Мересьев, еще не вполне освоив протезы, с тросточкой в руке приходит на аэродром, чтобы совершить свой первый пробный полет на самолете По-2.
— Пижон! — говорит ему командир Наумов.
— Есть пижон! — отвечает Мересьев и отдает командиру тросточку.
— Ну, вот что: первым пришел — первым и полетишь. Садись в машину.
Самолет делает круг над аэродромом. Мересьев счастлив, что снова в воздухе, снова среди своих товарищей, снова будет защищать любимое Отечество.
Несколько кругов над аэродромом, и командир дает команду идти на посадку:
— Вниз! Вниз!..
А Мересьев не может справиться с радостным волнением. Глаза застилают счастливые слезы. Он тянет к себе рукоятку управления — и самолет снова стремительно набирает высоту.
Еще один круг над аэродромом, «горка», еще круг, и, наконец, самолет приземляется.
Взволнованный летчик выходит из машины, не в силах сдержать счастливой улыбки.
Командир строго смотрит на него и, потирая от холода руки, говорит:
— По твоей милости полчаса лишнего летали.
Но, заметив необычное волнение летчика, более мягко замечает:
— Друг, ты чего в ботинках! Ноги, что ли, хочешь отморозить?
— А у меня нет ног, — просто отвечает Мересьев.
— Как «нет»?! Больные, что ли?
— Нет. Протезы — и все.
— А ну-ка, покажи.
— Вот…
Пораженный командир подходит к нему и говорит буквально ту же самую фразу, которую комиссар сказал Шемякину:
— Родной ты мой! Что же ты мне сразу не сказал, какой же ты есть человек? Ты даже сам не знаешь, какой ты есть человек!
Вот так наша удивительная жизнь переплетается с искусством. Так, равняясь не на выдуманных, а реальных героев матери-Родины, и вырастают настоящие советские люди.
Какая изумительная здравница! Хорошо человеку у целебных источников Трускавца — этого удивительного по красоте и щедрости уголка. Сюда я наконец-то выбрался с женой отдохнуть.
Исцеляемся «волшебной» живой водой источников, воздушными ваннами.
Вдруг получаю телеграмму из Москвы. Это приглашение принять участие в торжественном вечере, посвященном пятидесятилетию со дня рождения Героя Советского Союза Алексея Петровича Маресьева. Чествование состоится в Доме ветеранов в Москве. В конце телеграммы подпись: «Маршал Советского Союза Тимошенко».
Смотрю на жену и тут же слышу, как всегда, ее добрый совет:
— Поезжай! А еще лучше — вылетай самолетом. И сегодня же, сейчас! Что отпуск? И что наш санаторий по сравнению с той радостью встречи, которая тебя ждет в Москве? Ради такого человека, как Алексей Петрович Маресьев, можно бросить все и лететь хоть на край света — только принести бы на крыльях ему радость.
…И вот — я уже вбегаю по ступеням трапа в самолет в аэропорту Львова. Осматриваюсь: все места заняты, кроме двух. Одно из них мое.
«Успел!» — облегченно вздыхаю и почти падаю на мягкое сиденье. Смотрю на часы: минута в минуту — время отлета самолета. Но трап еще не убран. «Видима, еще кого-то ждем, — думаю я. — Что же, все в жизни бывает. Может быть, сейчас кто-то, как и я только что, бежит по полю аэродрома, конечно же, надо подождать».
Проходит еще минут пятнадцать, а самолет все не взлетает.
Терпеливо ждем.
И вдруг в иллюминатор вижу, как к трапу самолета, тяжело передвигая ноги, опираясь на трость, подходит молодой мужчина. «Не младший ли брат Маресьева?» — мелькает мысль.
Пока стюардесса помогает человеку с палочкой подняться по трапу, успеваю вспомнить и похожую на эту походку Алексея Петровича Маресьева в день нашей первой встречи в Подмосковье, и как, насыпав в унты колючих еловых шишек, стиснув зубы от нестерпимой боли, иду по глубокому снегу к кинокамере, как, напутствуя, говорит мне Алексей Петрович:
— Будете работать над образом Мересьева, помните — я не один, нас много.
Войдя в салоп самолета, новый пассажир быстро замечает единственное свободное место и направляется к нему. Подходит, достает платок, устало вытирает им лоб, опускается в кресло рядом со мной и, улыбаясь, говорит:
— Жарко!
Соглашаюсь с ним.
— Да, — говорю, — жарко.
Мужчина резко поворачивает голову, внимательно смотрит в мои глаза и спрашивает:
— Кадочников?!
— Да, — подтверждаю, — Кадочников.
— Вот здорово!.. — радостно говорит он и продолжает рассматривать меня, будто не верит своим глазам.
Догадываюсь. Потому он так долго рассматривает меня, что чем-то очень взволнован, и волнение мешает ему говорить.
