– Надо же было отгрохать такое крыльцо!.. Кому только в голову пришло... – И осеклась, вспомнив, кто являлся автором этого помпезного шедевра. Всё здесь было пропитано молчаливым духом её родительницы, и Северга пробормотала, к ней и обращаясь: – Прости... Но ты правда с размерами переборщила, матушка.
С этими словами она подхватила Рамут на руки и понесла выше. Темань шагала следом, придерживая полы длинного кафтана, чтоб не волочились по ступеням.
– Госпожа моя! Приветствую тебя в этот счастливый для нас день, – торжественно прокатился, отдаваясь холодным беломраморным эхом, голос Вука.
Лишь перчатки и кружева на рукавах и воротнике выделялись мертвенной белизной в неизменно чёрном наряде помощника Владычицы. Он стоял на средней площадке, пронзая Рамут тёмным, как зимняя ночь, взглядом, от которого её сердце упало в морозную пустоту. Только метель свистела вокруг, только белое безмолвие окружало её, и ледяные шипы безысходности пронзали душу. Никого, кто помог бы ей... Лишь руки матушки держали её на краю разинувшей мертвенный зев пропасти под названием «битва». И несколькими ступеньками выше её ждал враг – зверь с холодными глазами. Он вернулся, чтобы отвести её к алтарю Маруши и назвать своей женой.
Рамут невольно вцепилась в плечи матушки и прильнула к ней, ощутив себя беспомощной. Не волчицей – маленьким щенком, причём больным и слабым. Как же не вовремя приключился с нею этот недуг!.. По холодеющим щекам потекли тёплые струйки, и Рамут судорожно задышала, пытаясь удержать слёзы внутри, но горло только сжималось отчаянно и солоно. Брови матушки сурово сдвинулись, рот затвердел.
– Детка, что? Что такое?
– Ничего, матушка, – захлебнувшись снежным ветром, пробормотала Рамут. – Ничего...
Северга смотрела на неё грозно, вопрошающе.
– Если что-то не так, только скажи, милая. Одно твоё слово – и я не отдам тебя ему!
Среди снежного одиночества Рамут воскрешала в своём сердце светлое иномирное небо и тёплый шорох трав. Закрыв глаза, она впускала в грудь их дыхание и улыбалась грустно-ласковым глазам настоящего Вука. «Вернись», – окликала она его всей своей дрожащей душой...
Но в глазах жениха мерцал только зимний мрак. Он протягивал к ней руки:
– Иди ко мне, моя прекрасная госпожа. Нас ждёт алтарь.
Последние слезинки скатились по щекам, Рамут с решимостью сжала губы, становясь, должно быть, похожей на родительницу.
– Всё хорошо, матушка, отпусти меня, – глухо прорвались слова из её сдавленного горла.
Не могла Северга не отдать её: всё было уже давно решено, гости и Владычица ждали, но самое главное – Рамут не имела права отступать перед холодноглазым зверем. Ради настоящего, любящего Вука. Ради его души и сердца, за которые она считала себя в ответе. Он не откликнулся, у неё не получилось его разбудить, но надежда жила, трепетала пламенем свечи на ветру.
Стальные руки приняли её из объятий матушки. Чужие, жёсткие, не знавшие жалости и ласки, не умевшие дарить тепло. Глаза дышали зимой совсем близко, и сердце обрастало инеем от одного взгляда в них.
– Ты не ступишь ни одного шага своими ножками, милая госпожа, – гулко отозвалось эхо его голоса в сиротливой, как пустой выстуженный дом, душе Рамут. – Я отнесу тебя к алтарю, и тебе даже не придётся напрягаться.
Храм Маруши был включён в совокупность дворцовых построек. Жрицы в алых мантиях уже встречали жениха и невесту с зажжёнными светочами в руках. Их пение сливалось в тягучий гул, который возносился хищной острокрылой птицей к сводам потолка. Вук с Рамут на руках шагал по зеркально-гладкому мраморному полу, и каждый стук его каблуков вонзался гвоздём в сердце девушки. Похолодевшие пальцы, переплетённые в замок, тряслись, и она сильнее стискивала их, чтоб скрыть это. Но Вук всё чуял.
– Не дрожи, милая госпожа, не бойся. Всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо», – эти слова сказал он ей, когда его глаза были тёплыми, а с губ срывалось нежное «ладушка». Этот отзвук в памяти – всё, что осталось от того удивлённого счастья, которое Рамут испытала с возвращением истинного Вука.
Он поставил её на ноги перед алтарём. Огромная белая волчица взирала янтарными глазами вдаль, окружённая плошками с огнём, а жрица потребовала у жениха и невесты по капле крови. Потом они пили из кубка... Солоноватое, тёплое. Жёсткий палец служительницы поставил им по круглой влажной метке между бровями.
