– Я лучше тут останусь.
– Надо, так оставайтесь, – без всякого выражения ответила матушка Весна. – Не беспокойтесь насчет Чорвера, он и мухи не обидит. Если хотите позаботиться о животных, то конюшни там, – она показала куда-то в сторону рощи. – Чуть направо, и увидите сами. Там есть все необходимое. Для них. Для вас, если соблаговолите, мы накроем в доме.
На сем компания разделилась.
***
Вопреки ожиданиям, они, миновав несколько галерей, оказались не на господской кухне, а в небольшой, удобно обставленной столовой с белой мебелью и несколькими неяркими безделушками вдоль стен, подобранными с большим вкусом.
Всюду в доме было светло и необыкновенно свежо, а все краски словно пропущены через фильтр – приглушенными и глубокими с явным предпочтением черного, фиолетового и синего. Полутонов, как видно, не допускалось. То, что было белым, давало фору пастырскому воротничку, черное – казалось чернильным отсутствием чего-либо, не отражающим ни искринки. Про фиолетовое и синее придумайте сравнения сами.
– Здесь вы можете умыться и привести себя в порядок, – матушка Весна показала на боковую дверь, которую бы никогда не заметить, если не искать специально, стуча по стенам.
Когда все, не считая Бандона, уже на две трети насладились обедом, то есть съели почти недельное количество от обычного, в столовой была замечена дама в сопровождении громадного черного кота с золотым колокольчиком на шее. Колокольчик этот по какой-то причине также вел себя беззвучно и промолчал, даже когда котяра вспрыгнул на край стола. Именно это бестактное поведение животного отвлекло всех от трапезы и стало причиной того, что была засвидетельствована фигура в черном же бархатном платье, сидящая в неглубоком кресле у буфета. Сколько времени она уже находилась здесь, никто не мог сказать.
Судя по надменному выражению лица и какой-то особенной манере смотреть на окружающих, это не могла быть никто иная, как хозяйка дома.
Кот между тем улегся, прислонившись боком к горячей супнице, и благостно замурлыкал с громкостью, перекрывавшей все остальные звуки.
Гости немедленно встали, стараясь вознаградить учтивостью столь благополучный прием. Прием, прямо скажем, немало удививший странствующих артистов, которых с сомнением на лице встречали даже собственные родные.
– Итак, вы – гастролирующая труппа, – утвердительно кивнула леди Ралина, вставая с кресла. – И вы в Вестингарде.
Гумбольдт с сожалением посмотрел на солидный кусок утки, лежащей на его тарелке, словно говоря взглядом, что, вот, мол, сейчас за этими ненужными разговорами мы потеряем друг друга навсегда.
– Прошу вас, присаживайтесь и продолжайте. В наши намерения не входило вас оставить голодными с дороги. Господин кот, освободите, пожалуйста, супницу для гостей, – обратилась она к задремавшему на столе животному, которое и не повели ухом. – Барон… – повторила она, словно пытаясь усовестить оккупанта.
Тот с ленивой грацией, присущей только кошачьим, воздвиг себя по частям – от головы до хвоста – и аккуратно проследовал меж тарелок, мягко соскочив на пол вместе с соусницей, чья судьба на этом оборвалась.
– Приятного вечера. Мы продолжим беседу позже, – ответила хозяйка на слова благодарности и скрылась за украшенной мозаикой дверью.
На мозаике длинноволосый мальчик с палкой отгонял от белых овец на синем пастбище черную ворону размером с собственную бабушку. Очень необычный сюжет, если вы разбираетесь в искусстве…
Глава 37. ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
Вечером того же дня вся компания, включая Бандона, оставившего подопечных местному конюху – угрюмому человеку с настороженным взглядом, к которому лошади отчего-то сразу прониклись большим доверием, – собралась в просторной зале с видом на закат.
Прямо у раскрытых дверей размером с речной шлюз начиналась тщательно прополотая лужайка, ковром уходившая с холма на запад. Падающее за холмы солнце выглядело частью удивительной декорации на бирюзово-золотом куполе, обрезанном ровной зеленой линией. Из-за этого, при всех странностях места, теперь создавалось впечатление чего-то вовсе нереального.
Леди Ралина устроилась в изящном фиолетовом кресле за чайным столиком у камина. Ей прислуживала матушка Весна, сменившая свой дневной наряд на такой же, но уже черного цвета с алой розеткой на груди, на которую хозяйка весь вечер предосудительно косилась.
