моей дороги,-- ответил княжич, вовсе не испугавшись и не уронив от испуга на чужую землю припасенного в кулаке обмана.
Тут ему под ноги вдруг потянуло сыростью. Обернувшись на запад он увидел каждым глазом сразу всех трех дочерей князя, покрытых одним платом, с которого стекала к столу-постели холодная дымка. Вышли невесты из той самой двери, что только и оставалась запертой до сего времени.
"Живые ли все?"-- усомнился княжич, поежившись от рассветного холода, хотя на всех славянских землях уже переваливало за полдень.
-- Нынче я сберегал своих дочерей вместе с утренним туманом,-- предупредил князь.-- Оттого все мои дочери остались на один день моложе. Так они вернее зачнут, ибо твое семя сохранится в их лоне два полных дня, а не один, как бывает у всех инородцев.
-- Никак всех трех отдаешь мне разом, князь?! -- удивился Стимар не столько щедроте Лучина, сколько своей прозорливости.-- Или же хоть по часу на перемену между свадьбами оставишь?
-- Неужто сам не успеешь управиться до заката, княжич? -- в ответ хитро подмигнул своим колючим месяцем князь Лучин.-- Неужто тебе силу твою собирать заново дольше, чем женщине вязать сноп?
От колючего месяца Стимар заморгал, будто ему сразу в оба глаза вонзились остриями упавшие в них ресницы, но свой замысел вовсе не проморгал. Он твердо решил, что не оставит в Лучиновом роду радимичей своего семени -- ни в трех княжеских дочерях, ни в одной, а во что бы то ни стало унесет за Лучиновы межи и будет таить от всех свое семя до тех пор, пока не вернется по самой короткой дороге в Царьград и не отыщет виновного, не очистится от чужой тени, которую его род принял за волкодлака. Княжич опасался, что его семя до тех пор будет подобно оседающей на чистую воду саже.
-- Пускай тогда твои дочери и станут вязать по очереди снопы, а начнет старшая,-- хитро предложил он.-- Как старшая закончит, так я с ней и сочетаюсь. А младшие пускай торопятся вдогонку. Вот и поглядим тогда, кто из нас скорее окажется.
В Царьграде один служивший во дворце македонский коновал однажды, забывшись во хмелю, поведал Стимару великую тайну, которую наяву знают только коновалы, а во сне -- все гончары. Если женщина только что вязала сноп, толкла пестиком в ступе или держала в руках еще горячий, с обжига, кувшин, то пока ее руки не остыли, она всегда -- если ее в эти мгновения обнимает мужчина -- она всегда в эти мгновения чувствует входящую в ее лоно силу, даже если туда еще не вошла плоть.
Эту тайну и понадеялся теперь применить княжич, издали благодаря того пьяного коновала, но оказалось, что князя Лучина объехать труднее, чем радугу или завтрашний дождь.
-- Кабы так, то я и сам недолго бы возился, княжич,-- развел руками Лучин, рассыпая своих зябликов уже невзначай. -- Только нет среди них старшей. Все трое родились в одночасье, как пальцы на одной руке.
-- Неужто и зачал ты их, князь, в одночасье, как тремя пальцами, когда макаешь кусок хлеба в мед?! -- изумился Стимар, вовсе не желая обидеть Лучина.
А тот и не обиделся, потому что так оно и случилось, как могло случиться только в его роду после переклятья.
Однажды, вернувшись с долгой охоты, съевшей у него приманку из целых трех хорошо откормленных дней, что пахли молочными поросятами, скорый на дело Лучин захотел наверстать упущенное и взял сразу трех своих жен, торопясь к закату наперегонки с Лучиновым переклятьем. Он велел живо соорудить для себя три ложа и расставить их на равных расстояниях друг от друга -- от восточной межи до западной. Стоял наготове самый быстрый конь, хотя конь в тот год был в роду только один и принадлежал он самому князю.
Когда жены легли, он начал с той, что дождалась его первой на восточнном ложе, а завершил мужское дело, два раза вскочив и два раза спрыгнув с седла, в западной постели. Когда все жены после соития поочередно поднялись и сошли на землю, то их закатные тени оказались равной длины, что могло означать только одно: все три дочери князя были зачаты им в одно и то же мгновение, пустившее три одинаковых корня на три княжеских ложа.
А случилось то тройное зачатие на закате, как раз перед самой короткой летней ночью.
-- Выбирай, княжич, сначала -- первую, а потом -- третью, вот и вся твоя воля-свобода,-- вывел новый итог Лучин из своей старой сказки.
Один белый плат покрывал всех трех дочерей князя, и они чудились княжичу тем самым разделившимся натрое мгновением, которое князь и поймал на свою трехдневную приманку.
-- По обратному чину платом покрыть невесту годится после зачатия, а не раньше,-- заметил Стимар.
-- Мудро,-- согласился князь Лучин.-- Только начал бы ты, княжич, с выбора, а то как бы потом глаз не хватило.
Но Стимар теперь стоял на своем, сомневаясь, как у него может не хватить глаз, если в Царьграде он, бывало, видал по полсотне красивых девушек разом и не за три, а за половину одного мгновения.
Тогда князь повелел снять с дочерей рассветный плат.
Зябкая полевая сырость потянулась низом обратно и рассеялась вместе с платом.
Перед Стимаром открылись лицом три красавицы-невесты, и Лучин оказался прав: глаз у княжича не хватило. Так красивы были дочери радимического князя, что, как ни пятился княжич, а все равно разом мог видеть только двух, а третья терялась, и от любой из тех трех потерь княжичу сразу делалось горько, будто он терял в самом конце пути из родной земли в Царьград какую-нибудь из самых дорогих сердцу вещиц, захваченных из дома -- ножик Коломира, конек-оберег отца или даже один из тех новых красных сапожков, если бы тот случайно упал
