Получается, что, когда фильм сделан, он уже живет сам по себе?
Да. И нет смысла туда возвращаться. Как и нет ничего совершенного в этом мире. Опыт складывается по ходу дела. Когда ты снимаешь, монтируешь, озвучиваешь, ты видишь, где и что ты сделал не так. Постепенно тебе это открывается. И если это принципиально важно, ты можешь что-то переснять или решить по-другому. Собственно, это и есть уроки. Опыт. Не осмысленный потом, спустя какое-то значительное время, а когда ты в процессе понимаешь, что надо было сделать там вот так, а там – эдак.
В “Возвращении” хотелось что-то переделать?
Переделать? Пожалуй, нет. Если б его сейчас посмотрел – может, увидел бы что-то. Не знаю… В свое время я вынул там один план. В кинокопии он остался, удалить было уже нельзя, а в видеоверсии его нет. Небольшой, незначительный план, когда отец мотор в лодке заводит. Они стоят в озере, он дергает мотор. Один ракурс я там вынул. Когда смотрел на экране во время сведения звука – все мне казалось нормальным. А потом вдруг понял, что он просто избыточный, лишний.
Бывает такое ощущение, что чего-то не хватает? В процессе монтажа много ли переставляете местами, много ли переделываете, меняете планы?
Я вспомнил фразу. Не помню чью: “Работа над произведением продолжается до тех пор, пока не приходит издатель”. Поэтому если это все продолжать, продлевать, сокращать, удлинять – это все до добра не доведет. Сколько раз менял, менял ли в смысле монтажа?.. Вы знаете, по большому счету, могу сказать, что нет. Практически нет. Потому что для “Возвращения”, по сути, все было решено за столом: как будут сниматься сцены, монтаж эпизодов был ясен заранее. Снимая на площадке тот или иной план, я отлично понимал, куда он установится и т. д. Там был вопрос выбора дубля только. Была одна сложная сцена, когда они вытягивают из грязи машину. Она очень хлопотная. Съемки дождя – это всегда очень трудная задача. А мы как дебютанты решили, что за день мы это снимем. В результате вся сцена решена шестнадцатью отснятыми планами, просто к некоторым мы возвращаемся снова, через склейку. И вот их-то мы собирались снять за один день – с дождем, с детьми, с колесом буксующим. Полное безумие. Это было нереальной задачей, конечно. Следовало это понять заранее. Мы сняли только три плана из этих шестнадцати и поняли – а это был лишь второй съемочный день, – мы поняли, что уже входим в перерасход. На следующий день, отменив запланированное прежде, мы доснимали оставшиеся от вчерашнего неснятые тринадцать планов. Обходились двумя, редко тремя дублями; мы просто как из пулемета отстреляли эту сцену. Я понял, что сцена вышла из-под контроля, я понял, что не знаю, что с ней буду делать. И это же была первая сцена, с которой после съемок всего фильма я вошел в монтажную. И мы ее клеили пять дней. Я впервые с таким столкнулся, это был кошмар. А дальше-то что будет? Если пять дней я клею трехминутную сцену, то что же дальше будет с фильмом? Дней пять или шесть, ну, не знаю, неделю мы сидели над ней! В результате каким-то чудом она все-таки сложилась. Но там был проблемный материал, уже темно было, уже солнце ушло, светили приборами. На щеке Кости, когда он вытягивает наконец машину, прибор висит, там легкий пересвет. Просто жуть. Все остальные сцены, я повторюсь, были решены ну если не на бумаге, то на площадке. На бумаге были сделаны раскадровки, мы знали заранее, как будет решена каждая сцена. Только это не тот способ, каким раскадровки решаются в рекламе, не зарисованные кадрики, а схема, вид сверху. Мне нравится такой способ фиксирования, он не связывает тебя крупностью, ракурсом, не навязывает ничего. Ты рисуешь объекты на бумаге: здесь дом, тут машина, мальчик, папа, а вот здесь камера. Камера номер один, камера номер два, номер три и общий план, если, например, он нужен. По сути, таким образом ты даже последовательность работы выстраиваешь. В общем, организационно это очень правильно. Есть второй режиссер, который знает, как это делать: “Начнем с этого, потом к этому перейдем”. И тем не менее момент случая, момент каких-то новых решений непременно возникает… И этого не надо бояться, это хорошее подспорье. Случай вдруг вторгается, и ты решаешь все по-другому. Ощущение, как будто из-под тебя земля ушла, такой озноб, но это хорошее чувство, правильное чувство. Импровизацию нужно ловить и ждать ее как приобретение, как дар.
