Пока мы еще не углубились в анализ, еще раз оглядим все поляну. Аргументы и контраргументы сторон для целей настоящей работы на редкость малоинтересны.
Ситуация стандартная. Коммунисты и державники отвергают. Умеренные либералы принимают (как антитезу державникам), ультралибералы и ультралеваки - отвергают (как недостаточную антитезу). Сам Толкин тут совершенно ни при чем. Подставте вместо Толкина Путина - увидите ровно ту же картину. Что НАМ во всем этом интересно? Да, пожалуй, только одно. И критиковать, и защищать Толкина можно с двух полярно противоположных позиций.
Большая часть критики и апологии - это критика и апология "слева". Здесь в ход идет аргументация типа: ваш Толкин плохой фашист (право крови у него в книгах, высшие и низшие расы, подчинение личного государственному, расовая сегрегация, неравноправие женщин, нелюбовь к научно-техническому прогрессу и т.д.) - нет, наш Толкин хороший антифашист (у него уважение к маленькому человеку, гуманное отношение к побежденным, развенчание тоталитаризма, призыв к дружбе народов, а весь расизм вы сами придумали). Вот структура большинства дискуссий. Пример критики слева статья Шебалина. Примеров критики и апологии справа почти нет.
Ну, разве что, на уже упомянутом мной форуме "Арктогеи". Но сей форум не разродился ни единой статьей и остался бесплоден. Так что можно считать, что русской критики Толкина справа по крайней мере до публикации вот этой самой моей статьи не существовало как класса природных явлений.
Нам же интересно совсем другое. Не играть цитатами, доказывая то или иное положение творчества Толкина в рамках современного либерального антимифа, а проследить реальное его отношение к тем сложным и разнообразным, подчас противоречащим друг другу явлениям, которые современное невежество закрывает, сваливая в общую кучу под названием "фашизм".
Первая половина двадцатого века в Европе - эпоха изумительного подьема интереса с архаике и традиции. Этот интерес принимал самые разные черты и свойства.
Всплеск неоархаики реализовался не в форме какого-то единого движения, но проявлялся в самых разных областях и сферах человеческого духа и человеческой деятельности. Эти формы порой лежали в столь разных и различных областях, что даже не соприкасались друг с другом. Случалось и иное: входя в соприкосновение, принципиально разные идеи и идеологии, порожденные этим неоархаическим всплеском, порой вступали в самую решительную и непримиримую борьбу. Потом эту эпоху одни назовут Весной народов, другие - фашистской реакцией. Но, в любом случае, целый пласт европейской культуры со всей его сложностью, со всей его глубиной, со всей его противоречивостью, будет демонизирован в массовом сознании и подведен под одно, самым примитивным образом понимаемое понятие - фашизм.
Исследование феномена Весны народов не входит в задачу данной статьи. Осветить это явление на достойном интеллектуальном уровне не в моих силах. К тому же объем такого сочинения боюсь не уместился бы не только в рамки статьи, но и в рамки десятка монографий. Однако, бросить самый беглый, самый поверхностный взгляд на это явление необходимо. Я прошу помнить, что представленная мной картина неизбежно неполна и огрублена, и не предъявлять мне обвинения в вульгаризации и примитивизации вопроса.
Для начала я приведу отрывок из беседы Григория Бондаренко с философом, профессором Лондонского университета А. Пятигорским:
"...Г.Б. Здесь можно вспомнить, что Рональд Толкин, писавший после первой мировой войны, которая так или иначе повлияла на его мифологию, несомненно был одним из участников этой традиционалистской волны, был традиционалистом (но не генонистом).
А.П. Безусловно был. Но Толкин принадлежит совершенно не к той линии, к которой принадлежали Генон, Карл Густав Юнг, Мирча Элиаде, Ананда Кумарасвами, весь этот круг. Я бы сказал, что Толкин был человек самобытный и самодостаточный. Я думаю, что он очень хорошо сам иллюстрирует мысли о мифе Вальтера Беньямина, которого он, насколько я понимаю, не знал. Сам Толкин хотел сформулировать, воссоздать какое-то мировоззрение, которое он сознательно основывал на определённом этническом круге, кельто-германском, конечно, прежде всего германском. И в этом смысле его попытка воссоздания мифа в искусстве литературы была, как мне кажется, гораздо более удачной, чем попытка Вагнера. Нет, я сейчас не говорю о божественной музыке Вагнера, которую большинство людей слушают с удовольствием, вообще закрыв глаза на совершенно кретинские мифологические отсылки в его операх. Между прочим для меня Вагнер был гораздо менее мифологической фигурой, чем Толкин, что очень важно. Я думаю, что Толкин сам по себе. Его подвиг заключался в том, что он, как и другие члены этого оксфордского кружка (Чарльз Вильямс, К.С.Льюис), включал себя в это. Толкин совершенно не боялся упреков в том, что он отрывается от реальности. Он говорил: "Но это моя реальность. И надо же в конце концов читать что-нибудь интересное". Поэтому он говорил в своей беседе с К.С.Льюисом: "Джак, мы в конце концов и пишем для этого, потому что читать нечего". И К.С.Льюис жаловался: "Я не могу читать всю эту дребедень, говорил он. - Разве можно читать Герберта Уэллса?" Замечательна нелюбовь к Уэллсу, потому что это фантастическая литература, а они тоже писали фантастическую литературу. Они считали, что их литература обладает мифологической органикой, что это не выдумка, а это то, что есть в мифе, это то, что есть в мире. Это то, что, опять же, выражаясь беньяминовским языком, вытягивается из глубины или снимается сверху. Это способ жизни для них, это не идеология. Идеология всегда обладает нормативными качествами: ты так должен, мы так должны. Я вообще думаю, что настоящий мифолог, будь он исследователем мифа или писателем, воссоздавателем мифа, всегда крайне индивидуалистичен.
Г.Б. Возвращаясь к идеологичности или неидеологичности Толкина, что Вы можете сказать по поводу его эссе "О волшебных историях", где его мифология обращена к современной послевоенной (уже после второй мировой) реальности? Критика Толкином современного мира не уступает в резкости геноновской и любой другой традиционалистской критике, разница лишь в идеологии "эскапизма", проповедуемой оксфордским профессором. Таким образом, мне кажется, Толкин не менее идеологичен, и только его место в научной иерархии удерживало писателя от резких идеологических высказываний. Его проект и его пессимизм по отношению к современному миру очевидно близок другим традиционалистским подходам.
А.П. Да, но вот что здесь очень интересно - это идея конца мира.
Традиционалисты, с точки зрения и Толкина, и К.С. Льюиса, и Чарльза Вильямса, все были неправы, потому что они (традиционалисты) считали, что первая мировая война была концом света. Традиционалисты не понимали, что конец мира сам по себе - очень важный элемент мифа. Поэтому разочарование после второй мировой войны мифологически совершенно не равно разочарованию после первой. Вопрос конца мира, в отличие от того, как всякого рода футурологические идеи сейчас конструируются, - это не вопрос, что стало совсем плохо. При мифологической корректности конец мира - это конец мира, плохо вам или хорошо. В этом смысле, я думаю, в особенности под конец, пессимизм Толкина был пессимизмом человека, которому просто очень трудно жить в этом мире. Он не любит этот мир как он есть. Этот мир себя неправильно осознает. Он кончается, и это не конец мира в каком-то эсхатологическом смысле, потому что этот конец мира несёт в себе миф конца, который есть необходимость какого-то чисто мифологического изменения и превращения. Это и пессимизм, и одновременно оптимизм, как уход эльфов со Срединной земли в конце "Владыки колец".
Г.Б. Очевидно, этот пессимизм и оптимизм явились отражением христианства Толкина. Основой его эсхатологии была идея обновлённой Арды, обновлённой Земли, которая уже не будет прежней Ардой. Отсюда оптимизм и надежда, идущие от слов Апокалипсиса: "И видhхъ небо ново и землю нову: первое бо небо и земля первая преидоста".
А.П. Мне очень трудно об этом говорить, не зная христианской теологии. Когда я читаю Толкина, у меня нет впечатления, что он был теологически особенно последовательным католиком, каким он безуспешно старался быть всю свою жизнь. Я думаю, что в его мифотворчестве была большая сила языческого пласта. Когда я говорю: языческий миф или христианский миф, такого деления нет. Миф есть миф. Я говорю только о его индивидуальной проработке. То, что Толкин был религиозным человеком, в этом нет никакого сомнения, хотя я сейчас категорически отказываюсь говорить о том, что такое религиозный человек, потому что сам им не являюсь. Я думаю, что пессимизм Толкина был скорее пессимизмом языческой мифологии, но это относительный пессимизм, который можно найти в любой великой религии. Его можно найти в христианстве, его можно найти в буддизме в меньшей степени. Самое интересное в мифологии Толкина - это то, что он не пытался установить баланс между возобновляемыми и восстанавливаемыми им мифами и действительностью. Он скорее рассказывал другим миф. В этом смысле он был мифической фигурой.
