— Знаете, похоже, я безнадежно стар. Начинаю упускать какие-то вещи. Так и не довелось сходить на футбол. Представляете?
Я улыбнулся, поморщился из-за губы и отвечаю:
— Мне — тоже…
А он смотрит дальше и спрашивает:
— Раз Вы не фанат, подарите мне свой шарф. Мне очень надо.
Я гляжу на свой красно-белый шарф, а он уже наполовину совсем красный. Я отрицательно качаю головой:
— Не могу. «Спартак» — чемпион. А вот шапочку — ради Бога.
Нахлобучил я ему свой красно-белый петушок и дед стал похож на маленького пионера. Всем ребятам — примера. Он, так и не одев свои очки, ушел, а вместо него пришел Сыч.
Филолога нам вернули под утро. У деда были золотые руки. У парня потом не осталось и шрама!
А через неделю отловил меня Сыч, а глаза у него… Я спрашиваю:
-Что с тобой?
-Промашка вышла. Это оказались — не те. То ли панки, то ль — металлисты. Не те, понимаешь?
Я чуть не сел. Едрена репка, а мы их — так… Тут я вспомнил, разозлился и говорю:
— А чего ж у них свастики на цепях?!
— Так говорят, это — не свастика! У нее рожки в другую сторону, а в темноте…
Тогда я взял Сыча за грудки и очень внятно сказал:
— Ежели на козлах свастика, мне по фигу в какую сторону загнуты ее рожки. Их рога я загну в ту сторону, какую положено. Загну, загибал и загибать буду. Вот такой я тупой и непросвещенный.
Сыч сразу приободрился и говорит:
— Там один на гвоздь налетел. Ему теперь девочки без нужды.
Я просто пожал плечами:
— Так лед-то какой на улице! Мало ли кто поскользнется… Сидел бы дома, раз не умеет гулять!
А через месяц Оленьке пришла пора срочно почиститься. Мы с Сычом и будущей Сычевой женой привезли ее к Хирургу, и он с подозреньем спросил:
— Твое?
Я даже обиделся:
— Мое бы у меня выросло. Девка больно хорошая.
— Его?
— Да пошел ты! У него его тоже бы выросло. Скоро вырастет. Сам гляди.
Хирург глянул на серую Ольгу, на нас — и забрал ее. А когда сидели и ждали, пока она отлежится — раздавили на четверых. Так и подружились. Раньше-то я его знал лишь как Ленкиного старшего брата. Я тогда спал с ней. И думал — жениться. Мы все так думали.
Так что, не берите в секретарши девчонку, коя знает вас, как облупленного. Не заводите от нее дочерей. А самое главное — не дружите с Хирургами, ежели его родная сестра родила вам дочурку в ваше отсутствие. И никогда не дарите спартаковских «петушков» деду той самой девчонки, с коей вам сладко спать. Можно поставить себя в дурацкое положение. На всю жизнь.
Да, — на другой год мы опять собрались в апреле. Походили, поорали: «Спартак» — чемпион!» — зашли к Хирургу, сказали, чтоб шел спать или с нами — пить. Он пошел с нами.
В третий год я уже пошел с Ленкою. Сама напросилась. Опять — никого. Даже скучно. Завалили всей толпою к Хирургу и устроили сабантуй прямо у него в перевязочной. Никто не удивился и не спросил — кто мы и откуда. Мы не удивились, что в перевязочной средь ночи столько врачей. Да — сестричек.
А потом мы выросли и перестали бродить по апрельской Москве. Да и зачем бродить? Тихо у нас. Тихо и покойно. По-крайней мере — двадцатого апреля. Сами понимаете — ледок. Бродишь ночью — как бы не поскользнутся.
Хе
Патриарх
The Hierophant
Le Pape
Der Grossmeister
Мы шли в ночи и было слышно, как звенят подковками у нас сапоги. Город — похоже что спал, а скорей всего — притворялся.
Стояла густая августовская ночь и окна москвичей были распахнуты. Обычных москвичей. Нас вел старый Палыч, коий всю дорогу внимательно смотрел на раскрытые окна. Ежели какое-то из окон было заперто, он молча показывал на него пальцем, Леша включал потайной фонарь, а Володя отмечал координаты окна.
В такую жаркую ночь за этими закрытыми окнами прятались «Враги Народа». Они, наверно, шептались друг с другом и говорили всякие гадости — про Нас, Нашу Родину и самого Товарища Сталина.
Здесь — в центре города это была одна из самых верных примет. Бывших хозяев всех этих домов постреляли в дни Революции и теперь в их просторных, светлых квартирах и комнатах жировала пролетарская, да жидовская грязь, всплывшая в дни мятежа. И мы — шли ее чистить. И вся эта грязь и мразь слышала, как гремят подковками в притаившемся городе наши кованые сапоги и — в штаны делала себе от ужаса.
