«Сдвоенный магазин на семнадцать патронов, – пульсирует в висках. – Хватит на всех в этой комнате с лихвой!»
В гробовой тишине щелчок предохранителя звучит оглушительно.
Кто-то из телохранителей, не сдержавшись, шумно выдыхает сквозь зубы.
Я убираю подарок в карман.
– Поняли?! – ганзеец обводит собравшихся торжествующим взглядом. – А вы не верили! – Он поворачивается ко мне. – Ты все-таки наша, зачем отрицать очевидное? Семн адцатизарядная вера слишком глубоко пустила корни в твоей душе…
– Что ж, – генсек слегка пристукивает кончиками пальцев обеих рук по столу, а потом резким движением отодвигается вместе с жалобно скрипнувшим стулом, – пора и честь знать. Дела, как говорится, не ждут. До новых встреч, товарищи!
– Тамбовский волк тебе… – не удержавшись, шипит ему в спину фюрер.
– Сказал бы хоть «баварский» ради поддержания имиджа, – кривится кшатрий и тоже встает. – Мельник, ты со мной?
– Я догоню…
* * *
– Ну, здравствуй, Элис! Ты все та же. Даже духи не сменила. Мускус…
– Здравствуй, полковник! А ты постарел.
– Давно не виделись, а?
– Год. А как будто вчера расстались. Я-то надеялась… – обрываю фразу на половине.
Мельник тоже молчит и лишь яростно размешивает ложечкой остывши й чай в стакане. «Абсурд, – думаю я. – Везде только абсурд и фальшь. И чай – не чай, а перетертая грибная труха, и размешивать в нем нечего…»
Полковник перехватывает мой взгляд. Видимо, он слишком красноречивый, потому что прославленный сталкер дергает уголком рта:
– Так и не попробовала? А напрасно. Листовой цейлонский. С рафинадом. Специально для тебя просил заварить. Это Юрка Семецкий сегодня утром принес. На нем потом почти двадцать ран насчитали. Говорят, последние метры до гермы на руках полз. А в шлюзе, когда его уже внутрь втащили, все пытался рюкзак снять. Шоколадка у него там была, для племяшки маленькой. Понимаешь, Алиска?! Шоколадка! – на моей памяти голос железного полковника впервые надтреснуто дребезжит. Это настолько шокирует, что я даже пропускаю мимо ушей обращение, за которое в другой раз вцепилась бы в глотку.
– Отзови людей, Мельник! – умоляюще шепчу я, накрыв его иссеченную шрамами лапищу обеими лад онями. – Хоть ты своих – отзови! Запрети им участвовать во всем этом!
– А как мы жить-то будем? – глухо спрашивает сталкер, отводя взгляд. – Год за годом крыс жрать? Освещать и отапливать метрополитен бочками с горящим тряпьем? Смотреть, как дети умирают без лекарств?! С мутантами камнями и палками воевать?
Я вскакиваю, с трудом подавив желание заехать ему по морде.
– Да не с мутантами вы воюете, а друг с другом! Что, скажешь, не в курсе, сколько обитателей метро эти два дня будут убиты на поверхности не мутантами, не радиацией, а такими же людьми?! Сколько их в любой другой день гибнет в туннелях ваших проклятых?! Скажешь, Москва виновата? А я скажу – неча на зеркало пенять, коли рожа крива!
Отворачиваюсь, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.
– Ты права, конечно, Элис, – летит мне в спину. – Знаешь, хоть я и не мог до конца понять и просчитать твои действия, я всегда восхищалс я тобой. С того самого момента, как узнал. А они, – слово, выделенное интонацией, не оставляет сомнений в том, кого имеет в виду, – боятся того, что не понимают. И пытаются уничтожить. Просто так, на всякий случай. Вот и сегодня… Ты ведь сразу поняла, что вся эта комедия с «Глоком» была провокацией? Им нужен был лишь малейший повод, и тогда тебя уже ничего бы не спасло…
Мельник выдерживает паузу.
– Но даже ты, Элис, со всей твоей сверхъестественной проницательностью, не можешь знать всего наверняка, – продолжает полковник, так и не дождавшись моей реакции. – А вдруг это испытание всем нам? Вдруг только поэтому год за годом и наступают первые выходные сентября, чтобы одни кровью своей купили для других право на дальнейшее существование? Ведь не за шампанское и черную икру сейчас убивают и умирают на поверхности мои парни. Не за айфоны и губную помаду. А раз они поступают так, может, когда-нибудь и до других дойдет?
– А ты не думал, – делаю последнюю попытку я, – что будет, если однажды на поверхность поднимутся просто люди? Не сталкеры и кшатрии, не ганзейцы, фашисты, коммунисты, а жители Москвы? Может, тогда их… наш город сменит гнев на милость… и позволит нам вернуться?..
