– Спасибо тебе… Я тебя просто невообразимо люблю.
Четырнадцать страниц А4… Три главы. В первый же день… Недурно, вот только и устала я тоже невообразимо. Эта предельная концентрация отнимала жуткое количество сил, и всё, чего мне хотелось – это упасть на кровать и отключиться.
Я сама отправила себя в отпуск, забила на всё и писала, писала, писала, вышеозначенным манером работая буквально на износ. Роман за двадцать один день? Это не шутки, тем более, что каждый из этих дней мог стать последним. Я ограничила время сна до пяти часов, на домашние дела выделяла два, но иногда приходилось отвлекаться и на дачные. Ангелу также требовалось моё внимание, а потому я старалась завершить все дела к восьми вечера (хотя не всегда получалось). По той же причине три воскресенья можно было вообще вычеркнуть как непродуктивные: в эти дни мне удавалось написать всего по паре страниц или только перечитать и подправить уже написанное. Сдача анализов тоже отнимала время и трепала нервы, но в удачные дни у меня выходило в чистом виде десять, а в не очень удачные – семь-восемь часов работы над текстом. Если я успевала написать, а потом вчерне вычитать и подредактировать шесть-семь страниц, я ругала себя: «Мало! Не успею!» Если выходило десять-двенадцать – падала в постель с «чувством глубокого морального удовлетворения», полумёртвая и частично ещё во власти «фильма», который продолжала смотреть и во сне.
Я забыла, что такое «неписец». Если раньше я могла отложить работу над вещью, если, к примеру, не было творческого настроя, то сейчас такие понятия, как «не в духе», «не в настроении», «нет вдохновения» и прочие «не-» перестали для меня быть уважительной причиной. Их попросту больше не существовало. Остался только мой «фильм» и я – единственный человек, который мог сделать его зримым для других.
Концентрация, позволявшая забывать о плохом самочувствии и всецело погружаться в работу, имела свои тонкости. Частые перерывы были нежелательны: потом возникали трудности с входом в это состояние снова: то белая дверь-листок долго не открывалась, то «кино» продвигалось вяло. Не «грузилось», и всё тут. Приходилось организовывать распорядок: сначала сделать все прочие дела, а потом писать, или же наоборот – сначала заняться творчеством, а после – остальным.
Увы, не всегда всё шло по плану. Порой распорядок рушился в силу разных форс-мажоров и досадных неожиданностей; я нервничала, давление поднималось, «фильм» плохо грузился, «дверь» заклинивало… Однажды во всём районе отключили на полдня электричество; от ярости мне хотелось всех порвать на мелкие клочки, но потом я подумала, взяла ноутбук и отправилась на дачу: там электричество было. Чтобы не терять время, в очереди на анализ крови я строчила новую главу в блокноте, положив его на колено… Когда подошла бабуля и попросила уступить ей место на диванчике, я встала и продолжила строчить на подоконнике. Не мешали ли мне люди в очереди и не угнетала ли больничная атмосфера? Да плевала я на это. Всё попросту уходило в туман, когда я открывала свою белую дверь в параллельную реальность…
Но когда до конца срока, который я сама себе установила, осталась неделя, я поняла, что не успеваю, и перешла в режим аврала. Нужно было сосредоточиться на главном, и из распорядка вычёркивалось практически всё, что не касалось работы над текстом. Пыль с прошлой уборки ещё не накопилась? Отлично, недельку потерпит, долой этот пункт. Прошёл дождик? Замечательно, грядки сами полились, ставим галочку. Ангел вчера сам постирал своё бельё? Зачёт ему, ещё один пункт исключаем. Ужин? Ничего, сварим сегодня магазинные пельмени – авось, не отравимся. Обед?.. Просто вычёркиваем, потому что Ангел всегда обедает у себя на работе, а я легко обхожусь двумя приёмами пищи в день. И так далее…
…Я уронила голову на руки и посидела так с минуту. «Расконцентрация» проходила всегда немного болезненно: сосуды в голове были готовы взорваться, в висках стоял гул, а силы сливались из тела и души разом – будто кто-то выдернул пробку. Без десяти восемь, скоро вернётся Александра. Так, сколько я сегодня накатала? Одиннадцать страниц, неплохо. Но могла выжать и все четырнадцать, лентяйка. Видимо, концентрация была не очень глубокой: я всё-таки краем сознания улавливала окружающую реальность. В «фильм» вклинивались посторонние звуки – буханье музыки под окнами из салона автомобиля, шаги по лестнице в подъезде, сигнал пришедшей рекламной SMS-ки. Да и в пояснице – какая-то неприятная пульсация… Я встала из-за стола, сделала на одеревеневших ногах несколько шагов к двери, и тут меня будто придавило весом всего земного шара и сплющило.
