- Ты давно знаешь про мои проблемы?
- В каком плане? – делает вид, что удивляется.
- Кустов, не строй из себя дурака. Ты спросил, от кого Вера беременная. Ну и до этого намекал пару раз. Что я, совсем идиот что ли?
- Мама сказала.
- Да знаю уже.
- Почти сразу, как ты перед ней разнылся. Через пару дней мне позвонила.
- Трындец. Это ж сколько лет уже? И молчал.
- Но это хорошо, что она мне доверилась. Потому что до этого она излила душу своим тренерам по йоге, и они ей такого насоветовали… - он закатывает глаза. – Благо, я вовремя отговорил ее действовать.
- Чего-о? – я застонал, закрывая лицо рукой.
- О да. Они ей порекомендовали позвать тебя на семинар, чтобы там обработать на тему: женского начала в мужчинах.
- Не понял?
- Ну, раз из-за психотравмы бабы у тебя под запретом, почему бы не поискать родственную душу среди представителей…своего пола.
- Бл*ть. Так вот почему, они так на меня смотрят, когда прихожу фотографировать их тусовки. Мама превзошла себя. Еще бы статус поставила в одноклассниках.
- Если тебе станет легче, то тема ВИЧ – у них в последнее время самая актуальная. И мне настоятельно советовали заняться йогой. Можно подумать, сев на шпагат, я смогу победить вирус, - он кривит губы, отворачивается, пряча эмоции.
- Ты терапию начал?
- Нет еще.
- Надо, Артем.
- Нахрена?
- Поверь мне, ублюдочная полоса когда-нибудь закончится, и жить тебе захочется. И лучше, чтобы возможностей у тебя в этот момент было максимальное количество.
Хмыкает:
- Я, правда, любил Веру. Может, ей моей любви оказалось мало. Или не поняла она меня. Все запуталось. Я такой, какой есть.
- Гордиться тебе нечем.
- Но я рад, что у тебя с ней все хорошо. Нет, серьезно. Будьте счастливы. Ты заслужил. Ну и она тоже, пусть будет в порядке. А я попытаюсь загнать свои чувства подальше. Будто и не было ничего. Покрестить-то ребенка позовете? Все ж я вас свел вместе, а спасибо так и не услышал.
- Иди к черту.
Артем паркует машину, и мы двигаемся к современному одноэтажному зданию, в котором и находится место Икс - студия загадочного Креманкина.
Заперто, но, побродив некоторое время вокруг строения, мы приходим к согласию насчет того, что из форточки звучит еле уловимая музыка. Стучимся настойчивее, долбимся.
В итоге, нам все же открывают, и на пороге, кто бы сомневался, Арина собственной персоной. Заспанная и закутанная в одеяло. Смотрит на нас вытаращенными глазами, моргает, будто не узнает, а затем кидается и обнимает обоих да с такой силой, что мы с Артемом стукаемся лбами. Виснет на наших шеях. Мы ее тут же подхватываем, тоже обнимаем.
- Помогите мне, я больше не могу, - шепчет она.
Я выпрямляюсь, отстраняя сестру, и сжав кулаки, делаю шаг внутрь, но что-то, вернее, кто-то тормозит движение. Артем:
- Спокойно. Вера беременная, не забывай. А мне терять все равно нечего.
- Вера беременная! – хлопает в ладоши Арина, затем под моим строгим взглядом опускает глаза и цепляется за мое плечо.
Сначала в студию заходит Артем, затем я, следом Арина. Небольшой коридор обрывается так же резко, как и начинается, и мы попадаем в просторную круглую комнату без окон, окрашенную черной краской. И повсюду, не поверите, приколоты к стенам, развешаны на лесках, подобно выстиранному белью, фотографии сестры.
Да, в том же самом стиле, что и на Фестивале. Гребаное искусство насилия, принуждения, избиения, эротики, - все переплелось, смешалось. Тошнит. Здесь столько образов, ракурсов, клянусь, хватит на полноценную выставку.
- Твою ж мать, - выдыхаю, оглядываясь. Достаю сигареты, прикуриваю. Арина все еще держится за мое плечо, утыкается в него.
- Прости меня.
- Но зачем?! – спрашиваю. – Арина, тебе действительно это нравится? Он тебя принуждал?
- Нет! – Это ответ на первый или второй вопрос? А затем она тихо добавляет: - Поначалу было классно. Он казался интересным, умным, недосягаемым. Он фотографировал меня, и под объективом его камеры я превращалась в богиню. Марк видел меня такой, как никто и никогда! – горячо заверяет.
- А потом? – спрашивает Артем сквозь зубы.
- А потом все пошло не так. Ему нужно было больше эмоций, чем я способна показать, глубже образы, чем те, что я могу изобразить. Он художник, он так видит. А нарисованные синяки не передают и половины страсти, что была между нами.
Мы с Кустовым ругаемся, что примечательно, одними и теми же словами.