Немного успокоившись, мой сосед продолжает:
— А ведь я вас часто вспоминаю!..
— Меня?
— Алексея Петровича Маресьева и вас, создавшего образ Мересьева в кинофильме «Повесть о настоящем человеке». Если бы вы знали! Ведь я обязан вам жизнью!..
Замечаю: собеседник мой одет в кожаную куртку летчика. Догадываюсь, что с ним произошло несчастье, и… молчу. Молчу, потому что боюсь даже единым словом неосторожно коснуться его, как видно, только еще затягивающихся телесных и душевных ран.
А так не терпится — не ради праздного любопытства — узнать, что же случилось, где, когда? Да и кто он, сидящий рядом со мной человек?
— Видите ли… Я — летчик-испытатель, майор Круглов, — сам начинает рассказ мой собеседник. — А какая работа испытателя без неприятных сюрпризов? Риск — наша профессия. Испытывали сверхскоростной реактивный. Красавец самолет! Взлетает — так просто загляденье. Парит в небе — любо-дорого посмотреть. А вот благополучно приземляется не каждый. Из четырех-пяти один терпит аварию… В чем причина? Выяснить не удается. Узнать ее можно только в полете. «Майор Круглов, твоя очередь», — говорит командир. «Есть», — отвечаю и — в кабину.
Взлетаю благополучно. Делаю над облаками круг, второй, третий — отлично. Испытываю машину на разных режимах работы. Пробую в небе всевозможные, головокружительные виражи — чудесно! Как в сказке!
«Что же это, — думаю, — вы, братцы-испытатели, такую красавицу машину, такую жар-птицу напрасно корите? Надо просто уметь удержать ее в руках. Да вы посмотрите с земли, как в небе мы с нею понимаем друг друга, как слились в одно и в радостном ритме стучат паши моторы-сердца!»
Иду на посадку, а приземляться не хочется. В душе — соловьи. Поет душа и просится повыше в небо, поближе к звездам. Так бы летал и летал!..
Стремительно приближается земля. Лечу над лесом. Уже замечаю верхушки деревьев, пики елей… Пора выпускать шасси — готовиться к пробежке по аэродрому. Пытаюсь включить гидравлику…
«Что за чертовщина!.. На такой скорости на брюхо не сядешь. И катапультироваться поздно… Гидравлика не срабатывает — вот она, причина несчастий моих крылатых братьев…» — только и успеваю подумать.
…Очнулся, и не пойму: где я, что со мной? Между макушками деревьев? Не сон ли это?
Осматриваюсь и слева и справа вижу стропы парашюта. Поднимаю глаза вверх — вижу и сам парашют. Он зацепился за макушку дерева…
Увидев парашют, вспоминаю: «Гидравлика не срабатывает — вот она, причина несчастий моих крылатых братьев… Не выпускаются шасси… Но как же это я успел у самой земли катапультироваться? Как успела сработать рука? Не иначе как инстинктивно… Но почему я в таком подвешенном состоянии? Надо быстрее спускаться на землю и идти…»
Тут я глянул вниз и ужаснулся. «Боже мой! Да у меня вместо ног… кровавые сосульки!.. И с них не просто капает, а стекает темно-алая жидкость…»
Но что удивительно — я совершенно не ощущаю боли. Только кружится голова. И я понимаю — надо спешить, пока еще не вся кровь потеряла… Пока работает сознание, надо спешить!..
Решительно срезаю ножом стропы, и падаю вниз. Да что-то не рассчитал — упал в глубокий овраг, заросший кустарником… И слова теряю сознание, как в пропасть проваливаюсь.
Не знаю, долго ли лежал без сознания. Прихожу в себя и ощущаю жуткую боль. Глянул — лежу на пропитанной кровью земле. Внутренний голос говорит:
«Здесь меня никто не найдет… А я один знаю, что не срабатывает гидравлика… И обязан доложить командиру, сказать конструктору… Я должен жить!.. Должен выбраться из оврага!..»
Дотягиваюсь пальцами до веток кустарника, судорожно сжимаю их, резко подтягиваю вверх туловище, и адская боль пронизывает все тело.
Вот уж где вспомнил и Алексея Петровича Маресьева, и вас в образе Мересьева, всю книгу Бориса Полевого и весь фильм «Повесть о настоящем человеке»!
«Как же так? — думаю. — Маресьев тоже с перебитыми ногами выбрался зимой из глубокой воронки, полз а трескучий мороз по лесу восемнадцать суток! А я не смогу подняться всего-то на несколько метров? Что я, не выползу? Выползу!»
Хватаюсь за другой кустарник, снова делаю к нему рывок — и снова из глаз искры от боли. И все бы ничего. Беда в том, что крови много потерял, сознание выключается. Сделаю рывок — и выключаюсь. Еще рывок — и снова проваливаюсь, как в пропасть, в небытие…
