Юноша скрипел зубами от бессильной злости. Если б не навалившаяся усталость, нашлось бы место и размышлениям о жизни, о бродяжьей с детства судьбе – и вообще… Там бы и пожалеть себя. В досаде опрокинуть стакан крепленого… Но и он в конце концов сомкнул веки, скатившись в тревожный сон, в котором над горящим лесом летали свиньи в белых плащах, высматривая, кому наделать на голову.
Ива над беглецами мерно шевелила ветвями, предсказывая судьбу. Но ее никто не слушал, а потому судьбы наперед не узнал, довольствуясь недостоверными сновидениями.
Глава 3. КУСТЫ БЕЗ РОЯЛЯ
Над бескрайним морем встает оранжевое солнце. Встает оно, конечно, и над каньоном, равнинами и даже над барсучьей норой в лесу. Солнцу вообще все равно, над чем вставать. Оттого не минует оно страну между ледниками и теплым морем, напоминающую сверху простертый огромный четырехлистник, разделенный реками и низинами.
Вы смотрите на величественную Кварту.
Ее Северный кантон упирается в скалистую покрытую льдами местность. Южный омывает Круглое море. Восточные границы соседствуют с племенами, названия которых не выговорить без изнурительных тренировок. Их стойбища и огромные стада мохноногих яков легко заметить на голых равнинах среди озер. Но присмотритесь хорошенько к дымке над Западным кантоном, и увидите бесформенное родимое пятно – это Сыр-на-Вене, столица Кварты и ее самый большой город. Кто-то не без издевки добавит: самый шумный, загаженный и опасный. Но мы чужды пораженческим настроениям, поэтому, согласившись с перечисленным, добавим: самый богатый, пестрый, жадный до новостей и развлечений.
История, к рассказу которой мы приступили и в развитие коей вы теперь невольно вовлечены, началась ранней осенью неважно какого года в Северном кантоне, где на рассвете одну из многочисленных жидких рощиц среди полей огласил осипший в простуде голос:
– Поднимай задницу, Хвет!
Спящий открыл глаза. Что-то воздушное и цветное, парившее во сне, разбилось на куски о комковатую фигуру Хряка, толкавшего его ногой в бок.
– Фхрщ… Что?..
Юноша сел, как марионетка, выставив вперед руки. Перед его глазами сталкивались круги, понемногу уступая буколической панораме. Кажется, на лугу танцевали девушки в красных лентах, где-то за листвою играла флейта… или это они играли на флейте…
– Пора двигать, – пробурчал толстяк из-за плеча, распихивая что-то по карманам.
Поверьте, это была наихудшая альтернатива обнаженным танцующим флейтисткам. Хвет мысленно посоветовал мирозданию запретить унылых толстяков по утрам, чтобы не портить настроение на весь день.
В роще было зябко и влажно от тумана, словно растворившего в белом стволы деревьев. В порыжелых кронах скандалила пернатая мелочь. Хвет поежился. От этого мокрая грубая одежда кошачьими языками прошлась по коже. Вся компания уже была на ногах. Аврил с хмурым лицом рассматривала свой погибший наряд и исцарапанные руки.
– Рану придется шить, – кивнул на нее Гумбольдт, обращаясь к юноше. – Добраться бы поскорей до дома…
«Дом» на этот раз был таверной в местечке со странным незапоминающимся названием[2], где труппа остановилась, решив поколесить по округе, сплошь состоявшей из маленьких пропахших навозом деревенек, где артистов в лучшем случае не пытались сразу убить. А если и платили за выступление, то парой червивых репок, брошенных из толпы, – и не всегда, кстати, с целью накормить пришельцев. Что было вообще соваться в эти края?..
Все четверо двинулись цепочкой по узкой тропке в сторону поселения, где два дня тому оставили в конюшне великана Бандона. Теперь они шли в обратном порядке, чем спасались ночью: Гумбольдт, Хряк, Аврил и Хвет.
То и дело толстяк подгонял дылду палкой, сетуя на его нерасторопность и кривые ноги. Тот ворчал в ответ, что, мол, Хряк может идти первым, а не пускать пузыри своим неумытым ртом ему в поясницу. На это Хряк ядовито отвечал… Впрочем, не все ли нам равно, что отвечал дурак дураку? А важно то, что, когда процессия уже почти миновала рощу, выйдя на мелколесье, из-под затянутых паутиной кустов кто-то сдавленно кашлянул, как это делают для того, чтобы быть замеченными в респектабельном обществе. Ну, может, чуть надсаднее, чем принято в салонах, однако кашель есть кашель.
Гумбольдт, идущий первым, мгновенно соскочил с тропы, готовый бежать или защищаться. Это был самый нелепый в мире прыжок самого неприспособленного к прыганью существа, которое девять к десяти готово было именно что бежать, а вовсе не вступать в драку.