Что касается “Изгнания”, сложной в монтаже оказалась сцена вечеринки. Невероятно сложной. Мы к ней возвращались постоянно. Правили, переделывали. Она мне страшно не нравилась, просто ужасно. Ну никак не клеилась. Не знаю, может, последствия этого еще сохранились в фильме. Там вырезано очень многое. Сцена с Лизой, матерью девочек, особенно была проблемной, она как будто другой породы. Актеры люди все разные, и ты организуешь эти энергии, согласуешь одно с другим. Чтобы этот как черт из коробки выскакивал, а этот сидел и молчал, но все они словно были бы обитателями одного мира. Все они были из одной стихии, из одного ритма. А Ира Гонто, то ли оттого, что она актриса пластического театра, то есть актриса не драматическая, то ли оттого, что это были ее первые съемки, не знаю, но на площадке я чувствовал, что что-то происходит не так. Я помню это чувство, будто мне неподвластно ее состояние, она словно бы совсем ушла в себя, и из этого своего колодца никак не может заставить себя протянуть руку сюда, во внешний мир, ее воля была скована страхом, который невозможно было разрушить. И когда я стал монтировать, я понял, что ее изображение другой породы, она будто из другого мира и никак не вставлялась в этот. Пришлось ее присутствие сократить до минимума. И как-то победить это озвучением. Во всем остальном не было проблем. Этот огромный фильм объемом в два с половиной часа мы склеили за сорок монтажных смен. Я сам этому удивился. Мы за два месяца склеили картину. Съемочный период был длинный: сто три съемочных дня. Это, конечно, роскошь, это очень много. Но у нас был такой второй режиссер, и я ему очень признателен, Сережа Иванов, он около тридцати лет уже работает в кино. И мы как-то с ним сели за столом, я говорю: “Сережа, нам надо так сделать, чтоб была возможность рефлексии, чтоб можно было как-то посидеть, поразмыслить…” У нас были дни, когда мы снимали по одному плану за смену. И он так это спланировал, чтобы был только один план – и все. Сцена в ванной, суицид Веры, пробеги Роберта по коридору – этот длинный план снимался в течение целого дня. В день освоения мы выставили свет, поставили кран и отрепетировали всю сцену. И только на следующий день снимали ее. Также с ручьем – освоение, а потом съемка. Ручей – очень хлопотный план, мы его осваивали с операторским краном целый день и потом целый день снимали. Второй режиссер – очень важная фигура в съемочном и подготовительном периоде. Если он отстаивает твой интерес, а не интерес администрации, то это правильный второй.
А есть такие, которые отстаивают интересы администрации?
Да, к сожалению. Мой опыт подсказывает, что, например, исполнительный продюсер… Вот смотрите, я сам привел на обе картины исполнительных продюсеров. То есть это были мои кандидатуры, а не предложенные генеральным продюсером. Но случается, эти люди мало-помалу каким-то образом превращаются… Как бы это выразить?.. И их, наверное, даже можно понять, потому что они оказываются как бы между молотом и наковальней, между режиссером и продюсером. Генеральному продюсеру нужно снять по возможности дешевле, а режиссеру нужно снять как можно лучше. И в этом противоречии исполнительный становится разменной монетой, предметом постоянного с той и другой стороны давления. И чтобы не быть в этой мизансцене, он как-то так – раз! – и вдруг начинает отстаивать интересы генерального продюсера. Такое же может случиться и со вторым режиссером. Думаю, такое часто случается.
Хотелось бы спросить об операторе, как возникло ваше творческое сотрудничество?
Михаил Кричман, не имеющий, кстати, профессионального операторского образования, окончил Полиграфический институт, потом каким-то образом попал на телевидение, монтировал телевизионные передачи, рекламу, музыкальное видео. Было это в конце девяностых. Как оператор до нашей с ним встречи он снял документальный фильм о Гребенщикове, о его группе. С одним заядлым путешественником, Леней Кругловым, снял документальный фильм “Сшитые стрелы” не то на Амазонке, не то в Индонезии.
Когда в 2000 году на канале REN-TV взялись за собственное производство телесериалов, Лесневский (а тогда он был еще генеральным продюсером REN-TV) стал искать режиссеров и решил найти малоизвестных людей. Когда-то я делал рекламу для их телеканала, и он каким-то чудом вспомнил обо мне, пригласил на встречу. У меня абсолютное зеро: нет ничего, ни реализации, ни денег, нищета, голодное время, а это вскоре после кризиса. Мне позвонили и сказали, что хотят предложить какую-то работу. “Могу ли я сегодня подойти?” Я мог подойти в любую секунду, потому что был свободен как ветер, но зачем-то говорю: “Сегодня я буду занят, давайте завтра”. Пришел. Мы сели за стол. Лесневский спрашивает: “Ты когда-нибудь кино снимал?” Я чувствую, земля уплывает из-под ног. Говорю: “Нет, но собираюсь. Мечтаю это делать”. Он сказал, что запускает сериалы, и у него пять направлений: фэнтези, ситкомы, еще какая-то ерунда и среди всего этого – единственное приемлемое – детективный сериал, триллер. Предложил посмотреть сценарии (там пятнадцать сценариев было в портфеле) и выбрать тот, который понравится. “Если выйдет удачно, снимешь еще две серии, так что пригляди себе сразу три”.