Бандон неуклюже уселся на резной стул, подобрав ноги, стараясь не шевелиться и держась для верности за края сиденья огромными благоухающими лавандовым мылом лапищами. Создавалось впечатление, будто горилла твердо решила высидеть голубиное яйцо и теперь держалась над ним из последних сил, пытаясь не раздавить.
Аврил скромно расположилась на кушетке рядом с книгой, раскрытой на гравюре, где женщина в длинном платье бросается под исходящую дымом одноглазую громаду, похожую на дилижанс с винной бочкой. В гравюре было много неясного, ибо никаких таких дымящих штуковин в Кварте не встречалось, но от нее веяло безутешностью и отчаяньем, какая свойственна истым неврастеникам. Аврил невольно представила себя на месте этой женщины, но тут же отбросила идею как полный бред. «Надеюсь, после того, как повозка переедет эту дуру, им все-таки удастся продать вино», – заключила девушка и тихонько прикрыла томик.
Хвет с Гумбольдтом абонировали два огромных кожаных кресла, бывших скорее маленькими домами, чем предметами интерьера. Погруженные в подушки и тень от глубоких спинок, они по сути отсутствовали на сцене, беспомощно выставив наружу тощие ноги в пыльных разношенных башмаках.
Киру достался крутящийся высокий табурет от секретера, на который тот взгромоздился, подобно встревоженному кукушонку, глядя на огонь в камине и весьма открытый наряд хозяйки. Со спинки ее кресла лениво взирал на происходящее все тот же огромный кот, используя для столь малоинтересной сцены попеременно то один, то другой глаз. Глаза эти, как заметил Кир, каждый раз меняли свой цвет, будто животное забывало, каким было недавно, наплевав на мнение окружающих.
Была в обстановке и еще одна странность, которая сразу бросалась в глаза человеку, много прожившему на природе: во всем доме им ни разу не встретилось ни одно насекомое, хотя уж чего-чего, а мух, мотылей и пчел над каждым лугом всегда кружат мириады. Приятно, конечно, кто бы спорил, но, согласитесь, довольно необычно.
Некоторое время в зале сохранялось абсолютное молчание. Из внешнего, отлетающего в ночь мира доносились лишь отдаленные шорохи да потрескивал поленьями камин, устроенный в форме каменного бутона. Где-то на границе слуха продолжали хлопать незапертые двери и окна, атакуемые полчищем сквозняков, – но теперь гораздо тише, чем днем, будто их накрыло апатией.
– Так, значит, ты тот самый мальчишка из Трех Благополучных Прудов, которого выгнали из деревни за болтовню? – спросила наконец хозяйка, пристально посмотрев на Кира.
Такого определения его персоне еще никто не давал. Кое-кто мог выразиться гораздо грубее (и делали это, включая его собственного отца), но сам он лелеял некоторый более солидный образ самого себя, сейчас подвергшийся значительному испытанию на прочность. Грубостью пренебречь было гораздо проще, чем такой вот откровенной издевкой. Тем паче, она казалась весьма близкой к истине.
Отдадим должное сообразительности молодого человека, не ставшего спорить и отпираться:
– Если называть вещи своими именами, то да, госпожа. Очень верно подмечено, хотя есть и кое-какой нюанс.
– Хм! Для рыбацкого сынишки ты очень изысканно выражаешься. Что-то определенно есть, теперь я вижу это яснее… – последняя фраза была совершенно непонятна и, судя по всему, адресовалась коту.
Тот лишь на секунду приоткрыл оба глаза, сверкнув на Кира двумя продолговатыми рубинами, и решил больше не растрачиваться, спрыгнув с кресла и величественно удалившись из залы.
– Есть разговор. И он тебе может не понравиться. Всем вам, – поправилась леди Ралина, только сейчас будто вспомнив про остальных присутствующих.
Под Бандоном жалобно скрипнул стул. Вероятно, горилла проигрывала в борьбе со своей природой, и ставки, сделанные оптимистами, не стоили выеденного (в данном случае раздавленного) яйца.
– Мне желательна одна услуга, хорошо оплачиваемая и несколько необычная… для вас, – снова поправилась хозяйка. Что называется, взявшись поправляться, тут уж только держись.
– Что от нас потребуется? – полюбопытствовало левое кресло, по размеру обуви судя, содержавшее в своих недрах Гумбольдта.
Его вопрос был мягко проигнорирован. Раздалось недовольное сопение: левое кресло никак обиделось, пребывая, однако, не в том совершенно положении, чтобы это открыто демонстрировать.
– Мы должны кого-то убить? – попытало счастья правое кресло голосом страдающего от переедания Хвета.