Сперва — делала, а стоило нам пройти, сразу же начинала шипеть нам вслед. А чтоб не слышали мы ее мерзкого шипа, закрывала окна на все шпингалеты с задвижками. Она не знала, что — закрытое окно — Примета. По возвращении мы пересчитаем виденные нами закрытые окна и будем знать — куда идти в другой раз.
Правда, теперь примета сия стала терять прежний смысл. Все чаще за закрытым окном была уже опечатанная нами комната. То есть — не нами, но — другой ротой. Правда, именно моя рота выявила и взяла больше всех — этой сволочи.
Остальные ленятся и выезжают на задержания на машине. А при звуке наших машин окна захлопывают — самые добропорядочные обыватели. Поэтому мы любим идти пешком.
С нами — старый, бывалый «следак» Виктор Палыч. Отсидел в двадцатых — сколько положено, а потом был взят нами во «внештатники». Знает и помнит былую Москву, как облупленную. А еще хлеще знает и помнит всех этих бандюков с горлопанами, что устроили тогда этот переворот. Его позиция простая и правильная:
«Бандиты будут сидеть, иль — лежать, — в зависимости от статьи. Урки должны гнить на нарах, а не жрать ананасы в Кремле».
Я с ним согласен. Когда мы берем нового бандюка, они же все — пьяные в дым, катаются в ногах, да блажат про то, что они — большие дружки Товарищу Сталину. А у меня в голове: «Не обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни — трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и…» — а потом, как кричали мама с сестрой.
Мы у этих скотов — хотя б матерей, да сестер на насилуем. Пуля в голову и — весь сказ. Вы не поверите — как рыдает, да плачется вся эта мразь, когда ее выводят на улицу… Ворье. Быдло.
Сладко было вам спать в постелях расстрелянных, да вкусно жрать из чужой тарелки с вензелем, — пора платить по счетам. Сукины дети. Всех найдем. Всех сыщем…
Я часто думаю, — как, почему мне так повезло? Видно, есть все же Бог — коль дал он и мне, и ребятам моим поквитаться за всех наших. Вон — Вася Сычев. Батя его был унтером погранстражи. «Тамбовский волк», — как их все называли. Они, — все те, кто из деревни Антоновки — все звались «тамбовские волки». Их деревня в незапамятные времена принадлежала графу Бенкендорфу.
Ну, — тому самому. Шефу и создателю жандармского Корпуса, да Начальнику Тайного Управления. Царской разведки, да — контрразведки проще сказать. Так чтоб — в деле сием «лишних» не было, — он всем своим крепостным из Тамбова — вольную дал и просил «Служить Отечеству» на границе. Сказал: «Границы России должны стеречь — русские». Они и — стерегли. Все урки их только лишь «тамбовскими волками» и величали.
А когда стряслась Революция, вчерашние урки нагнали огромную армию к небольшой деревне Антоновке и устроили провокацию. А потом обычных крестьян — газами. Да бабам штыками животы — вспарывать. Чтоб, говорили: «Извести все волчье семя!»
Васька-то тогда — совсем малый был. В каком-то стогу схоронился. Своими ушами слыхал, как его мать да сестер — сперва… А потом — живых еще на куски резали. Пока маленький был — на всю нашу колонию по ночам орал: «Тухачевский! Бегите! Жиды идут!»
А его никто и не пытался удерживать — все такие. Когда пришла весть о том, что завтра будем брать Тухачевского, Васька перед начальниками на коленках стоял — просил взять его в команду, — в харю этой гниде — хотя бы раз плюнуть. Не взяли.
Побоялись, что он вгорячах кокнет красную сволочь, а того нужно было — хотя б на суде еще целым народу представить. Вот после приговора, — перед казнью сказали: «Пожалуйста!» Поэтому и трупы всех этих никому уже не показывали. Отводили мужики душу. По всей программе отводили.
К примеру, — трое-четверо держат гада с кляпом во рту, а еще двое расстелят на столе бабу там, иль — дочку задержанного и — давай во все дыры! Она, конечно, орет, а ему: «Вот так же и моя мамка/сестра/тетка орала! Это тебе — Божья Кара, красная сволочь!»
В общем, — что захотят с бабами, то и — сделают, а бывшего «краскома» — ни-ни! Еще в учебке всем нам вдолбили, — ежели человека мучить физически, это ему легче, чем на его глазах — его любимых, да близких. Так что — «покажут кино» по полной программе, а когда у него глаза побелеют, да станет он просить — чтоб его вместо баб, лишь тогда и выводят и — пулю в затылок. Да так, чтоб последнее, что он в жизни слышал — как его жена с дочкой орут благим матом.