Их объявили супругами перед ликом богини. Рамут оглянулась: матушка стояла каменно-суровая, в её глазах отражался острый отблеск всех огней. Она, суровый воин, не могла выиграть за дочь эту битву, Рамут должна была справиться сама, но душа девушки сжималась в тоске. Она старалась крепиться, но ноги подводили её – пришлось вцепиться в Вука. Он тут же снова подхватил её.
– Ну, вот и всё, моя повелительница. Сейчас появимся перед гостями – и ты сможешь пойти отдыхать.
Рамут мёрзла в его руках. Её пронизывала тоскливая стужа, снежинки таяли на ресницах, превращаясь в холодные слёзы. Перед огромными раззолоченными дверями Вук поставил её на ноги и, заботливо поддерживая под локоть, негромко осведомился:
– Как ты себя чувствуешь, госпожа? Ты в состоянии идти к гостям сама?
Рамут молча пыталась собраться с силами. Зябкие мурашки слабости и обморочный звон в ушах накрыли её, и она, пошатнувшись, привалилась к плечу супруга: другой опоры рядом не было.
– Вижу, моя госпожа, – сказал Вук и, не раздумывая, снова подхватил её.
Музыка и обилие незнакомых лиц оглушили Рамут. Ноги Вука ступали по лепесткам цветов, безжалостно сминая их, лицо застыло в мраморной непроницаемости, а на сыпавшиеся со всех сторон поздравления он отвечал краткими кивками. Дамрад ожидала их стоя, облачённая в белый наряд.
– Ну, вот и свершилось сие счастливое событие! – Ядовито-прохладный мёд её голоса тёк звучно и милостиво, но Рамут мучило от него горькое послевкусие. – Вук, Рамут, поздравляю вас!
Владычица оказала молодожёнам честь, взяв на себя обязанности по выдаче им брачного свидетельства. Чтобы поставить подпись в большой, толстой книге с желтоватыми страницами, Рамут пришлось снова встать на ноги. Перо вывалилось из непослушных деревенеющих пальцев и оставило кляксу. Расписывались они красными чернилами, и клякса алела кровавым пятном...
– Ничего, ничего, – успокоила Дамрад. – Ничего страшного, дорогая.
Кое-как Рамут всё же вывела подпись. Вук, для того чтобы сделать то же самое, вынужден был отпустить её, но девушку вместо него поддержала твёрдая, заботливая рука матушки. Немного порадовало её только присутствие среди гостей врачей из Общества, которые подошли поздравить сестру по науке. Для них у Рамут нашлась даже улыбка – слабоватая, измученная, но всё же искренняя.
– Ну, вот и всё, теперь отдыхать, – сказал Вук. И добавил, обращаясь к Дамрад: – С твоего позволения, государыня.
Дамрад милостиво и понимающе кивнула. Напоследок поклонившись гостям, её помощник подхватил Рамут и понёс по бесконечным гулким коридорам.
Из объятий Вука девушка попала в плен холодного шёлка широкой постели. Чёрно-белая спальня располагалась на другом конце огромного дворца, и сюда не доносились звуки музыки. Кровать на ступенчатом возвышении венчал чёрный балдахин на витых столбах, белые наволочки подушек обрамляла мрачноватая паутина чёрного кружева, и комната оставляла впечатление чопорной чистоты и холодного покоя, хотя в ней и горел камин, призванный создавать уют. Но даже огонь за мощной решёткой казался печальным укрощённым зверем – нехотя потрескивал и вяло лизал невкусные, седые от пепла дрова.
– Здесь тихо, не правда ли? – молвил Вук, поправив чёрное атласное одеяло. – Отдыхай, моя госпожа, ничто тебе не помешает. Уборная находится вон за той дверцей, всего в паре шагов от кровати... А если проголодаешься, дворец подаст тебе кушанья с праздничного стола – только дай знать.
– Благодарю, – проронила девушка, поёжившись.
А Вук, нависая над нею с жутковато-пристальным взором, добавил:
– Если позволишь, я буду время от времени навещать тебя здесь. Если тебе потребуется помощь, но будет трудно говорить, дёрни вот за этот шнур над изголовьем, дворец сразу передаст мне твой зов. Кажется, всё... У тебя есть какие-нибудь пожелания? Всё, что угодно, только скажи.
– Если можно, книгу, – попросила Рамут.
Дворец тут же доставил в спальню столик с несколькими стопками книг на любой вкус. Вук стоял почтительно-прямо, ожидая от супруги распоряжений или каких-либо слов, и отблеск пламени в камине не согревал, а лишь подчёркивал льдистую непроницаемость его глаз.
– Что-то ещё, моя госпожа? Прикажешь остаться или уйти?
Остаться... Рамут не представляла себе уединения с ним – холодноглазым, чужим, зловеще-учтивым. Она не знала, о чём говорить, в присутствии новоиспечённого супруга на неё накатывала гулкая, непобедимая немота, которая смыкала губы властной предобморочной тяжестью.