Я оборачиваюсь и с надеждой смотрю на Мельника. На этого немолодого, измученного мужчину, каждый день ведущего свой персональный бой со всем миром и поднимающего в безнадежную атаку других.
Он делает один-единственный широкий шаг и разом оказывается почти вплотную ко мне. Указательный палец правой руки с загрубевшей, шершавой подушечкой проводит вдоль моей метки под глазом, стирая прозрачную влагу.
– Уходи, Элис! – глухо произносит сталкер. – Не знаю, как ты это делаешь, не знаю, откуда ты приходишь и куда возвращаешься. Не знаю, и знать не хочу. Может, ты и впрямь живешь в Изумрудном городе, девочка Элли? В том самом прекрасном светлом месте, жители которого ни в чем не нуждаются, и легенды о котором уже двадцать лет не дают спокойно спать нам, жалким подземным крысам?
«Что тебе сказать, полковник? Даже если бы я могла. Поведать о дороге, вымощенной вовсе не желтым, а кроваво-красным кирпичом? Той, которая ведет в Горький город и не может привести домой? О бесплодных поисках мудрости, мужества, любви? О преданности врагов и предательстве друзей?»
Он все понимает правильно и протягивает мне руку. Как равному. Как боевому товарищу.
Краткое пожатие, и сталкер, круто развернувшись, идет к двери. На пороге он задерживается – на долю секунды, но этого хватает, чтобы разобрать едва слышный щелчок и рвануть из кармана проклятый подарок.
Две пули бьют в цель одновременно…
* * *
Гришка Соколов лежал, кажется, в своей старой ветхой палатке и видел… сон, наверное. Потому что уж больно странно, хотя и очень красиво. В идилось ему, будто он, Гришка, идет по Москве. Днем. Это притом, что он и ночью-то всего два раза на поверхность поднимался. Минут на десять. Когда помогал сталкерам дрова, принесенные на родную Электрозаводскую, затаскивать.
Так вот, идет он по Москве, по самой главной и красивой улице. Той, которую до этого только в старых журналах видел. Без «химзы» и противогаза идет и, вроде, совсем без оружия даже. В легкой рубашке с коротким рукавом и в коротких же, по колено, штанах. Вроде, как-то они специально называются, да Гришка забыл. В общем – не Гришка, а картинка! Кругом много людей, и все такие же красивые. Особенно девушки. Смеются, улыбаются, подмигивают. Хорошо Гришке, весело.
Проходит Гришка большой магазин, в котором очень много книг. Нет, не библиотеку. Магазин. Откуда узнал? Оттуда! Про библиотеки-то он часто рассказы слышал. Знает, как она выглядит. Ну вот, а в том магазине вместо темных стен – прозрачные окна от пола до потолка. И в идно, что внутри светло и красиво, люди ходят, а библиотекарей – ни одного нет. Кстати, мутантов на улице вообще нет. Ни даже самого малюсенького. Зато чисто, как на станции перед Новым годом. Да, а еще на пороге магазина Лизка, сестренка Гришкина, стоит и держит под мышкой огромную (с пол-Лизки. Ну, по крайней мере, с треть – точно) книжку с картинками. Какие-то сказки, разумеется. Лизка тоже красивая, в голубом платье и с голубыми же бантами в косичках. Машет она брату рукой, зовет картинки в книжке посмотреть. А ему, вроде, и хочется, и спешить надо. Куда – не знает, но – надо.
В общем, проходит Гришка уверенным твердым шагом настоящего мужчины мимо магазина и выходит на площадь. Народу там – и вовсе тьма. Музыка играет, флаги развешаны. Не только красные, как у коммунистов на станции, а всякие. Начинает Соколов у всех спрашивать, что за день такой сегодня, и отчего все поют и радуются, но никто не говорит, все только смеются. Наконец, повезло пареньку: в ответ на его очередной вопрос оборачивается молодая женщина… эге! Да ведь Гришка ее знает! То есть, не знает, конечно, но видел. Женщина почему-то не в платье, как все, а все в той же походной одежде, что и тогда, ночью, в туннеле, но оттого ничуть не меньше красивая. Больше даже. И то, что с уголка правого глаза у нее пропала грязь, так похожая на загустевшую струйку крови, это даже к лучшему.
«Ну, здравствуй, воин! – улыбаясь, говорит женщина. – Вижу, все-таки не сдержал ты слова, пошел на поверхность? Ну ладно, что уж теперь. Но неужели ты не знаешь, какой сегодня день?»
«Нет, – отвечает Гришка. – А какой?»
«День рождения у нас сегодня!»