…Сквозь тошнотворное жужжание в ушах пробивался испуганный голос:
– Лёня! Лёнечка, отзовись! Ты слышишь меня?!
Хоть я всё ещё была словно размазана тонким слоем по полу, но всё же попыталась улыбнуться.
– Саш… всё норм…
Взмах крыльев моего ангела – и я, превратившись в звёздную пыль, опустилась на кровать. Пищал тонометр, но я даже почти не ощущала сдавливания руки манжетой. Чувствительность к телу возвращалась медленно.
– Так, я вызываю скорую.
Моя слабая рука легла на запястье Александры, чуть выше часов.
– Не надо… Всё нормально, голова чуть-чуть закружилась. Просто я, видимо, немного устала.
– Ничего себе «немного»! Ты там чем вообще занята? Опять мне ничего не рассказываешь…
Мне хотелось расцеловать её встревоженное и обиженное лицо, но не было сил даже приподняться. Всё, что я могла – это сжимать её руку между своими ладонями и успокаивающе поглаживать пальцы.
– Саш, я книгу пишу… Я должна закончить её до операции. Осталось четыре дня.
Александра склонилась надо мной, тихонько причёсывая пальцами волосы над моим лбом.
– Ну, кто тебе поставил такие сроки? – с ласковым упрёком спросила она. – Почему именно до? А после продолжить нельзя?
– Я сама и поставила, – сказала я. – Я пишу, как в последний раз, потому что он действительно может быть последним…
– Глупости какие! – нахмурилась она, возмущённо сверкая серой сталью глаз. – Не смей так даже думать. Всё будет хорошо. А авралы эти – брось! Потом допишешь.
Из моих глаз покатились слёзы.
– Я должна, Саша. Мне самой это нужно. Очень нужно.
– Ш-ш… Тихо, тихо. – Её губы быстро и нежно чмокали меня в глаза, нос, щёки. – Нужно так нужно. Но так изнурять себя перед операцией всё-таки нельзя. Тебе надо было отдыхать, готовиться, набираться сил, а ты… экстремальничаешь. И главное – от меня опять всё так ловко скрыла!
Я обвила руками её шею, Александра приподняла меня, прижав к себе, и мы сидели так целую минуту.
– Саш, я просто подумала, что ты будешь меня отговаривать. Ты иногда бываешь властной и давишь… А я тоже упрямая. Пришлось бы тебе противостоять… И меня бы это нервировало. Силы бы уходили ещё и на это, а у меня их и так немного…
Александра тяжело и грустно вздохнула, заглянула мне в глаза с усталой нежностью и болью.
– Девочка моя, а тебе не приходило в голову, что я могла бы тебя поддержать? Мне казалось, я только для этого и живу… Для тебя одной. Неужели ты думаешь, что моя забота о тебе может выражаться только в запретах и попытках оградить от чего-то? Стоило тебе только намекнуть – и я бы сделала всё, что в моих силах, чтобы тебе помочь… Что-нибудь по дому на себя бы взяла. Готовку или уборку. Что там на даче надо? Грядки полить? Дел-то – на полчаса, после работы заезжала бы. В магазин за продуктами? Тоже не проблема, заскочила бы. Лёнь, если тебе тяжело – не стесняйся, говори мне.
– Нет, я так не могу, – пробормотала я, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься. – Ты и так много делаешь… Ты работаешь, и работа у тебя – не то, что моя. Если ты ещё и домашние дела на себя взвалишь, я совсем в бездельницу превращусь. Ты и так слишком много мне позволяешь. А все эти перелёты туда-сюда, все эти операции… Всё это – на твои деньги, не на мои!
Руки Александры не позволили мне опрокинуться на подушку. Прижимая меня к себе и с грустью заглядывая в глаза, она проговорила:
– Лёнь, родная, до каких пор ты будешь делить всё на «твоё – моё»? Ты как будто живёшь взаймы… Не думай о том, сколько я трачу на тебя: так надо, я так хочу. Я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала. А если ты будешь здорова, ты сможешь заняться всем, чем захочешь. Да хоть на трёх работах работай, но сначала надо добиться, чтоб самочувствие тебе это позволяло.
И вот этому-то ангелу на ужин я могла предложить сегодня только пельмени, купленные в магазине…
Она не могла представить меня кому-то непосвящённому, сказав: «Познакомьтесь, это моя жена». Ей приходилось выкручиваться, ограждая нашу личную жизнь от чужого любопытства и не пуская никого постороннего в дом. Для всех я была её дальней родственницей, скольки-то-там-юродной сестрой, седьмой водой на киселе: кто из празднолюбопытствующих станет проверять, поднимать архивы, копаясь в нашем генеалогическом древе? А самое забавное – в родословной наших семей нашлись-таки однофамильцы. Но главное было не это, главное – она действительно стала мне ближе всех на свете. Потому что роднее ангела-хранителя нет никого.
