выскочить из комнаты в коридор, отправил ее обратно тяжелым ударом эфеса своего меча, прямо в лицо.
Вскрикнув от боли сестра отшатнулась назад и получив еще один удар древком алебарды сзади, под колени, тут же рухнула в низ не в силах сопротивляться.
- Они нужны нам живыми! - Верещал с пола командующий офицер, пытаясь подняться и прежде чем сестру успели скрутить, заломив ей руки за спину, я попыталась броситься к ней на помощь, но не успела сделать и пары шагов. Новый приступ удушья обрушился на меня столь внезапно, что я даже выпустила из рук спасительную алебарду, и захрипев, не в силах набрать в грудь хоть сколько ни будь спасительного воздуха, медленно опустилась на колени, словно самолично сдаваясь в руки закона.
Так плохо как в этот раз мне еще не было. Горло, словно бы распухшее изнутри, горело огнем, из выпученных от мучения глаз потекли крупные слезы, а свист и хрип, вырывающиеся из моей гортани, смогли бы наверное напугать даже то, во что недавно превратился Диор. Руки и ноги тряслись, словно у припадочного больного, и я не могла даже прикрыться, когда озлобленные попыткой моего бегства стражники оказались рядом и принялись вымещать свои страх и злобу тяжелыми ударами сапогов. Катаясь по полу не в силах подняться, я чувствовала, как сознание медленно начинает покидать мою голову и уплывает в спасительную и безмолвную темноту, где нет ни ударов ни боли, ни страданий от отсутствия кислорода, где хорошо и спокойно и вовсе не надо делать хоть что-то, а можно спокойно расслабиться и забыться, растворившись в небытие.
В те последние мгновения я не страшилась подступившей ко мне в плотную собственной смерти и лишь корила себя за все совершенные за последние часы роковые ошибки. Если бы я только не пустила сестру к женишку, настояв на своем, все сейчас могло бы сложиться иначе. Я не умирала бы здесь, избиваемая стражами порядка, Миласа могла бы быть по-прежнему живой и здоровой, а Олисия не лишилась бы всех кого любит, и не обзавелась бы тяжкими обвинениями в многочисленных ночных убийствах.
Все это было чертовски неправильно и дьявольски несправедливо. Уходя из жизни я даже чувствовала себя виноватой, что так и не успела помочь Олисии и умирая, бросала ее здесь совершенно одну, словно трусливо сбегая из суровой действительности и всех переполняющих ее тяжелых невзгод. Я должна была во что бы то ни стало остаться рядом и помочь ей пережить это черное время, подставив плече и разделить тяжелое горе, но вместо этого бросала сестру на произвол судьбы и это заставляло меня ненавидеть саму себя так, словно бы это я была виновна во всем случившемся, и лично подставила ее во всех обвинениях, расправившись с целой толпой близких и дорогих ей людей.
Катаясь по полу я, изо всех оставшихся сил, судорожно старалась увидеть сестру хотя бы краешком глаза, и пыталась прохрипеть ее имя, но горящее словно огнем, пересохшее горло и распухший язык, отказывались подчиняться моей воле и не желали издавать нужные звуки. Все что я могла это бессвязно хрипеть, откликаясь на новые пинки и удары.
