не пашет, но ваш батюшка и форму держит, и пашет как не всякий молодец сможет, – без всякого смущения похвалила Фрося мужские качества Петра Фроловича его сыну.
– Ладно хвалится, – беззлобно укорил отец свою сожительницу, – собирай на стол, а не корми гостя баснями: чай Иван проголодался с дороги – по себе знаю, что в пути толком и поесть не удается, а если и перекусишь удачно, то растрясёт на ухабах в коляске до тошноты. Ты как добрался-то сюда? Из уезда или прямым путем по проселкам?
– С Орши до Мстиславля на извозчике с попутчиком, а из уезда до дома с твоим соседом на телеге, – ответил Иван и пошел в дом с чемоданом: переодеться с дороги, умыться и почиститься, пока Фрося накрывает на стол.
За обедом, который у Фроси, как всегда, был вкусен и обилен, Иван рассказал о своем первом учительском годе, о людях того села и о своих планах на будущий год продолжить учебу в институте, чтобы выбиться из земских учителей в преподавателя гимназии или даже университета.
– Может хватит, сынок учиться дальше, – возразил Петр Фролович на планы сына. – Двадцать два года нынче стукнет тебе, а ты учиться еще собрался. Так до старости и проучишься и жизни не увидишь. Женись удачно, чтобы жена была приветлива, хороша собою и с приданым – вот и вся твоя учеба будет не нужна. Братья твои живут в столицах, образование вроде твоего и ничего не жалуются: в люди вышли на казенной службе, чины имеют классные – вроде моего капитанского, а Иосиф и вовсе в табели о рангах майором числится.
Умному человеку можно подучиться самостоятельно, по книгам, потом заплатить, кому следует, пройти испытания и получить грамоту, будто учился – всего и делов-то. Я в твои годы подпоручиком был, орудийным взводом командовал, а ты студентом собираешься стать. Хотя дело твое – решай как знаешь, только я уже стар и помогать не смогу: сам знаешь, капиталов у меня нет, кроме пенсии. Сейчас все так дорожает, что пенсии моей хватает лишь на житьё – даже служанку нанять не могу, чтобы Фросю освободить от домашних дел, – объяснял Петр Фролович положение дел, наливая очередную стопку водки.
– Хватит, старый, прибедняться, – одернула Фрося отставного капитана. – Если надо будет, то поможем Ивану в учебе, да он и сам знает, чего хочет. Как, Ваня, зазнобу себе не завел ещё в своем селе? Наверное, девки летят на твои разноцветные газа, как бабочки ночью на свет лампы: не одна, поди, опалила крылышки, обжегшись о тебя? Кстати, кто ведет твое хозяйство, пока ты уроки даешь детям?
– Женщину вдовую староста мне прислал в услужение – она и ведёт дела на кухне и по дому днями, а живет с сыном у свёкра, – смутился Иван.
– Лет-то сколь этой вдове? – продолжала расспрашивать Фрося, заметив смущение Ивана.
– Двадцать шесть нынче летом будет.
– Хороша ли собою? – не отставала Фрося, – самый бабий возраст, а?
– Ну, не хуже тебя в молодости будет, – сдерзил Иван и тут же пожалел о сказанном, поскольку, Фрося оживилась, почуяв в словах Ивана некий намек.
– Ванюша, да ты никак сожительствуешь со своею служанкою, – всплеснула Фрося руками, – то-то я гляжу у тебя взгляд спокойный, как у нашего пса Шарика, когда ему удаётся случка с соседской сучкой. Ты, Ваня, как отец твой: я сюда в услужение пошла, а он не мешкая, меня в сарай затянул на сеновал и вот уже пятнадцать лет сожительствуем вполне благополучно.
Только не след тебе, Ваня, по стопам отца идти: он был уже в возрасте и с детьми, когда со мною связался, а я тоже была вдовою, но бездетною. Тебе надо настоящую семью заводить, чтобы в законном браке и детишки пошли. Но и служанку свою не обижай: по глазам твоим цветным вижу, что хорошо ей с тобою, но жениться не вздумай: старая она для тебя и с ребенком. Теперь я точно знаю, что уезжать тебе надобно, Ваня, из того села, пока служанка твоею душою не завладела, как я твоим отцом, да по селу тому молва не пошла, что учитель со служанкой сожительствует, – закончила Фрося расспросы и пошла разжигать самовар, оставив отца с сыном наедине.
Петр Фролович слушал разговоры молча, но успел хватить пару рюмок водки без присмотра Фроси, отчего лицо отставного капитала побагровело, а глаза заблестели стариковской влагою – ему было шестьдесят семь лет.
– Как служанку-то звать? – спросил отец, когда Фрося ушла на кухню.
– Арина, – ответил сын.
– Сама согласилась или ты обманом её взял? – продолжал отец.
– Сама, конечно, я лишь прикоснулся к ней – она и отдалась на диване и с тех пор безотказна, а иногда и сама ко мне: прижмется молча и к дивану.
– Это хорошо, что сама согласилась, и ты ей не в тягость, – подвел итог отец. – Но Фрося дело говорит: не пара она тебе по жизни, а лишь для плотской утехи по согласию. На селе рано или поздно догадаются о вашем сожительстве и придётся тебе, сынок, убираться из села с позором: община не прощает прелюбодейство даже по согласию. Мне, по-стариковски, простили, а тебе не простят. Но и без женщины в твоем возрасте никак нельзя жить: дурь может в голову ударить. А девушки какой у тебя на примете нет?
– Есть одна, дочка старосты, хочет в жены – только помани: и по сердцу пришлась и собою хороша, но тогда из этого села мне не выбраться никогда, а всю жизнь быть земским учителем мне не по душе, – откровенничал Иван.
– Тогда езжай учиться в город: мы с Фросей поможем, чем сможем, но ты подумай еще не раз: простая жизнь на селе с любимой женщиной в ладу и с детишками, зачастую лучше погони за успехом в неустроенной городской жизни. Десяток лет еще минет – оглянуться не успеешь, а старость на пороге и уже ничего будет не нужно, кроме покоя в семейном кругу, а там и детки разлетятся по свету, и останешься наедине с женою: когда-то любимой, а теперь старой и больной.
Мы с твоей матерью в ладу жили, пока болезнь её не подкосила. Она сама Фросю сюда привела, чтобы у нас связь образовалась; умная была твоя мать: знала, что мужчине женщина нужна, чтобы не закиснуть – вот и подыскала мне сожительницу, коль сама больна, царство ей небесное. Озаботилась мать, чтобы я не остался бобылем в этом доме и не привел сюда, по мужской глупости, вздорную мачеху тебе.
Матери нет, мы