- Я не могла рассказать вам! Вы бы его убили! – кричит она, плача. – Или покалечили. А он бы вас уничтожил – после. Самой же уйти не получалось. Он как зараза. Сколько раз я рвала с ним, убегала! Помнишь тот вечер, когда ты приехал к Вере и нашел там меня якобы после ограбления? Я поклялась, что больше никогда не позволю ему к себе прикоснуться. Он перешел все границы. Я думала, что умираю, а он скакал вокруг с камерой, как психопат. А потом… потом он приехал и… я сама села в его машину. Понимаете, даже когда он меня бил, он всегда оставался очень нежным.
- О чем ты, черт подери? – рычит Артем.
- Утешал, обнимал, целовал. Шептал: потерпи, моя маленькая, моя хорошая. Немножечко осталось, ты умница, красавица, ты самая лучшая. Еще капельку, один разочек, любимая… - ее глаза блестят фанатизмом, от которого становится жутко. Что-то такое я уже видел в совсем других глазах. Безумие человека, готового на все, чтобы оправдать поступки, на которые толкают внутренние демоны.
- Он умеет так жалеть… как никто в мире. Ради того, чтобы он жалел, обнимал, шептал и любил можно стерпеть многое.
- То есть тебе здесь хорошо? – получается громче и грубее, чем я планировал. – Нам с Артемом уйти, ты остаешься?
- Нет! Заберите меня, умоляю. Прекратите это. Сделайте так, чтобы он перестал мне звонить, приезжать. Пожалуйста. Я сама не справлюсь. В минуту просветления я послала фотку на Фестиваль, чтобы ты, - ударяет меня по плечу, - все понял. Но ты так долго не понимал… ничего! Марк, как узнал, был в ярости, он презирает подобные конкурсы.
- Птица другого полета, еще бы.
- Но он никогда, клянусь, никогда не бил меня просто так или в наказание. Только ради искусства. В остальном он самый нежный и лучший.
- Птица какого там полета?! – орет Артем на сестру, и когда та закатывается в рыданиях, бросается на портреты и начинает их рвать. Помешкав несколько секунд, я к нему присоединяюсь. Мы швыряем мебель, топчем фотографии, кромсаем плотную бумагу, едва отдавая себе отчет, что это бесполезно, - в любой ближайшей фотомастерской можно распечатать еще тысячу снимков.
Арина к нам присоединяется, схватив большие ножницы. Ее глаза снова блестят, но сейчас энтузиазмом и жаждой прекратить все это, пока она с остервенением режет произведения отвратительного искусства на мельчайшие кусочки, подобно шредеру. А затем начинает резать себе волосы, но тут мы с Артемом подключаемся, и забираем острый предмет из ее рук.
- Вы же мне поможете? – спрашивает она через полчаса. Мы втроем сидим на полу в студии, пьем односолодовый виски из горла, передавая бутылку из бара Креманкина великого по кругу.
Арина морщится, делая глоток, зажимает рот тыльной стороной запястья, кашляет, кривится. Впалые щеки тут же вспыхивают румянцем, глаза косеют. Совсем еще ребенок.
- А где вы вообще познакомились?
- Он сам нашел меня и написал первым. Понравились мои фото в инстаграмме. Кстати, твоего авторства, Вик.
- Кабздец, как приятно слышать.
- Но он нашел в них море ошибок. И раскритиковал каждую.
- Да куда уж мне, - киваю на горы изрезанной бумаги вокруг, - до профессионалов.
- Он от меня не отстанет, пока не закончит свою долбанную выставку. А это еще два образа, - снова начинает плакать, - но я не выдержу! Он там такое придумал! – закрывает лицо ладонями. – Не смогу. Не переживу. Мне страшно от его планов.
- Никаких образов больше не будет.
- Я здесь все нахрен подожгу с ним вместе, если только сунется. Уж я знаю, как это делается. Кстати, где он?
- Вик, не надо, – пораженно шепчет Арина. – Не вздумай, не связывайся с ним. Я знаю, ради меня ты не такое сделаешь, но не подставляйся.
- Так где он, Арин? – повторяю вопрос.
- Улетал по делам в Париж. Послезавтра, - делает паузу, смотрит на часы, - нет, уже завтра утром вернется.
- Интересно, он когда-нибудь слышал о СПИД-терроризме? – задумчиво тянет Кустов, встречаясь со мной взглядом. – Белов, будет весело, обещаю. Не так тепло, конечно, как от горящего человека, но тоже не замерзнем.
***
«Конечно, родная, как только здесь закончу – сразу к тебе», - пишу Вере.
«Я очень сильно по тебе соскучилась. Мама твердит без остановки, что ты не приедешь, вовсю строит планы, как будем сами воспитывать малыша. Собирается уходить на пенсию и сидеть с ним, пока я пойду работать чуть ли не сразу после родов. И строить личную жизнь».
«Вер, ты же понимаешь, что я приеду?».
«Да, но ее слова тяжело игнорировать. Тем более, я бы сама хотела сидеть с ребенком, хотя бы первый год. А папе ты понравился. Но он тоже считает, что больше мы тебя не увидим».