В принципе, дылда был грозным бойцом – длинноруким, ловким и бесстрашным. Но для того, чтобы эти качества проявились, его нужно было наглухо загнать в угол и перепугать до полусмерти. Последний раз в открытом бою он теснил родственников несостоявшейся жены, размахивая насаженной на вертел индейкой. Этот случай вошел в мировую историю как Великая индюшачья победа, даровавшая Гумбольдту свободу от брачных уз и мирных лет на семейной ферме. Теперь ни одной невесты на горизонте не маячило, и ситуация не казалась ему такой уж безнадежно опасной.
Нечто, таившееся за занавесом листвы и посеребренной росами паутины, не унималось:
– Извините за беспокойство… – голос был приглушенным и шел откуда-то снизу, будто из-под земли. – Не могли бы вы помочь мне выбраться? Очень прошу. Будьте так добры, – и, после секундного ожидания: – Парле ву франсе? Эм-м… Зи шпрехен дойч? Воси фала португейш[3]?
Комедианты переглянулись: трое из них пожали плечами, один отрицательно замотал головой. Аврил, корсет которой лопнул в погоне, прикрыла платком грудь, желавшую активного участия в разговоре.
– Что за хрень? Ты вообще кто?! – спросил у куста Хряк, которому в это утро выпало быть вопиющим гласом компании.
– О! Мой дорогой соотечественник! – раздалось из-за кустов.
– Чо?..
– Ничо! Помоги вылезти из ямы, кретин!!! – раздалось в ответ. Некто, очевидно, терял терпение.
– Он назвал тебя кретином, досточтимый Хряк. Как это точно, как верно подмечено. Имя, данное тебе матерью! – не преминул поддеть товарища Гумбольдт. – Кто ты, о незримый пророк?! – обратился дылда к кустам, почесывая выпирающую ключицу под рубахой. Вид у него при этом был как у орла, объевшегося гречки.
– Может, вы уже пособите ему, а потом будете паясничать?! – прикрикнула на болтунов Аврил, раздраженно одергивая мокрые юбки, свисавшие клочьями по окружности композиции. – Тебя как зовут? Ты один? Идти можешь?
– Кир. Да. И… м… да, – молвил ей в ответ куст, добавив: – Кстати, тут еще попадается ежевика. Невероятно, в такую-то пору! Только, я, кажется, уже всю объел…
Хряк с Гумбольдтом шумно полезли через кусты.
– Осторожно, друзья мои, здесь охрененная яма, которую не сразу увидишь, – напутствовал им голос. – Именно туда вам и нужно… То есть сюда. Я в ней… Попробую подтянуться.
Шорох сменился звуком падения и приглушенным стоном. Затем все дважды повторилось в той же последовательности – невидимый собеседник пытался подняться выше, цепляясь за торчащие из земли корни. Гумбольдт с Хряком активно снабжали его советами, вопреки которым им в конце концов удалось схватить ямного сидельца и выволочь его из кустов. Все четверо немедленно обступили незнакомца, чтобы как следует рассмотреть.
Это был недурно сложенный, но крайне тощий молодой человек лет двадцати, бледный, черноголовый, черноглазый и чернобровый с выдающимся вперед узким носом и острыми оттопыренными ушами. Его правая нога возле щиколотки опухла и была вывернута под неестественным углом. Рваный башмак с нее он крепко держал в руке, словно тот был единственным отпущенным ему на земную жизнь. Впрочем, судя по латанной вдоль-поперек одежде, это вполне могло статься. Даже на фоне бродячей труппы парень выглядел оборванцем и был грязен до безликости.
– Ты же сказал, что можешь идти?! – возмутилась Аврил, указывая подбородком на вывих.
– Я немного преувеличил, – ответил спасенный, глядя на покалеченную ногу, и снова припал к фляге с водой. – Меня зовут Кир.
– Нам некогда с тобой возиться! Сам доковыляешь до деревни?
Парень по-детски улыбнулся и помотал головой, затем пожал плечами, развел руки в стороны, жалобно вздохнул и выразил сожаление тридцатью тремя способами.
– Это просто… просто… на хрен кошачий все! – ответила за четверых девушка, яростно бросив в траву корягу, которой счищала паутину с Хряка. В траве что-то жалобно пискнуло и скончалось. – Мало нам геморроя, еще нашли себе захребетника! Дай ему свою палку, Хряк, и пусть выбирается как хочет!
Нельзя не сказать: в гневе она была великолепна. Неприбранные локоны развевались в хрустальном утреннем свете, алые губы подчеркивали страстность, руки двигались, словно в танце… Невозможно, немыслимо сердиться на слова такой красавицы, брошенные в запале! Но спасенный нешуточно рассердился:
